Йозеф Винклер - Кладбище мертвых апельсинов
●●●
Увидев ребенка, босыми ногами толкающегося в пластиковую крышу своей коляски, как эмбрион барабанит в околоплодный пузырь матки, я вспомнил то, что я однажды сказал матери: «Если бы ты убила меня сразу же после рождения, тогда мой первый крик слился бы с моим предсмертным криком». Одними из последних слов моей бабушки на смертном одре были: «Смерть наступает с такими же схватками, как роды!» Непорочная Дева Мария! Матерь Господа и Мать наша, ты видишь, как дьявол и мир со всех сторон теснят нашу святую католическую церковь, в которой мы Божьей милостью хотим жить и умереть, чтобы обрести вечное блаженство. Сжалься над избранным главой церкви, дай силы и опору епископам католическим, духовенству и народу, которые почитают тебя своею царицей, пошли им защиту твою и силой заступничества твоего приблизь тот день, когда все народы будут собраны под присмотром высшего Пастора. О Мария, заступница христиан, молись за нас!
Было около полуночи, когда я, просматривая две австрийские газеты и итальянскую «Репубблику», одновременно глядел на экран телевизора, где шел американский фильм. Когда я хочу узнать местные и международные новости, я способен одновременно читать немецкие и итальянские газеты, смотреть телевизор и слушать радио. Я закрыл дверь своей комнаты, чтобы лежащая в постели синьора Фэншоу не услышала звук включенного телевизора и ей не пришло бы в голову зайти ко мне и надоедать рассказами о своем разводе. К моему ужасу, она все же постучала в дверь моей комнаты и, постояв нерешительно у порога, зашла: «Я боялась, что у вас гости!» Она вернула мне украинскую хронику, в которой описывались жизнь маленькой девочки в России и ее организованная гитлеровскими палачами насильственная депортация в Каринтию. «А где, собственно, конец истории, она так внезапно обрывается! Мне интересно, что случилось с этой девочкой дальше!» Я не стал ничего об этом рассказывать, и она вынуждена была выйти из моей комнаты, не закрыв до конца дверь. Я еще раз встал с дивана и тихо закрыл дверь. На улице бушевал гром, во мне бушевал гнев, молнии скрещивались над рыбьими хвостами римских телеантенн. Не прошло и четверти часа, как она явилась вновь. На ней была едва прикрывающая обнаженные бедра оранжевая ночнушка. Чтобы прикрыть лобок, она опустила пониже эластичные края сорочки. «Было бы лучше выключить телевизор на время грозы, иначе может произойти короткое замыкание и телевизор сломается. Однажды такое уже было!» Придерживая кружевной край своей короткой ночнушки, она крутилась и переступала с ноги на ногу на холодном кафеле прихожей. Я охотно посмотрел бы убийство кандидата в президенты в американском фильме. Мне нравится видеть льющуюся кровь, хотя бы на экране. Но я, отложив газету, встал и выключил телевизор, и я не включил бы его, если бы даже прекратилась гроза и если бы, нажав на кнопку, я увидел бы кандидата в президенты, истекающего кровью. Я радовался дождю, грому и молнии, пошел на кухню и достал из холодильника пиво. Я пил пиво и ходил взад-вперед по кухне, когда мне на ум пришли слова синьоры Фэншоу: «Здешнюю хорошую еду ты все равно так или иначе заменяешь успокоительным чаем!» Затем, как можно тише, на цыпочках пройдя в свою комнату и улегшись в постель, я стал думать о красивом римском мальчике, с которым у меня завтра в одиннадцать утра назначено свидание на площади Чинкваченто. С ним я хотел прийти домой, так как синьора Фэншоу собиралась поехать за город с Английским клубом. Думая о мальчике, я снял трусы, но мне было лень мастурбировать и пачкать живот своей теплой спермой. Я откинул одеяло, встал, вышел в гостиную, открыл шкаф и вынул оттуда составленный ею для ее адвоката протокол жизни и смерти ее американско-австрийского брака.
Во сне я с удивлением смотрел на фотографию приготовлений к похоронам среди зубчатых заснеженных гор и спрашивал себя, когда и при каких обстоятельствах я ее сделал. Я долго глядел на фотографию, пока похоронная процессия сразу из тридцати гробов, которые несли на плечах в четыре раза большее количество трансвеститов, не пришла в движение и не стала спускаться с занесенных глубоким снегом каринтийских гор в долину. Отец Франц Райнталер, статно состарившийся, в черной сутане с серебряной отделкой, ступал тяжело, будто на собственных похоронах. За нами в черном одеянии церковного служки, неся забинтованное, как мумия, и испачканное кровью распятие, шел мой брат Константин, в то время как я в цивильной одежде, а не в церковном одеянии, все время оглядываясь на сто двадцать несущих гробы трансвеститов, шел рядом со священником.
Наутро я, слушая арабскую музыку, слонялся по комнате, попивая кофе. Придет ли мальчик к одиннадцати часам на площадь Чинкваченто? На улице шел небольшой дождик. Я, все еще потягивая кофе, стоял в дверях своей комнаты, когда с ужасом понял, что кто-то вставил снаружи ключ в замок входной двери, затем повернул его и открыл дверь. На пороге стояла Леонтина Фэншоу. Улыбаясь, она представила мне госпожу из швейцарского посольства, сказав, что поездка за город с Английским клубом из-за дождя отменяется. Она поинтересовалась, завтракал ли я. Она добавила в мой черный кофе свежих сливок, подала мне сахар и сказала, что через несколько минут должна прийти еще одна, очень приятная, поее выражению, дама, голландка, и спросила, не желал бы я позавтракать в гостиной с обеими дамами. Но я, взяв письмо, которое нужно было отправить в Австрию, тотчас же вышел из квартиры и отправился на вокзал Термини. С письмом в руке, в поисках почтового отделения, я шел по вокзалу и увидел цыганку, которая просила милостыню у мужчины, указательным пальцем показывая на свой выпуклый живот. Я не понял, вправду ли она беременна или подложила себе на живот подушку. В нише, на расстеленных арабских газетах, в луже мочи, распростершись, как мертвый, лежал какой-то человек. Стоящий впереди меня, перед самым окошком индиец отправлял авиапочту своей семье и друзьям. Служащая подала ему нужные почтовые марки. Он нерешительно протянул ей деньги. Я сунул служащей свой конверт, который она положила на весы. Я полизал языком марки, приложил их к правому верхнему углу конверта и ударил по ним кулаком левой руки. Почтовая служащая испуганно подняла голову и пристально посмотрела на меня. Посмотрев на часы, я обнаружил, что время идти на площадь Чинкваченто, где у меня было назначено свидание с римским мальчиком. Белый, индиец и негр ждали постоянно отъезжающие желтые такси. Среди ожидавших мне бросился в глаза слепой, который не носил специальной повязки и которого держал под руку юноша. Я посмотрел через темные стекла солнечных очков слепого и увидел, что его веки закрыты. Возможно, верхнее прилипло к нижнему над мертвыми глазными яблоками. Пока я смотрел на них, веки его сильно вздрагивали. Хотел ли слепец увидеть еще раз Вечный Город, спрашивал я себя, проходя мимо торговца сигаретами с плохими зубами, предложившего мне блок «Мальборо», который я у него не просил. У входа в метро я увидел мальчика, с которым у меня в одиннадцать часов было назначено свидание, стоявшего в окружении мальчишек и девчонок. Лицо одной девочки было полностью покрыто сыпью, ее глаза смотрели на мир как из сплошной раны. Опершись на перила лестницы, она похотливо хихикала, когда мальчишка тискал ее грудь или щипал ягодицы. Я вышел на площадь Чинкваченто, надеясь, что мальчик, увидев меня, пойдет за мной, но так как миссис Леонтина Фэншоу не поехала за город со своим Английским клубом, я все равно не смог бы привести его домой. Нашли бы мы тайное пристанище в лавровых зарослях сада Виллы Боргезе или я стоял бы на коленях перед его обнаженными бедрами на посыпанном опилками кафельном полу общественного туалета? Я пару раз прошелся взад-вперед по площади Чинкваченто, глядя с противоположной стороны площади на вход в метро, и наткнулся на женщину в рваных обтягивающих чулках, через которые можно было видеть ее грязные ноги. Ее черная овчарка, пробежав несколько шагов по газону, упала и какое-то время лежала, пока женщина не заставила ее подняться и пройти вперед. Но собака, сделав буквально еще пару шагов, снова упала. Женщина еще раз подняла ее, и смертельно больная собака, сделав еще пару шагов, зашаталась и упала. Я подошел ко входу в метро и увидел, что мальчик и девочка с сыпью на лице исчезли. Мимо надоедливого продавца зонтами и вечно выкрикивающего своим низким голосом «Мальборо!» торговца сигаретами я прошел в Snack Bar[3] на вокзале Термини – как противно мне здесь это английское название! – и заказал капучино. Буквально минуту спустя после того, как я достал из сумки записную книжку с наклеенными в ней изображениями высохших тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо, чтобы набросать в ней пришедшие мне в голову образы, бармен с подвижным веком поставил передо мной горячий капучино в фарфоровой чашке. Я подождал, пока капучино остынет. Я ненавижу горячий кофе, мне больше всего нравится пить холодный кофе. Я выпил холодный кофе одним глотком и снова вышел на вокзал. Люди всех цветов кожи сновали туда-сюда. «Attenzione! Attenzione!» – хриплым голосом кричал вокзальный репродуктор. Я увидел инвалида в допотопном кресле-каталке, которое мужчина толкал по вокзалу. Несколько дней назад в темноте, под дождем, калека сам, при помощи ручного привода медленно катил свое кресло. Хотя его руки тоже были покалечены, он должен был совершать ими движения, чтобы вращать привод и продвигать тем самым свое кресло хотя бы на пару сантиметров. Выпрашивающая мелочь цыганка, которую я уже видел сегодня, с христовым страданием на лице ждала денег, которые стоящий на ведущей в метро лестнице мужчина уже достал из бумажника. Положив правую руку на свой беременный живот, указательным пальцем левой она показывала на метро. Передо мной мелькали разные лица. Я уже думал только о том, чтобы поскорее выбраться с вокзала Термини, потому что его мотивы настолько затопили меня, что я должен был оттуда исчезнуть. Но, возможно, я еще раз или два прошелся взад-вперед по вокзалу, так как, к своему ужасу, увидел красивого римского мальчика, с которым у меня в одиннадцать часов на площади Чинкваченто было назначено свидание, идущего в сопровождении сорокалетнего мужчины ко входу в метро. Впереди шел мальчик, за ним, постоянно озираясь по сторонам, беспомощно и несмело следовал мужчина. Мальчишка указал ему на ведущую в метро лестницу, после чего тот, постояв перед ней пару минут в нерешительности, стал спускаться. Когда оба исчезли в метро, я, страдая от ревности, вышел с вокзала Термини, прошел мимо торговцев зонтами и сигаретами, мимо будки продавца лотерейных билетов, что торгует на этом самом месте, у здания вокзала, уже несколько лет. В прошлом году он, сидя в своем стеклянном ящике, в мегафон расхваливал выигрыши своей лотереи, сейчас же, совершенно безучастный, включил через громкоговоритель шипящую и хрипящую магнитофонную запись, на которой часами повторялись одни и те же слова: «Centinaia e centinaia di millioni di premi». По дороге на площадь Чинкваченто мне встретились двое карабинеров, несущих крышку от деревянного ящика, на которой лежали часы, зажигалки и прочая деловая мишура. Между ними, робко и потерянно глядя по сторонам, шел мужчина. С билетом в левой руке я по каменным ступеням спустился в метро. Мальчишка, праздно стоявший у супермаркета, сновал между автоматами по продаже билетов и хотел подойти к телефону-автомату, чтобы, нажав кнопку, получить монеты, которые забыли забрать туристы, но, заметив, что я за ним наблюдаю, тихонько прошел мимо телефона-автомата, не нажав на кнопку возврата неистраченных монет. Должен ли я был с ним заговорить? Заметив, что я продолжаю за ним следить, он подошел к турникету, сунул билет в металлическую прорезь, но, пройдя через турникет, не пошел дальше по коридору, а остановился за турникетом. Я прошел через турникет и остановился, поджидая его за колонной. Он же сновал рядом со служащим, наблюдавшим за турникетом. Пару раз он озирался, чтобы проверить, не потерял ли я его из виду, но я был настойчив и не трогался с места. Я почувствовал одновременно и облегчение, и досаду, увидев, что к нему, проходя через турникет, подошла девушка и обняла его. Они быстро пошли по эскалатору вниз, к поездам. Немного погодя я тоже встал на эскалатор. Я хотел, чтобы ушел поезд, у меня не было желания видеть, как там, внизу, на перроне, мальчишка пальцем показывает на меня подруге, а та с любопытством, а то и презрительно смотрит на меня. Через пару минут я спустился и поехал на площадь Фламинио. Выйдя из вагона метро, я увидел в длинном, похожем на шланг туннеле, ведущем наверх, бегущего мальчика, поразительно похожего на красивого римского мальчишку, который вместе с туристом пропал из виду в метро на вокзале Термини. Я поспешил за ним. Он забежал в граничащее с площадью Фламинио здание вокзала, возле которого изредка останавливались красивые старые поезда, и встал перед журнальным прилавком. Когда я подошел, то увидел, что хотя у него был тот же цвет волос, прическа и даже почти такая же одежда, что и у римского уличного мальчишки, однако это оказался не он. Я развернулся и пошел по аллее Вашингтона. Дойдя до Виллы Боргезе, я отщипнул от живой изгороди несколько лавровых листьев, растер их между ладонями и, поднося к носу, вдыхал их аромат, проходя мимо стоящих в зарослях пиний статуй героев с отбитыми половыми органами. Дрожь прошла по моему телу, когда я увидел ящерицу, на брюхе скользившую по газетной странице. Она не могла зацепиться ногами за гладкий газетный лист и с пугающим выражением на мордочке скользила с одного газетного листа на другой. За несколько дней до этого я видел бегущую, карабкающуюся, скользящую, падающую и лежащую на спине в грецких орехах ящерицу. Как раз закончились школьные занятия и несколько черных и белых детей резвились на газоне площади Шауки перед статуей какого-то арабского поэта. Негритенок и белый мальчик, борясь, катались по газону с ранцами за спиной.
