Жаклин Арпман - Орланда
— Все-таки странно, что молодой человек, которому едва ли больше двадцати и который до вчерашнего дня работал в журнале, собиравшемся опубликовать материал о диве с более чем странным и смешным сценическим псевдонимом, бросает взгляд на книжный шкаф и тут же понимает, в какие годы ее собирали! Я никогда еще не читал настолько плохой литературы: следовательно, он читает только хорошую литературу. Да-да, он что-то говорил о плагиате, о Бальзаке и о Люсьене де Рюбампре. Я не открывал романов с лицейских времен и не уверен, что вспомню, в каком именно искать Люсьена де Рюбампре. Конечно, по возрасту он гораздо ближе к школьной скамье, чем я, но разве я тогда прочел хоть что-нибудь помимо обязательной по программе «Евгении Гранде»? Я предпочитал музыку чтению: малыш Люсьен, кажется, больше расположен к филологии. В конечном счете никакой тайны, скорее всего, не существует: он любит литературу, но работает, чтобы зарабатывать на жизнь, возможно, он еще учится и сам платит за учебу, а я просто отношусь к тому типу людей, которые его привлекают.
Он мельком подумал о двух очень молодых женщинах, проявивших к нему благосклонность, и сказал себе, что может признать — и это вовсе не бахвальство, а всего-навсего здравый смысл, необходимый любому честному человеку! — что ему случалось нравиться.
— Прекрасно, здесь и остановимся, он вернет мне книгу моей матери, и я о нем забуду.
Что ж, посмотрим.
* * *Орланда, застыв на тротуаре, смотрел, как отъезжает машина, в которой разнервничавшаяся Алина с трудом заставляла себя слушать комментарии Альбера к последнему повороту дела Бордье (напомним, что речь шла о серьезных проблемах внутреннего движения). Алина была очень занята весь день, и так было лучше для нее, потому что, стоило ей отвлечься, и она оказывалась во власти того же невероятного напряжения, что накануне выгнало ее из дому. «Что со мной?» — спрашивала она себя, хватаясь то за одно занятие, то за другое, и все ускоряла и ускоряла темп… чтобы не было времени подумать и ответить на собственный вопрос. В шесть ей пришлось вернуться и тщательно скрывать свою вздрюченность от Альбера. Он и сам был достаточно раздражен: Бордье поддались настроениям Ренье и заговорили о поездке в Гонконг — осмотреть на месте башню Фостера.
— Ты только вообрази! Отец и двое братьев, Ренье и я — Мальбруки хреновы! — летим пятнадцать или двадцать часов самолетом, причем из Парижа либо с пересадкой в Токио, в Гонконг на каком-нибудь жутком драндулете, в аэропорту стоит «под парами» наемный автомобиль, и вот пятеро важных мужчин в костюмах с кейсами в руках сходят с трапа — берегись, город, гангстеры идут! Нас сопровождают неестественно чинные банкиры, они везут нас смотреть эскалаторы — смотреть, смотреть и еще раз смотреть! Необходимо оправдать затраты на поездку, так что придется смотреть внимательно, до черных мух в глазах, и тогда уж обратно — в гостиницу, а банкиры, естественно, ужинают с нами, мы разговариваем, а на следующий день все сначала. Разворачиваются и изучаются планы, Бордье задают вопросы — ты и представить себе не можешь, какие невероятные вопросы они умеют задавать! Езда — так езда, говорит старик, и сыновья дружно кивают. А вы можете это сделать? Я могу. Ах так, вы можете! Он может. Мы уезжаем. Придется снова возвращаться в Токио, ждать вылета — не знаю, сколько рейсов из Токио каждую неделю, если очень сильно повезет, я увижу Фудзияму — в прошлом году был такой сильный туман, что Антуан ни черта не разглядел. Неделя — я уверен, целая неделя будет потеряна для работы!
— Ты не можешь их разубедить?
— Клиентов стоимостью в пятьсот миллионов долларов, желающих еще больше раздуть общую смету, не разубеждают!
Алина машинально произнесла несколько сочувственных слов, но мысли ее витали где-то далеко. Она целых два дня устраняла из подсознания пломбир и вот теперь в бешенстве спрашивала себя: неужели я достигла того возраста, когда баб начинает тянуть на «свежатинку»? Собраться ей удавалось только за работой. Алина находила чисто библиографические «раскопки» безумно скучными и потому «посадила» двух студентов на тему полового созревания, а теперь вот была очень рада, что они пока ничего не нарыли.
Текст ее лекции был готов уже в воскресенье, но она продолжала писать и постепенно у нее рождалась полновесная статья — именно такая, как она любила. Алина знала наперед, какой будет судьба этой статьи: ее прочтут несколько человек, скажут: «О да…», «Интересно, интересно…» — и забудут. В этой ситуации на выручку приходила природная скромность: удовольствие ей доставляли размышления, на остальное она плевать хотела! Но Алина находила оскорбительным то и дело натыкаться в своем мозгу на образ белокурого молодого человека, который смотрел ей прямо в глаза и весело смеялся: неприличную навязчивость она могла — ну естественно! — объяснить только неуместным для уважающей себя женщины плотским влечением. Увидев его перед своей дверью, Алина почувствовала, что ее затягивает какой-то злой вихрь, и сказала себе, что была наивна, отбросив как дикую идею о том, что он хочет ее соблазнить и что ей следовало отбрить его гораздо жестче и решительнее, а она вела себя, как девчонка, и нечего упрекать мальчишку за то, что он этим воспользовался. Алина не узнавала себя в женщине, которая идет есть мороженое с незнакомцем, и приписывала гневу на себя самое нервное возбуждение, возраставшее по мере того, как машина удалялась от истинной причины этого возбуждения.
А эта самая «причина» стояла, застыв от изумления. Орланда не был готов к тому, что испытает такую острую боль из-за расставания, у него внезапно перехватило дыхание. Разве он — не счастливейший из беглецов? И вообще, что он здесь делает, зачем пришел? У него больше нет ничего общего с этой квартирой, а если ему не хватает бугенвиллей, так он посадит их под окнами дома на улице Малибран! Орланда готов был притопнуть ногой, как двенадцатилетний мальчишка, но рана была так болезненна, что он побледнел и пошатнулся. Пришлось вспомнить заветы мадам Берже:
— Я, наверное, голоден.
Его мать свято верила, что душевные беды напрямую связаны с состоянием пищеварения.
* * *Тут-то все и изменится.
Алина сидит за столом, она напряжена, она нервничает, не может заставить себя слушать то, что ей говорят, думает только о молодом блондине и странным образом забывает гипотезу о «свежей плоти». Он живет в ее голове, как те навязчивые мысли, что рождаются у нас в горячечном бреду. Когда Алине было лет пятнадцать, она заболела бронхопневмонией и всю ночь, пока не подействовали антибиотики, повторяла имена актеров, игравших в фильме, который смотрела накануне: она стонала от исступления, понимая, как глупо то, что происходит, но ничего не могла с собой поделать. К несчастью, теперь она не может позволить себе застонать на обеде у Денизы, поедая без малейшего аппетита спаржу по-фламандски! А Орланда смотрит на отвратительный кусок свинины, лежащий на тарелке, и спрашивает себя, куда подевался его аппетит. С самого Парижа им руководят сменяющие друг друга посылы, и вот вдруг ничто никуда его не подталкивает, он ничего не планирует, желания отсутствуют, ему плевать на это тело, в котором так забавно существовать, перед глазами у него стоит Алина, вот она подпрыгивает от неожиданности и удаляется, а его неодолимо тянет к ней. Алина тем временем забывает ответить Шарлю, чьи мысли так заняты проблемой под названием «Вита Сэквилл-Уэст». Дорогой наш Шарль, он перечитал отрывок личного дневника Вирджинии, который абсолютно подтверждает его теорию, молчание Алины Шарль воспринимает как капитуляцию, и это его радует, а вот Альбер в недоумении — он знает, что Алина работает в совершенно ином направлении… Орланда с яростью отталкивает свою тарелку — это мясо несъедобно! — и спрашивает хозяина ресторанчика, как называется заведение, в котором ему испортили ужин, и как это повару удалось загубить честный кусок свинины, а потом выходит, хлопнув дверью… Алина вздрагивает и слышит — черт, да что это со мной?! — свои слова, обращенные к Шарлю: «Да заткнись же ты, надоел!», — за столом на несколько мгновений повисает тишина, но положение спасает Дениза… Орланда несется вперед, точно зная, куда именно он направляется, хоть и спрашивает себя, что будет там делать… мелькают улицы… Алина задыхается… Орланда бежит все быстрее, он пересекает проспекты, не глядя по сторонам, и машины отчаянно тормозят, чтобы не раздавить его, оказывается наконец на улице Флоренции, останавливается как вкопанный и смотрит на окна второго этажа… Алина застывает, подцепив вилкой кусок шоколадного торта, она почти не дышит, но внезапно успокаивается, как будто оказалась наконец в центре циклона… Орланда садится в проеме двери, он почти отдышался, гонка по городу утомила его, возможно, он даже задремал… а Алина, совершенно расслабившись, кладет в крошечную чашку кофе два куска сахара… вечер окончен.
