Игорь Рыбинский - Время карликов
– Ты звонил в калитку, а я не открыл? Почему?
Юханссен задумался и спросил гостя:
– Может быть, я спал?
Тут же он стал предлагать поехать в клинику поглядеть на сына, но Подрезов отговорил его, сказав, что лучше это сделать в другой раз, а пока у новорожденных еще слаба психика, чтобы смотреть на монстров. Но Кристин они все-таки позвонили, и жена Све-на очень обрадовалась, что у того, наконец-то, появился переводчик, а то она второй день не может понять, о чем мычит в трубку ее благоверный.
Не было ни жареных стейков из мяса крокодила, ни фейерверков во дворе, ни шведских народных песен за столом. День закатился за пролив Каттегат, когда Свен уже давно спал. На улицах поселка было пустынно, не горели и окна кирпичных коттеджей; а чего их включать – и без того светло: ночь-то белая. Возле ленивой волны Виктор скинул ботинки и долго бродил по воде, даже не подвернув брюки. Постепенно серый сумрак покрыл и море и берег, ненадолго свет померк, и горизонт исчез, небольшой ветерок гнал волны к берегу, и белая пена заворачивалась на их гребнях, словно светлые кудряшки подрагивали в темноте, напоминая о той, которую хотелось забыть навсегда или вернуться к ней прямо сейчас.
Босиком, неся в руках своих башмаки, Подрезов шел к дому Юханссенов, чувствуя, что к мокрым ступням прилипла сосновая хвоя. Фонари светились лишь на автозаправочной станции, но свет их был экономным и тусклым, так же бледно светились окошки маленького бара, в котором, согнув свое тело над стойкой, пил водку высокий блондин. Откуда-то из-за темной полосы стриженых кустов выскочила гетеборгс-кая овчарка и стала крутиться под ногами Виктора. Так и дошли они вдвоем до калитки. Собака прошмыгнула во двор и стала поджидать человека у крыльца, помахивая хвостом. Но в дом дворняга заходить не стала, потом, проглотив вынесенную человеком колбасу, улеглась тут же, возле ступенек. И когда Подрезов наклонился, чтобы погладить ее, собака перевернулась на спину, замерев и подставив светлый живот. Отвыкнувший от ласки пес нутром понял, что этот великан не ударит ее, что он не такой, как большинство людей, которые сначала бросят кусок еды, а потом пнут ногой. Человек чесал собачий живот и думал почти то же самое.
– Мы с тобой одинаковые, – наконец сказал он, – у меня тоже никого нет, я не знаю, где мой дом и какие блохи будут кусать меня завтра. Но выть на луну – самое последнее дело, и потому лежи здесь спокойно.
Пес, конечно, не понимал по-русски, но все равно закрыл глаза и дрыгал лапой от удовольствия.
Юханссен оказался верным другом, хотя Виктор и не сомневался в нем: за полгода путешествия по африканским ямам и тюрьмам человека легко узнаешь, чтобы уже потом не ошибиться никогда. Узнав, что Подрезов в ближайшее время не собирается возвращаться в Россию, он тут же предложил ему работу в своем офисе, но Виктор только рукой махнул и через неделю уже трудился на испытательном стенде, ковыряясь в моторах грузовиков, после того как машины подвергались разным нагрузкам. Грузовики, например, гоняли даже по трассе, в асфальтовом покрытии которой специальная и очень дорогая техника сделала трещины, выбоины и даже неглубокие ямы. Водители-испытатели получали надбавки к своему окладу за тяжелую и опасную работу. Неплохо платили и механикам, а потому, устроившись на работу, Подрезов снял себе небольшую квартирку, куда сразу же переехал. Не один, конечно, а со своей собакой. Место было тихое; честно говоря, в Швеции и нет шумных мест. Неподалеку был рынок, на котором эмигранты – боснийские мусульмане продавали овощи и фрукты, но и там все было пристойно и чисто. Все складывалось замечательно, особенно для пса, которого пришлось, правда, сводить в ветеринарную клинику, где ему сделали прививки. Ветеринар заодно продал ошейник с собачьим номером и сказал, что пес молодой: год-полтора от силы. А вот породу шведский специалист определить не мог, сказал только, что лапландская кровь угадывается, но вот глаза! Глаза у подрезовского питомца и впрямь были необычные – раскосые, как у монголов. Поэтому Виктор и назвал пса Тугриком. А тому кличка понравилась, и он отзывался на нее звонким лаем. Тугрик был и в самом деле похож на лайку: не такой лохматый, конечно, как четвероногие обитатели заснеженных просторов, а хвост у него вообще был как сосулька, но зато уши стояли торчком и кошек во дворе он исправно загонял на деревья, удивляясь только, почему хозяин не хочет прихватить с собой парочку на обед или, скажем, на ужин.
Соседи по дому, конечно же, знали друг друга, но порой казалось, они специально изучали лица всех поселившихся здесь только для того, чтобы не здороваться. Жители северных стран – люди вообще немногословные, и потому Подрезов очень удивился, когда однажды молодая женщина, выйдя из своего «Сааба», вдруг кивнула ему:
– Добрый день.
Даже Тугрик от неожиданности повилял хвостиком.
Женщина жила в соседнем подъезде, и Виктор даже подумал о том, чтобы помочь поднести ей пакеты с продуктами, но потом вспомнил, что он не в Петербурге, и только посмотрел вслед соседке. Она оказалась довольно стройной, и потому пришлось поскорее отвернуться: мало ли что подумают наблюдающие в окна шведы.
Была уже осень, и за полгода жизни в Швеции у Подрезова не появилось здесь новых знакомых: был, конечно, Свен, но он был увлечен подрастающим поколением, были коллеги по работе – именно коллеги, потому что друзья или товарищи по работе – термин, придуманный в России. Когда однажды Виктор пригласил нескольких механиков посидеть где-нибудь после работы, те согласились, но общения не получилось: шведы молча почти полтора часа пили каждый свою кружку пива, потом каждый достал из кармана десять крон и заплатил за себя. Сели по своим автомобилям и разъехались. Один только стоял с Виктором на автобусной остановке.
– Как дела дома?
Швед посмотрел на Подрезова, как на сумасшедшего, но все же ответил:
– Жена сказала, что у нее подвеска гремит. Приеду домой – посмотрю. Думаю, что пора шаровую заменить.
Пиво, кстати, коллеги пили безалкогольное. Дорожная полиция все равно без причины машины не останавливает – можно было бы не бояться, но шведы закон уважают: раз запрещено пить за рулем – значит, не надо этого делать. Но Виктора на работе уважали, а когда узнали, что у него высшее образование, то переглянулись. Судя по взглядам, кто-то удивился, а большинство не поверили: кто же после университета копается в моторах, когда можно нажимать кнопочки на компьютере и получать больше, не говоря уже о секретарше. Кстати говоря, у вице-президента компании Свена Юханссена было несколько секретарш. А поскольку он занимался Восточной Европой, то среди них была девушка из Чехии и девушка из Польши. Обе они были весьма симпатичны, но начальник старался пореже приглашать их в свой кабинет, чтобы неправильно не подумали шведские секретарши, которых видеть совсем не хотелось. А приходилось. Вице-президентов в крупной корпорации было много, и каждому, вероятно, приходилось считаться с мнением подчиненного ему персонала. Вот что значит страна развитой демократии!
Но время шло, дождями смыло лето, потом однажды выпал первый снежок, похожий на манную крупу. Снег через полчаса растаял, но все равно Тугрик возвращался домой мокрый, грязный и счастливый. А тут как раз подъехал тот самый «Сааб», из которого опять вышла молодая женщина. Виктор даже протянул ей руку, помогая выбраться, и сказал, как старой знакомой:
– Хей!
– Добрый день, – ответила шведка и улыбнулась. На сей раз при ней не было пакетов, но все равно
Подрезов с Тугриком проводили ее до дверей. Соседка не стала заслонять замок спиной, чтобы мужчина не запомнил кода, и это натолкнуло Виктора на кое-какие размышления. А когда женщина протянула руку для знакомства и представилась «Эльжбета», то стало ясно: она не шведка.
3
Приближался новый год, до которого шведам не было никакого дела – все ждали праздник Рождества. Снега по-прежнему не было, и только продающиеся в магазинах елки напоминали о зиме. Однажды Подрезов со своей новой знакомой пошли покупать поступившие из Норвегии символы нового года, и Эльжбета, выбрав упакованную в полиэтиленовую пленку елочку, вдруг сказала:
– Виктор, зачем тебе тратиться? Дерево покупать, потом игрушки…
Она посмотрела в глаза своему спутнику, покраснела и отвернулась. А на улице лаял Тугрик, привязанный по старой социалистической привычке к водосточной трубе. Виктор все не мог привыкнуть, что в Швеции демократия распространяется и на собак: с ними можно было заходить в магазины, в бары и даже в парикмахерские, хотя для четвероногих были и специальные салоны для стрижки.
– Давай Рождество встретим вместе, – предложила Эльжбета и еще тише добавила, – и Новый год.
Она уже два года жила в Швеции и за это время только однажды побывала в родном Гданьске, хотя до него пути всего двести морских миль. Дома остались родители и муж Тадеуш, с которым она вместе училась на филологическом факультете. Но с работой в Польше было тяжело, целыми ночами трудился только муж, писавший стихи, рассчитывая в скором времени получить мировое признание. И то, что сейчас его произведения не хотели публиковать, только убеждало Тадеуша, что он – величайший талант, так как только гениев современники не понимали. Днем будущий Нобелевский лауреат отсыпался, а Эльжбета, прикрепив на крышу старенького «полонеза» прямоугольник со светящимися шашечками, подрабатывала извозом. Однажды в развалюху въехал шикарный «мерседес», из которого вышел российский гражданин по фамилии Аветисян. Он мельком взглянул на раскуроченный «полонез» и молча отсчитал две тысячи долларов. Затем рассмотрел расстроенное лицо девушки и предложил еще две, если она отправится с ним на пару недель в Гамбург. Эльжбета переспросила, посчитав, что недостаточно хорошо понимает по-русски, но новый русский Аветисян сказал:
