Бен Стайнер - Что случилось с Гарольдом Смитом?
Я слышал кое-какую панк-музыку по радио, кажется Парнишка Дженсен ставил чуть-чуть «Стрэнглерз» и «Шэм 69», но панков особо не жаловали. А вот диско-музыки сколько хочешь: «Одиссей», «Шик», «Сестра Следж» и, конечно же, «Би Джиз», они меня устраивали, потому что это как раз для меня музычка.
Живых панков мне видеть почти не приходилось. Во плоти. Ну, может, когда в Шеффилд приехала группа «Баззкокс»,[xiv] средний зальчик и собрали, но и то наскребли панков по углам Южного Йоркшира, в Честерфилде, и в Ротерхэме, и в Донни, повсюду. Иногда на городской площади ошивалась горстка панков, но они не производили особого впечатления и скорее смахивали на бродяг. Впрочем, один парень все-таки меня поразил: у него был такой красный ирокез.
Так что панки меня не особо интересовали, да и сам я не собирался им становиться. Я любил диско: панк и диско походили друг на друга, как мел на сыр, вода на масло или наше объединенное королевство на среду.
Но случилось так, что я посидел на той скамейке и это случилось.
Я обратился в другую веру.
Я мог бы изложить вам все обстоятельства дела, что происходило до и после, но не в этот конкретный момент. Что я испытал, сидя на скамейке? Странное, необъяснимое чувство, будто прежде я ничего не понимал в этой жизни: бродил в потемках, а потом вдруг вспыхнул свет, и ты увидел форму, и размер, и положение предметов, которые нащупывал в темноте. И теперь можно потрогать эти предметы, взять их с собой, жить с ними.
– ВСЕ ДЕРЬМО! ГОВНО НА ПАЛОЧКЕ!
И я подумал. Точно.
Это шли они. Панки. Кричал один, первый, кого я заметил.
– ВСЕ ДЕРЬМО! – снова выкрикнул он,
и я увидел, что это и есть парень с красным ирокезом.
Я смотрю на эту компанию: вот они проходят мимо и идут дальше.
И тут я вижу ее. Панкушку.
Наверное, в эту самую минуту в голове моей и вспыхнул свет.
Уолтер как-то говорил: «Вдруг увидишь кого-то, и – щелк! Это она. Ноги ватные, в голове бланманже, сердце в груди бух-бух. Вот-вот выскочит на тротуар и начнет танго отплясывать. И понимаешь, что это судьба».
Теперь я знал, как это бывает.
Вот так и бывает.
Девушка задумчиво огляделась, а потом увидела меня на скамейке – и, клянусь, какую-то долю мгновения смотрела мне в глаза. Она остановилась у витрины магазина, обрамленная ее светом: черно-белый портрет. Черные волосы, глаза, губы, одежда. Ее кожа, лицо, руки – белые. Да, она – только одно мгновение – смотрела на меня, а я на нее. Я словно гляделся в зеркало: что видел я там? Рентгеновский снимок себя самого, я видел себя таким, какой я есть, свою суть, увидел в себе то, что не меняется никогда и остается мною вчера, сегодня, завтра, всегда.
1.06. Дом Робинсонов
Темно. Тихо. Дыхание в ночи.
Маргарет тоже не спала. Питер чувствовал, хотя она не шевелилась.
Питер взглянул на электронные часы, что светились в темноте.
00.55. Без пяти час. А ведь он сказал – в одиннадцать. Он взял с нее слово: в одиннадцать.
Ну и. Что же делать? Написать письмо. Пожалуй, неплохая идея. От Люси? Нет. Он напишет от собственного лица. Питер закрыл глаза и принялся сочинять.
Дорогая Джоанна.
Как ты знаешь, недавно умер мой друг Жан-Поль Баббери. Он был прекрасным человеком, талантливым физиком, добрым коллегой и, по всем отзывам, хорошим мужем и отцом. Джоанна, ты знаешь, я атеист: как человек и ученый я воспринимаю вселенную как физическое явление. Христианские боги, да и боги иных религий – суть химера, выдуманная правящей элитой в целях подавления. Впрочем, это ты знаешь и без меня. Дело в другом. Трагические события – как, например, смерть Жан-Поля – обостряют наши чувства и мысли. Но поскольку нет в мире ни высших сил, ни иной трансцендентной системы ценностей, как же человеку выбирать истинный путь в жизни? Я все больше и больше убеждаюсь, что правильное решение состоит в наиболее полной реализации своих природных способностей. И тут, дорогая Джоанна, я подхожу к основной мысли своего письма. Ты ведь способная девочка. Ты достигла неплохих результатов в учебе. Пять пятерок, три четверки и одна тройка – это уже неплохо. Хотя, я уверен, если бы ты приложила больше усилий, ты могла бы вытянуть и на пятерки. И хотя до Оксбриджа ты не дотягиваешь, ты вполне смогла бы поступить в любой из старейших университетов Англии. Получила бы степень бакалавра и могла бы двигаться дальше, к докторской степени. С таким багажом жизненные перспективы значительно расширяются. Но, увы, Джоанна, ты не пошла по этому пути. Ты не прислушалась к родительскому совету и в шестнадцать бросила учебу. Получила более чем скромную должность в адвокатской конторе. Ты не щадишь свой организм, пристрастившись к сигаретам и алкоголю. Ты общаешься с жалкими вандалами, презренными людьми. Я надеялся, что чудесное стихотворение, которое написала Люси, заставит тебя призадуматься. Но этого не произошло. Проза твоей собственной жизни возобладала над поэзией. Джоанна, я хочу, чтобы ты спросила себя: «Правильно ли я живу? Может, стоит…»
Хлопнула входная дверь.
Питер посмотрел на часы: 1.06!
Он сел в кровати. К чему письмо? Он поговорит с дочерью прямо сейчас. Непременно.
Когда панкушка на цыпочках пробиралась к своей комнате, она увидела, что из-под двери родительской спальни пробивается тонкая полоска света. Она слышала, как родители возбужденно перешептываются. Девушка прошла в свою комнату и открыла окно Села на кровать, закурила. Она сидела, пуская дым в окно, и дым сливался с молочной белизной лунного света. Панкушка ждала, что сейчас раздастся стук в дверь.
Тишина. Значит, не сегодня.
1.06. Квартира Смитов
ПАВИЛЬОН: СПАЛЬНЯ ВИНСА – НОЧЬ
Винс салютует Джону Траволте на плакате.
ВИНС
Я анархист.
И с этими словами срывает плакат со стены.
Винс Смит, анархист
Все. С Джоанной покончено.
Теперь отныне и навсегда – панкушка.
Приняв решение и проникнувшись философией «Все дерьмо», можно с легкостью приступать к практической части – менять свой внешний облик.
Пролистав несколько журналов, я выискал для себя подходящего кумира – Сида Вишеза, басиста «Секс Пистолз». Долой Траволту из мира диско, да здравствует Сид из мира панков.
Что касается одежды: клеша не катят, узкий, как селедка, галстук тоже, туфли на платформах тем более. Но имеющийся гардероб все равно можно пустить в дело. Вооружившись ножницами и немного подпортив еще вчера любимый пиджак в стиле диско, можно вполне довести его до состояния, пригодного для новой жизни. Что касается остального, пара визитов в «Оксфэм» – и дело будет на мази. Потребуется еще кое-какая мелочь, куплю прямо по списку.
1) Собачий ошейник (желательно с заклепками)
2) Коробка с английскими булавками
3) Игла (для пирсинга в домашних условиях)
4) Аэрозоль с краской – отпанковать футболку/пиджак и так далее
5) Красный фломастер (разрисовать лицо)
6) Подводка для глаз (если не удастся позаимствовать оную у мамы)
7) Лак/гель для волос, чтобы поставить волосы торчком (попробовать воспользоваться салом)
На все про все уйдет меньше десяти шиллингов.
Возникала небольшая проблема с пирсингом. К сожалению, если хочешь стать панком, без пирсинга никак.
Неплохо в этих целях принять обезболивающее: однажды я вычитал в одной книге, как в старые времена производили ампутацию конечностей – больной опрокидывал бутылку виски. Но я себя знал: так налижусь, что потеряю координацию и выколю себе глаз.
Хотя это тоже пирсинг.
ПАВИЛЬОН: КУХНЯ – УТРО
Винс натирает мочку уха кубиком льда. Берет маленькую разделочную доску и подкладывает ее под ухо, сверяясь с небольшим зеркалом. Винс набирает воздуха в легкие и втыкает в мочку уха длинную иглу.
ВИНС
AAA!
Открывает глаза. Отодвигает разделочную доску. Игла вонзилась туда, не задев уха.
ПАВИЛЬОН: ГОСТИНАЯ – ДЕНЬ
Гарольд смотрит телевизор. Курит трубку. В комнату заглядывает Винс.
ВИНС
Пап, ты мне не поможешь?
ПАВИЛЬОН: КУХНЯ – ДЕНЬ
Гарольд держит в руке иглу. Массирует пальцами Винсову мочку уха. Подносит иглу к уху, дует на нее. Винс закрывает глаза… приготовясь терпеть.
ВИНС
Давай, давай же.
ГАРОЛЬД
Готово.
ВИНС
Как?
Винс открывает глаза и видит в зеркале свое проколотое ухо: в мочке торчит иголка.
ВИНС
Черт, я ничего не почувствовал!
Гарольд выходит из комнаты. Винс размышляет.
ВИНС
Наверное, лед помог.
ПАВИЛЬОН: ГОСТИНАЯ – ДЕНЬ
Гарольд возвращается в гостиную и садится в кресло. Берет газету. Улыбается.
