Валерия Жарова - Сигналы
— А мы скажем, что журналисты. У меня и удостоверение есть еще.
— Тем более не пустят… — Савельев задумался. — Вообще попробовать можно. Мы завтра бабку спросим точно, где там он упал, и туда пойдем. А если там нет ничего, попробуем на завод.
Тихонов заснул так же стремительно, как проснулся, Савельев поворочался немного и тоже провалился в тревожный, неровный сон.
Когда наступит раннее утро, мы вернемся в голову Вали и снова будем смотреть на все оттуда.
6
У Вали болело все тело, но такой приятной боли он не испытывал даже после спортивных тренировок, когда в девятом классе кратковременно занимался айкидо.
После долгого воздержания проснуться в обществе сразу двух туземок — ощущение сильное. Некоторое время Валя к нему привыкал. Обычного утреннего желания забыть ночь и скрыться куда подальше не было, не было и жгучего стыда, обещанного всей мировой литературой. Валя чувствовал себя удивительно мило, другого слова не подобрать. Некоторое время все смущенно хихикали и друг друга щекотали.
— А ты что там в университете учишь? — спросила та, что справа. В утреннем свете она казалась симпатичнее той, что слева.
— Фольклор, — важно сказал Валя. — Мы даже собирали после первого курса. Песни там, частушки.
— У нас нет частушек, — сказала та, что слева. — Ночные песни есть.
— Это как? — Валя восхитился этой новой возможностью. Он и представить не мог, что станет первым собирателем арийского фольклора.
— Ну, это так, — сказала та, что справа, и нараспев произнесла:
— Девушки, девушки, зачем
Вы купаетесь в озере, девушки?
Можете вы то там найти,
Что вам учиться помешало!
Левая прыснула. Валя не понял, над чем она смеется. Смысл ночной песни от него ускользал.
— Чему учиться? — спросил он, чем вызвал новый приступ хихиканья.
— Что ты думал, у нас школы нет? У нас старшие учат младших, — едва выговорила правая сквозь хохот.
— Ничего я не думал, — буркнул Валя.
— А еще, смотри:
— Цветет в лесу очень много черемухи,
Есть кое-где и вдруг сирень.
Мой милый скоро вернулся,
Меня перевернул!
— Девчонки, — сказал Валя, когда они отсмеялись, — а можете на своем языке?
— На каком? — изумились они почти хором.
— Ну, на этом! На арийском!
— Так наш и есть арийский! Это ваш неправильный, а наш такой, какой надо. Никакого другого мы не знаем.
— А вот еще, знаешь, — прыснула левая, — смотри:
— Мой милый покидает избу,
Стоит он прямо перед дверью,
Хочет что-то найти
И неожиданно падает!
— Теперь отвернись, — сказала правая, — нам пора одеваться. Гость отвернулся, не смотрел.
Валя закрыл глаза.
— Нет, в подушку лицом!
Валя послушно вжался лицом в подушку, снова вдохнув запах лежалого сырого белья, смешанный с дымком, хвоей и, страшно подумать, шампунем — но не могли же они мыться шампунем! Наверняка это был, как в старой книжке, их естественный запах. Он слышал, как что-то шуршит, потом раздался шепот и хихиканье, потом — быстрые шаги и скрип двери. Когда он поднял голову, никого не было.
В ночных песнях было что-то смутно знакомое, но он пока не понимал — что именно.
Штаны он застегнул с тайным сожалением, будто это нехитрое движение окончательно подвело итог ночи, отделив ее от наступающего дня. Валя подхватил рюкзак, моряцкой походкой вышел из избы и пошел к поляне, не оглядываясь. Уже светлело, и если бы он оглянулся, он заметил бы, что и дом не так стар, и дверь выкрашена совсем недавно. Возле второй избы он увидел Дубняка — тот, в одних трусах, отжимался на кулаке, заложив вторую руку за спину.
— Доброе утро, — весело сказал Валя. Он сейчас любил даже Дубняка.
— Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят… А, Песенка. Выспался?
— В общем, да. — Валя был так благостен, что даже не огрызнулся на «песенку», но и посвящать Дубняка в подробности ночи не собирался. — А где все?
Все были еще в доме, собирали вещи: хмурый дядя Игорь, сосредоточенный Тихонов, задумчивый Окунев. Глядя на них, Валя чувствовал, как прошедшая ночь стремительно тает, принимая статус воспоминания. Вале быстро и вкратце рассказали новости: по всему выходило, что надо двигать к заводу. Но сначала поесть и узнать дорогу.
Они вышли к большому костру. Поляна теперь жила дневной суетливой жизнью: мужчины, женщины, дети — все были заняты своими делами, непостижимыми для посторонних. Валя во все глаза высматривал своих девушек, но не видел. Едва заметив гостей, их окружили и отвели к большому костру, сунули каждому по деревянной миске (зато ложки были алюминиевыми, столовскими) с темной вкусной кашей, похожей на гречневую. Валя надеялся, что их снова угостят мамонтятиной, но у ариев, видмо, было не принято завтракать мясом. Как только Валина миска опустела, Николай Егорыч потянул его за собой.
— Шаман хочет говорить. Ты идешь. Другие остаются.
Валя испугался. Он понял, что речь сейчас пойдет о ночном приключении — он был уверен, что шаману все известно. Что, если он совершил преступление? Но они же сами пришли… Может, все равно не надо было? А может, девушкам не понравилось? Может, они рассказали шаману, как он неопытен, и тот поднимет его на смех? А вдруг шаман скажет, что Валя должен теперь жениться — сразу на двух, как здесь принято?
А что, не самая плохая идея. Валя представил, как он живет с племенем. Как вообще их день проходит? Наверное, они охотятся, значит, придется и ему… Интересно, у них хоть оружие современное? Валя представил себя, с копьем бегущего за мамонтом. Вряд ли им тут филологи нужны… О! Он будет писцом! Он напишет для них историю арийского народа. Тогда, возможно, на мамонта его не пошлют… В любом случае, следующий мамонт только через год…
— Гость спит хорошо? — спросил шаман, как показалось Вале, с сальной ухмылкой.
— Хорошо, — осторожно ответил он.
— Гость дал документы.
Этого Валя никак не мог ожидать. Но спорить он не стал, достал из внутреннего кармана паспорт в непромокаемом пакете, развернул и протянул шаману. Тот без интереса посмотрел на документ.
— Не это. Билет, путевка. Оформлять надо.
— К-какой еще билет? У меня нет путевки…
— А у кого?
— Я не знаю… Я вообще впервые слышу. У нас нет путевок. Мы сами экспедицию собрали…
— Так, — сказал шаман. Он был явно озадачен. — Кто главный?
— Игорь, — Валя указал на дядю, сидевшего у костра в середине поляны.
— Очки? — уточнил шаман.
— Да. Игорь Савельев.
— Он тебе говорит, зачем идет?
— Конечно. Он самолет ищет, я же сказал.
— Понятно. — Шаман нахмурился, но быстро вернулся к прежней деловитости. — Мне с ним надо это, говорить. Я говорить с ним имею.
— Пожалуйста, — разрешил Валя в недоумении.
— Значит, они сюрприз тебе делают? — уточнил шаман.
— Ну, не знаю…
Валя опять ничего не понял, но обрадовался, что речь не зашла о девушках.
— Игорь сказал, что здесь рядом завод, — поспешно сказал он, чтобы речь и дальше об этом не зашла. — Вы нам дорогу не покажете?
— А чего показывать? — спросил шаман. — Там место такое, надо будет — сами придете, не надо будет — не придете. Туда кто не надо, тот не попадай.
Он подхватил полы балахона и, широко шагая, двинулся к центру поляны. Валя побежал за ним. Шаман подошел к дяде Игорю, жестом остановив Валю: разговор не предназначался для чужих ушей. И в самом деле, он был столь странен, что добавлять новые загадки ко всем странностям этой ночи значило бы лишить ее всякого очарования.
— Вы старший группы? — спросил шаман строго.
— Я, — честно ответил Савельев.
— Ну вы это, — сказал шаман. — Надо как бы расплатиться.
Савельев очень удивился — он и подумать не мог, что бывают такие меркантильные шаманы, — но полез за бумажником и вынул три тысячи. Столько, казалось ему, стоили ночлег и угощение.
— Так, — сказал шаман, не беря денег. — Гость не хотел, гость ничего не дал. Гости пошли на завод! — закричал он вдруг громовым голосом, и поляну охватила паника.
Женщины испуганно визжали, дети плакали, мужчины отрывисто произносили непонятные слова, явно местную нецензурщину. Все столпились вокруг обалдевшей пятерки. Откуда ни возьмись появились и Валины подружки: плача, они хватали его за одежду, причитая что-то про сильного, как лось, гостя, который собрался сгинуть в пасти Хохо, или что-то в этом роде. Подбежали и Николай Егорыч с братом, злые, как лесные черти, наперебой твердя, что на завод ходят только те, кто ищет смерти. Это было светопреставление — как и положено настоящему ужасу, без причины, смысла и логики.
