Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
— Не важно. А ну, за мной, за мной, за мной!
Он пришпорил лошадь и понесся вверх по длинному склону. Мой скакун трепетал от удовольствия. В ноздри мне ударил чудесный запах его пота. Джерри крякнул и промчался мимо меня, низко пригибаясь в седле, как жокей. На твердой земле за полем весь мир слился в перестук конских копыт. Мы свернули вправо и взлетели на гребень холма. Там Беннет остановился. Он взглянул на Джерри и широко усмехнулся.
— Наш общий друг был совершенно прав в оценке вашей посадки. Джентльменом в седле вас никак не назовешь, но на любых скачках я поставлю на вас.
— Я на джентльменов в седле плевать хотел.
— Правильно, — сказал Беннет. Он отвернулся и посмотрел на распростертую перед нами равнину. Вытянув руку, он указал длинным худым пальцем:
— Обещанный спектакль, господа.
Небо было необъятно. По нему величаво плыли большие белые облака, зачерненные снизу дымом, который поднимался от земли. Слева от нас ипрский собор обвиняюще уставлял в небо свои шпили. А за городом далеко-далеко, на самом горизонте, появлялась и рассеивалась цепочка белых пуховочек, служа задником серой искореженной равнине. Ближе справа били тяжелые пушки, и серый дым смерчами поднимался к облакам. Кое-где весело пылали фермы. И ничего живого. Из-за какого-то каприза ветра грохот канонады доносился до нас легким рокотом, так что лошади даже ушами не передернули.
— Кошки-мышки! — сказал Джерри.
— Дивный спектакль, а?
— По-своему это почти красиво.
— Игры.
— О, да.
— На такую игру я предпочел бы смотреть со стороны, — сказал Джерри.
— Ну, не знаю. — Голос Беннета был задумчив.
Мы не могли оторвать глаз от прихотливо меняющихся узоров дыма и облаков. Моя лошадь устала ждать, сердито ударила копытом о землю и тряхнула головой, зазвенев уздечкой. Я вдруг заметил, что совсем замерз.
— Да, я бы предпочел смотреть со стороны, чем участвовать в этом, а вообще-то я бы предпочел быть дома, — сказал Джерри совершенно серьезно.
— А почему?
— Чего спрашивать-то?
— По-моему, во всем этом есть что-то великолепное. И ведь можно стать героем. Ну, не заманчиво ли?
— Не очень.
— Я замерз, — сказал я им.
— Следовательно, и у вас это зрелище не воспламеняет крови?
Он повернул лошадь, и мы поехали поперек склона.
— Нигде ни движения.
— А мне-то с детства внушали, что вы, ирландцы, большие романтики.
— Во всем этом нет ничего, хоть отдаленно смахивающего на романтику, — и меньше всего в мысли, что мы в любую минуту можем оказаться там.
— Жаль-жаль.
Джерри сплюнул.
— А знаете, — сказал Беннет, — моя жизнь до сих пор была невыносимо скучной. Раз и навсегда заведенный порядок. Куда ни взглянешь — раз и навсегда заведенный порядок. И ничего лучше со мной еще не случалось: я либо стану героем, либо погибну.
— Смерть надежнее, — сказал я.
Он засмеялся.
— А еще мне про вас говорили, что все вы — циники. Может быть, вы признаете, что хоть это правда.
— Может быть.
— Смерть, по крайней мере, сулит тайну.
— Как и завтрашний день.
— Чушь, молодой человек. Ничего он не сулит, кроме разочарования. — Он посмотрел на Джерри, который легкой рысцой ехал впереди. — Друзья?
— Да, друзья.
— Как же так?
— К черту ваш английский снобизм.
— По-моему, вы добавляете эпитет «английский» ко всему, что вам не нравится.
— Не исключено. Это вырывается само собой. По-видимому, нам надо узнать друг о друге еще очень много.
— Вы просто добавочный мешок в Бремени Белых.
Я зло усмехнулся. Шутки порой заходят слишком далеко. Беннет принадлежал к тем, кто не умеет вовремя остановиться. Смерть или геройский подвиг. Джерри перешел на шаг, и мы его нагнали.
— Скажите, Джерри, что привело вас в армию?
— Деньги.
Беннет онемел.
— Деньги, а то что же. А он, — кивок в мою сторону, — пошел в армию потому, что его мамочка захотела от него избавиться. Теперь вам известна вся подноготная.
Я почувствовал, что краснею. Вид у Беннета был ошарашенный. Это, по-видимому, не укладывалось в раз и навсегда заведенный порядок. Я расхохотался.
— Вы… э… разыгрываете меня?
— Еще чего! Спросите у него.
Беннет посмотрел на меня.
— Это правда?
— В значительной мере… хотя, прошу заметить, сам я, мне кажется, ничего подобного вслух не сказал бы. Джерри умеет редкостно передергивать.
Джерри явно был доволен.
— Моя мать плакала. Да. Не то чтобы это было так уж неожиданно, однако…
— А моя ликующе заиграла Шопена, едва за мной закрылась дверь, — сочинил я. Но это было так вероятно! — Grande Valse Brillante.
— Дам-ди-да-да, дам-ди-и-да-да.
— Совершенно верно.
— Просто поразительно.
— Свечи и новены, — загадочно сказал Джерри.
— Что-что?
— Да мамаша. Свечи и новены. Отщелкивает на четках. Преклоняет к себе слух бедняги бога… Ах, кошки-мышки!
Все его тело напряглось.
— Вы только поглядите!
Его дрожащий от возбуждения палец указывал туда, где ниже по склону, за канавой, по которой текла бурая жижа, тянулось широкое поле. По полю, не торопясь, словно времени у нее было предостаточно, шла лиса, глупая, ни о чем не подозревающая французская лиса. Во мгновение ока мы взвились над канавой, как птицы взлетают летом с нагретых солнцем склонов. И она побежала. Слава богу, она побежала. А мы припустили за ней. Наверное, прошло добрых пятнадцать минут, прежде чем она скрылась в норе посреди изрешеченной снарядами рощицы. От лошадей поднимался пар, мое сердце отчаянно колотилось. Обломанные черные деревья были совсем неподвижны. Они были мертвы, и мало-помалу в наше сознание вновь проникли звуки войны.
— Здорово было, верно?
Джерри подмигнул мне. Я засмеялся. Мы смеялись все трое. Беннет вытащил из кармана большой чистый платок и вытер лоб.
— Когда этот спектакль кончится, я, пожалуй, переселюсь в Ирландию.
Назад через поле мы поехали неторопливым шагом.
— Поселюсь возле вас, и мы вместе обучим Джерри посадке джентльмена.
— Как бы не так.
— Но вы же свертываетесь в клубок, дорогой мой.
— Зато обскачу вас, стоит захотеть.
— Не спорю. Но речь идет о форме, а не об исполнении.
Джерри сплюнул.
— Мы думаем завести небольшой конский завод. Мы с Джерри. Мы думаем…
— Мне эта мысль нравится. Отличная мысль.
— Эй, вы!
Из дыры в живой изгороди вынырнул низенький взбешенный майор. Та часть его лица, которую не прятали пышные усищи, была лиловой от гнева.
— Эй, вы!
— Сэр? — сказал Беннет и, натянув поводья, почти весело отдал честь.
— Спешиться! — рявкнул он на нас троих.
Мы вытянулись по стойке «смирно», и он несколько раз смерил нас взглядом с головы до ног.
— Что это вы себе позволяете, а?
Он гневно махнул в сторону холма. Я почему-то отметил про себя, что на руках у него митенки цвета хаки и пальцы торчат из них всего на два сустава.
— Я двадцать минут за вами слежу. Вы совсем сошли с ума?
— Мы… э… увидели лису, сэр.
Это сказал я, потому что они явно не собирались отвечать.
— Лису?
Он изумленно уставился на меня и несколько очень долгих секунд хранил молчание. Его пальцы пошарили в грудном кармане и извлекли записную книжку с карандашом. Ногти у него были темно-коричневые и слегка загибались над кончиками пальцев. Возможно, в своей прошлой жизни он был летучей мышью, хотя его зрение как будто отличалось незаурядной остротой.
— Да, сэр, лису.
— Фамилия?
— Мур, сэр.
— Полк?
— Королевский ирландский стрелковый, сэр.
— Ага. Следующий. Вы.
— Беннет, сэр. Откомандирован в королевский ирландский стрелковый полк, сэр.
Майор энергично писал.
— По-видимому, у них ощущается нехватка младших офицеров, сэр.
Кой черт тянет его за язык, подумал я. Зачем втягивать этого сукина сына в пустой разговор?
— Мне требуются только ответы на мои вопросы. Благодарю вас, мистер Беннет. Теперь вы.
— Рядовой Кроу, сэр.
Отвечая, он отдал честь.
— Почему этот солдат с вами?
— Мы… я позвал его с собой.
— Он… — Но Беннет тут же решил, что лучше не продолжать. Майор взглянул на него с уничтожающей любезностью.
— Вы что-то сказали, мистер Беннет?
— Нет, сэр.
— Так, пожалуй, благоразумнее.
Он дописал последние слова, закрыл книжку с сердитым щелчком, аккуратно опустил ее в карман, вложил рядом с ней карандаш и разгладил пальцем клапан.
— Полагаю, вы считаете, что прибыли сюда развлекаться.
— О нет, сэр! — В голосе Беннета было искреннее негодование. — Я хочу сказать…
— Проклятые школяры! И откуда у вас лошади?
— От одного приятеля, — неопределенно ответил Беннет.
