Эдуард Лимонов - Обыкновенные инцинденты
— А вот — токсидо! — выхватил Мэтью мой смокинг из кучи на другом столе. — И этикетка спорота, босс, заметьте! В токсидо он разгуливает по миру… Живет в Париже, живет в Нью-Йорке, ты заметил его нью-йоркский адрес, босс? Он живет в самом дорогом районе Манхэттана!
— Эй! — сказал я, — хватит, что ты несешь? Документ выдан мне два года назад. Я тогда работал слугой в доме мультимиллионера и жил там же, отсюда такой распрекрасный адрес! — Я решил выдать им порцию моей демагогии. — Я работаю всю мою жизнь! — закричал я. — Начал в шестнадцать лет! Был строителем и грузчиком, литейщиком, уборщиком и официантом. Лишь два года назад я стал профессиональным писателем. Двадцать лет был я чернорабочим! Понял? И быть слугой, чистить миллионеру ботинки — потяжелее работа, чем копаться в чужих чемоданах и унижать людей только на том основании, что они пишут книги!
— Ладно… кончайте ваш треп! — хмуро сказал босс, обращаясь ни к кому в частности. — Допиши лист, — сказал он Мэтью.
— На чье имя составлять лист? — спросил Мэтью.
— На него, — кивнул в мою сторону босс и вышел.
Еще час понадобился Мэтью, чтобы дописать. Оказалось, что у Валерия нет 326 долларов, которые необходимо было заплатить. Есть только двести. Злодеи не принимали чек, только живые деньги. Чтобы вырваться наконец из ебаной камеры, я согласился доплатить 126 долларов, которые Валерий обещал мне отдать сегодня же вечером. Ральф опять вывел меня под конвоем в зал, где помещался банк. Я сунул в щель пуленепробиваемого стекла свои две тысячи франков.
— Почему он такой бастард, твой напарник, а, Ральф?
— Ю ноу, он же черный… Черным быть нелегко…
— Бля! — сказал я. — Я — русский. Быть русским — тоже нелегко.
— Ха-га-гагах! — заржал Ральф.
— Плюс, — сказал я, — за шесть лет жизни в Штатах я встретил немало черных. Я работал с черными, я жил с ними в single room occupation отелях (я не сказал ему, что я еще делал с черными, я думаю, Ральф не вынес бы этого удара), но такого бастарда, как Мэтью, я встречаю впервые!
— Э, что ты хочешь, — сказал Ральф, — они, как и мы, белые. Бывают хорошие ребята, бывают — говно. Мэтью — неплохой парень, но у него проблемы… Год назад посадили его старшего сына за вооруженное ограбление… Ему нелегко…
— Разумеется, — сказал я, — ему нелегко. Он, разумеется, вырос в гетто, его папа был алкоголик и бил его, а мама стирала белье белым… Я знаю эти истории… И я не родился во дворце. Если у него хуевые дела, то ответственен он сам. Причем тут я? Почему он вымещает на мне свои несчастья? Мне что ли легко? Да я… — и я опять сообщил Ральфу, что я работал чернорабочим двадцать лет…
Ральф закивал головой.
— Я понимаю. Муж моей старшей дочери тоже написал книгу.
Я подписался под документом Мэтью. Я сказал: «Гуд бай» Ральфу и даже пожал ему руку. Старый мешок Мэтью, прищурив один глаз, прошел мимо меня в зал, насвистывая. Уходя с Валерием, я обернулся в дверях и увидел, как, держа в руке развернутый бумажник с бляхой, он направляется к новой, ничего не подозревающей жертве.
Эдуард Лимонов
Первый панк
«СиБиДжиБи» находится вблизи пересечения Блеекэр стрит и Бауэри стрит — славной по всему миру улицы бродяг. Грязь и запустение царят на Бауэри, бегущей от Астор Плэйс к Канал стрит. Фасады нежилых домов с заколоченными окнами, подозрительные китайские склады и организации (рядом — за Канал стрит — Чайнатаун), бары, воняющие мочой и грязными человеческими телами, пара убежищ для бездомных — вот вам Бауэри. «СиБиДжиБи» — музыкальная дыра, узкий черный трамвай, с которым связана так или иначе карьера любой сколько-нибудь значительной группы новой волны и позднее панк-групп, — оспаривает мировую славу у Бауэри. Черный трамвай неудобен, тесен, всякий вечер туда набивается во много раз большее количество человечьих туш, чем дыра способна вместить, однако владельцы упорно держатся за первоначальный имидж дыры и не желают ее расширять, хотя, по всей вероятности, могли бы. Вокруг достаточное количество пустующих зданий.
Я увидел объявление об этом вечере в «Вилледж Войс». Случайно. Программа «СиБиДжиБи» публикуется в каждом номере еженедельника, и ничего удивительного в самом факте не было. Но в «Вилледж Войс» в этот раз анонсировали монструозное мероприятие! Объединенный гала-концерт поэзии(!) и панк-групп (!)
— Дичь! — сказал я себе. — Панки ненавидят стишки.
Однако белым по черному в объявлении значились имена участников: Аллен Гинзберг и Филипп Орловский, Джон Ашбери, Тэд Берриган, Джон Жиорно, Андрей Вознесенский… (Откуда, на хуй, Андрей Вознесенский — «специальный гость»?! Русские эмигранты утверждали, что его не пускают за границу.) Были еще поэты помельче, имена которых я не упомнил. И были группы. Но какие! «Б-52», «Пластматикс», «Ричард Хэлл и его группа», а с ними — «специальный гость» — сам Элвис Костэлло!
Я поклялся себе, что зубами прогрызу вход в дыру, как крыса. Я позвонил Леньке Лубяницкому, так как был уверен, что он всемогущ. Ленька — фотограф. Всемогущий Ленька жил тогда на шестой авеню у Тридцатых улиц и усиленно пробивался в люди. Он сам отштукатурил и перестроил производственное помещение в фотографическую студию и приобрел списанный сейф, чтобы хранить в нем фотоаппараты. Дом Леньки часто грабили. Под Ленькой жил слесарь. Над Ленькой — гадалка мадам Марго.
— Ленчик, — сказал я. — Я узнал, что Вознесенский в городе. Сегодня вечером в «СиБиДжиБи» выступает он и еще куча поэтов и панк-группы! Самые лучшие группы, самые крутые. Я хочу попасть туда. Пойдем?
— В начале откройте мне секрет, Поэт, что такое «СиБиДжиБи»? Вы ведь знаете, я неграмотный.
— Ленчик! Вы никогда не слышали о «СиБиДжиБи»? — Мне стало жаль Леньку.
— Никогда, Поэт. Простите мне мое невежество.
Я ему объяснил.
— Вам очень нужно туда попасть, Поэт?
— Очень, Ленчик. Я втайне решил взять с собой переводы нескольких своих стихотворений, чтоб, если вдруг представится возможность, прочесть их.
Шел 1978 год, ни эмигрантские, ни американские издания меня не печатали. Я страдал от комплекса неполноценности.
— Убедили, Поэт, — сказал Ленька. — Я тут, правда, собирался засунуть шершавого одной даме, но если Родина требует…
Ленька бывает до невозможности вульгарен. Как старый солдат, как холостяк старшина. Однако вульгарность ему идет. К тому же у Леньки есть множество качеств, оттесняющих его вульгарность на задний план. Наше знакомство началось с того, что мы оказались сидящими рядом на полу чьей-то студии. Мы поговорили минут десять, ему нужно было уходить по делам… Вдруг я почувствовал, что новый знакомый опустил нечто в карман моего пиджака.
— В чем дело? — спросил я.
— Несколько долларов, — смутился Ленька. — Пойдите пожрите, Поэт, вы очень бледный.
Я хотел было гордо отвергнуть деньги, но он был искренне смущен, и я принял дар, пробормотав благодарности. Он угадал, я не обедал несколько дней. И с первого же дня знакомства он стал называть меня Поэтом…
— Родина требует, — подтвердил я. — Весь фокус состоит в том, как проникнуть внутрь помещения. На такую программу навалит половина Нью-Йорка.
— Проще простого, — сказал Ленька. — Скажем, что мы друзья Вознесенского. Попросим, чтобы он вышел.
— Я и правда знаю Вознесенского. Несколько раз встречал его в Москве у Лили Брик.
— И я знаю старого жулика, — захохотал Ленька. — Я видел его у Фени несколько дней тому назад. Он сделался очень похож на старого пэдэ, Поэт!
В программу Ленькиного пути наверх входит обязательное посещение богатых нью-йоркских евреев русского происхождения. Феня, в доме у которой он встретил Вознесенского, — одна из его связных. («Связи», «паблик релэйшанс» — важно называет эту свою деятельность Ленька.) С Ленькой она говорит по-русски. Россия, оказывается, глубоко связана с Америкой. Феня — сестра мультимиллионера Гриши Грегори. В жену Гриши — Лидию — был коротко влюблен сам Маяковский. Мой меценат Ленька сумел однажды протащить меня на обед к Грегори. Сидя под большой картиной Дали, старая, но красивая Лидия рассказала мне историю своего знакомства с Маяковским. Теперь, когда Лидия умерла от рака и Гриша в свою очередь умер, я, философски настроенный, вспомнил, что Маяковский называл Гришу Грегори — «Малая Антанта» — за его неустрашимую, мощную финансовую энергию. Видите, не только Россия связана с Америкой, но мир живых крепко соединяется с миром мертвых…
Когда мы на тридцать минут раньше, по моему настоянию, явились к «СиБиДжиБи», двери были еще закрыты, но у дверей уже стояла толпа, оформившаяся в очередь. Рядом, в скупом свете фонарей, пошатывалось несколько бродяг. Кто-то неудержимо мочеиспускался у стены. Струя протянулась через весь тротуар и даже журчала.
