Александр Тарнорудер - Ночь - царство кота
Охота пуще неволи. Что можно словить на телесного цвета капроновую нить, привязанную одним концом к ореховому дрыну, а другим — к грубо загнутой пассатижами булавке? Увы… Но надежда умирает последней, не просто убить оптимизм русского человека: вот она, двупарная полузатопленная лодка — бегом обратно, к сараю, за веслами, за ведром, за «червей еще не забудьте».
— С лодки, мудаки, с лодки она сама пойдет! — летит по-над рекой.
— Енть, енть, енть… — весело шлепают весла по закатно-угрюмой воде, отгоняя лодку от берега, все дальше, на стремнину, под вкрадчивый шепот переката, к затопленной коряге, о которой известно даже самому младому и неразумному деревенскому пацану, но неписан деревенский закон городскому мудаку.
— Чует мое сердце, не кончится добром эта рыбалка, — произнесла Татьяна Андревна, возглавлявшая бабо-жидовскую компанию, расположившуюся на берегу.
— Да оставь ты их, Тань, и Кузьмича не дразни. Мало тебе СКБ, так и тут покоя не даешь, — в окружении себя, одного Артема Ире Мамонтовой было явно маловато, к тому же, ей было отчетливо завидно, что Артем не сводил глаз с узкой, с развязанными бретельками, спины загоравшей в ласковых лучах закатного солнца Леночки.
— Ты, Ира, Семенова не знаешь. Заводной он. Я с ним уже сколько лет работаю, мы с ним кореша, можно сказать, — Таня подмигнула Артему, оторвавшемуся на слове «кореш» от ленкиной спины. — Он из здешних мест: ему бы с Петром рыбачить, сено метать, трактор разбирать, самогонку жрать, а он в техникум подался, потом в институт, потом женился, потом в СКБ попал. Кандидатскую вот, пятнадцать лет мучает, никак не защитит. Видела, как они с Петром — друганы лучшие, а минуты вместе не могут, не поцапавшись.
— Кореша, кореша, а гадости он тебе постоянно делает, да и ты ему. А зачем, Тань? Чего вы не поделили?
— Характер… — не успела Татьяна Андревна ответить, как с реки раздался цветистый перемат. Артем прозевал даже явление выпавшей из верхней части купальника замечательной леночкиной груди. Зацепившись за корягу, кренилась на перекате двупарная, протекающая по кильсону лодка, отчаянно подающая сигналы СОС на понятном лишь шестой части суши языке.
— Пошли, — скомандовала Татьяна Андревна, — нечего нам тут делать, только нарвемся. Им сейчас спирта побольше подавай, да закуски пожирнее, чтобы с копыт не свалились. Интересно, сухое на смену есть у кого?
Сухие шмотки, оказавшиеся лишь у Артема и Игоря, разделили по-братски и сразу же, не откладывая, выпили для сугрева.
Потом решили запалить огонь, чтобы сушить мокрое, и, устав от разведения костра, выпили снова.
Вспомнили, что вещи так и валяются — развесили, обнаружили, что костер гаснет, подкинули свежих веток и вспомнили, что давно не пили.
В отсветах заката увидели поднимающийся дым, но решили, что это пар, и, поскольку уже розлито, выпили.
Закусили последними остатками дневного стола, почувствовали запах горелого, долго спорили, что горит, бросились спасать, что осталось, и допили за успешно проведенную операцию спасения.
Дым от костра поднимался отвесно вверх.
Ласточки летали высоко.
Мошкара сбилась в кучу.
Закат рдел.
Солнце садилось за лесом.
Но не в тучу.
Кузьмич шел на третий круг, доказывая народу преимущества народных же примет перед бюро погоды, неизменно сбиваясь после пятой из них, то ли споткнувшись об «но», то ли теряясь в туче.
Петр Андреич пожаловали в сумерках, степенно следуя в сопровождении давешнего кота. К армейского образца серо-голубой ушанке с неизменно торчащим ухом была тщательно подобрана черная с белыми продольными полосками пиджачная пара и розовая рубаха с выпущенным наружу воротом. По вороту вилась орнаментом голубая вязь под стать начищенным до блеска кирзачам со смятыми голенищами. В руке на каждом шаге звякал бидончик литра на два.
— При параде Петро, — присвистнул Сашка Багров.
— Просто красив, — Таня Елисеева отвернулась, чтобы не расхохотаться в голос.
— Хиппует коромысло, — внес свою лепту Серега.
— Цыц, — прикрикнул на всех Кузьмич и спустился с террасы навстречу гостю. — Проходи, Петро, проходи, ты, я вижу, приоделся.
Взойдя на террасу, Петр Андреич осуждающе оглядел неубранные остатки сугрева и неодобрительно покачал головой, выбирая подходящее место для бидончика. На столе такового не нашлось, и бидончик был водружен на стоявший в углу табурет.
— Ты присаживайся, Петро, присаживайся, — взял его под локоток Кузьмич. — Городская хозяйка, разве ее с деревенской сравнишь? Избаловались девки. Мужика уважать разучились. Надь, прибрали бы, что ли.
Надежда свалила все в таз и отправилась к реке мыть посуду. Петр мрачно смотрел ей вслед. Ужин, тем временем, поспевал. Аппетитно пахла тушенка, смешанная с молодой картошечкой, открывались домашние соленья, заботливо приготовленные не только балованными девками, но и прихваченные из дому негодящими городскими мужиками. Артем священнодействовал под скрещенными прицелами, строжайше блюдя рецептуру два к трем, нарочито замедляя движения, растягивая процедуру, придавая ей тем самым значительность в глазах заинтересованных зрителей, особенно следя, чтобы ни капли драгоценного продукта не пропало зря.
— Ну, да не иссякнет!
А как же ей, родимой, иссякнуть, если разменяли лишь вторую литру из строжайше выверенных, откалиброванных и поверенных трех с шестью, да и Петр не пустой — сподмогнет, с бидончиком-то. Не будем лезть не в свое дело, ибо сказано не нами, что веселие на Руси есть питие, и Бог всем судья, тем более, что Артем и не помнил почти ничего. А помнил он, как неведомая сила поднимала его с места и бросала бежать в засарайные угодья примерно раз в полчаса, и когда воротился в несчетный раз, под надзором зеленых глаз устроившегося на перильце кота, припер его к тому перильцу Кузьмич и потребовал ответа на извечный вопрос:
— А не драпанешь ли ты, Артем, в Израиль? — ударение Кузьмич, ясное дело, поставил на втором «и».
— А, драпану! — ответил Артем и… протрезвел.
— И правильно! — одобрил Кузьмич и… тоже протрезвел.
Здесь мы столкнулись с необъяснимым наукой явлением, поскольку в конце восьмидесятых, несмотря на перестройку, непросто было в эСэСэСэРе протрезвить завлаба, но, в отличие от начала девяностых, Израиль (на втором «и» ударение) еще действовал, и трезвел мелкий и средний начальник мгновенно, при его одном упоминании. И что оставалось делать завлабу Семенову М. К., как не требовать «еще водки», а его подчиненному Дубинчику А. М., как не бежать за ней, родимой.
Неподалеку, на лесной опушке, встретил бежавший Артем Михалыч Дубинчик женское население лаборатории номер два, давно распознавшее немедленную и вполне реальную угрозу женской чести. А вскоре к ним присоединился непротивленец злу насилием завхоз Ринат.
Утро стрелецкой казни бледнеет в сравнении с летним рассветом в подмосковной деревне под неприметным названием «Большие Бодуны». История умалчивает скромное описание победы, одержанной русским оружием над извечным врагом — зеленым змием. Вражеско семя — бабы, жиды и татары — окружили в тот ранний час стан русских воинов, не ожидавших от неприятеля такого коварства. Петр Андреич спал в кресле с котом на коленях. Матвей Кузьмич храпел, положив голову на покоящиеся на столе кулаки. Сашка Багров на табурете обнимал и одновременно опирался на гитару. Игорь Хомченко вытянулся на стуле в исключающей равновесие позиции: вытянувшись во весь рост, ягодицами он опирался на край сиденья, а лопатками — на спинку балансировавшего на двух ножках стула. Иванычи — коммунист Виктор и беспартийный Владлен — демонстрировали единый блок, обнявшись в невыразимой позе на старом сундуке. Серега отсутствовал.
— Ну, девочки, теперь и мы можем спокойно поспать, — заявила, оглядев террасу, Татьяна Андревна. — Интересно, они все выжрали, или на опохмелку осталось?
— Пусто, — растерянно объявил осмотревший семеновский чемоданчик Артем.
— Ну что ж, сочувствовать трудно, но можно, — философски сказала Татьяна и пошла с террасы в избу.
— Татьяна Андревна, они всегда так? — спросила отмотавшая в СКБ первые полгода Леночка.
— Всегда, всегда, — влез Ринат.
— Да ладно, и ты тоже, специалист, если бы не Петр с самогонкой, то все бы обошлось, — вступилась Ира.
— Теперь уж не до грибов, — подвела итог Надя.
Первым проснулся кот и опрометью бросился с террасы на шорох в кустах. Почувствовав кошачье движение, пробудился Петр Андреич, и нетвердым шагом отправился восвояси. Отойдя несколько метров, он резко затормозил, недоуменно обернулся, посмотрел на небо, потом ощупал голову, на которой не оказалось шапки, и, выругавшись, затрусил снова. Еще через несколько минут со стуком упал Кузьмич. Наверное, ему снились фильмы Брюса Ли, потому что проснулся он в боевой позиции и резко, как учили, двинул ближайшему обидчику, оказавшемуся ножкой игорькова стула. Игорь свалился немедленно и навзничь, в обломках стула, прямо на голову начальнику. Пару минут не раздавалось ни звука, но после первого шока оба поняли, что они среди своих. Радость братания была недолгой — при попытке встать с ними посчитался за изувеченного товарища оказавшийся на месте разборки стол. Отзвуки боя разбудили Иванычей, всегда готовых придти на подмогу, если бы не предательство приютившего их сундука, подло возникавшего на пути.
