Светлозар Игов - Олени
Квартира была на шестом, верхнем, этаже, ее окружала просторная терраса, с которой был хорошо виден над парком силуэт близкой горы, словно купол, возвышающейся над городом.
Войдя в гостиную, я сразу почувствовал что-то необычное, хотя что могло быть необычного в запахе дома (а мог бы я назвать его «родным»?) — немного застоявшемся, но таком знакомом. Я подошел к окнам и, широко раздвинув портьеры, открыл их, впуская свежий воздух, а потом обернулся и оглядел комнату. На двух противоположных стенах зияли пустоты — украли две картины, подарок моим родителям от их друзей. И когда я направился в спальню, то почти наверняка знал, чего еще будет там недоставать. Но я не угадал — маленький пейзаж старого мастера (гораздо более ценный, чем современные картины в гостиной) был на своем месте. Очевидно, похитители посчитали его слишком старомодным. Воры еще не стали ценителями или ценители еще не стали ворами? Слава богу, что в свое время я перенес три картины лучшего друга моего отца к деду. (А вдруг обворовали и его квартиру? Я еще не знал.)
И лишь когда я снова проходил через гостиную в свою комнату, заметил еще одну пропажу — телевизор. У меня в комнате все было на месте. В маминой мастерской исчез компьютер. Вот, собственно, и все. Да, наш скромный автомобиль украли еще раньше.
Я опустился в кресло в гостиной и глубоко вздохнул. В общем-то, никакого чувства утраты я не испытывал, наоборот — почувствовал даже некоторое облегчение. Эта кража показалась мне чуть ли не справедливым возмездием за слишком долгое отсутствие — данью, которую мне надлежит платить за свое наплевательское отношение к собственности.
На столике я заметил пачку моих любимых сигарет и взял одну из немногих оставшихся. Глубоко затянулся, но удовольствия не ощутил (интересно, а за какое время выдыхается табак?) и погасил сигарету.
Посидел в кресле, то закрывая глаза, то вглядываясь в знакомую обстановку, однако чувство нереальности не проходило — я продолжал смотреть сон, уже снившийся мне когда-то.
Потом наполнил теплой водой ванну (вначале из крана текла какая-то ржавая гадость) и погрузился в нее. В шкафчике была соль для ванной с почти выдохшимся хвойным ароматом. Расслабившись в слегка пахнувшей хвоей воде, я впервые вспомнил об «Оленях» — с легкой грустью и ощущением, что никогда больше их не увижу.
Набросив тесноватый и короткий для меня мамин банный халат, я пошел на кухню, которую пропустил при первоначальном осмотре квартиры. Я, конечно, проголодался, но был абсолютно уверен, что ничего там не обнаружу.
Холодильник урчал, как кошка бабы Иваны зимними вечерами. Странно, я ведь думал, что отключил его, когда окончательно перебирался в дом деда. Открыл — он был жив и здоров, светился и гудел, будто и не было этих трех лет. И даже не совсем пустой. В упаковочной бумаге, рассыпавшейся у меня в руках, оказался окаменевший кусок, бывший когда-то луканкой[7].
С верхней полки, словно остекленевшие глаза, на меня смотрели два яйца — я взял их в руки, они были совсем легкие и пустые. Осторожно положив их на место, я закрыл холодильник. Наверное, все это осталось от последнего Нового года, который мы встречали здесь с Еленой — в сущности, наш единственный общий Новый год.
Никогда раньше я не приводил ее сюда, обычно мы встречались в доме деда. А тогда я решил пригласить ее за несколько дней до Рождества.
— Ты где будешь в Сочельник? — спросил я.
— В Сочельник все должны быть дома, я как раз хотела позвать тебя к нам в гости, и наши тебя приглашают.
— Спасибо большое, — ответил я, — но я тоже должен быть дома.
Она взглянула на меня удивленно и слегка обиженно, как мне показалось, но ничего не сказала.
И в Сочельник в гордом одиночестве я сидел перед бутылкой вина и подъедал продукты из ближнего гастронома, уставясь в телевизор, где шла какая-то развлекательная (как считалось, а в сущности, полная тупого юмора на злободневные темы) передача.
Я не чувствовал себя ни одиноким, ни всеми забытым, хотя в тот вечер впервые в полной мере ощутил отсутствие родителей и отсутствие Елены как одно общее отсутствие.
Когда зазвонил телефон, я уже знал, что это она.
— Здравствуй, и веселого тебе Рождества, отшельник. Пусть это будет последнее твое Рождество без меня.
Я ответил, как полагается, на ее поздравления, и мы замолчали на мгновение.
— Твой номер я нашла в телефонной книге, ты ведь забыл мне его дать.
Это правда, она знала только номер телефона в доме деда. Я замешкался с ответом, и она первой нарушила молчание.
— Ты там случайно не с какой-нибудь новой подружкой?
И опять я не знал, как реагировать, она ведь прекрасно знала, что у меня нет никаких «новых подружек». Но она не давала мне молчать.
— Тебе досталось «счастье» в новогоднем пироге. Я отломила кусочек и для тебя.
— А тебе что выпало? — спросил я.
— А мне «удача».
— Разве это не одно и то же?
— То же самое, глупыш, неужели не догадался? Наш кусок был общим. Твое «счастье» и есть моя «удача». Завтра я принесу тебе этот кусок. Чао, до завтра.
Поверх бутылки я снова уставился на экран. И незаметно уснул.
А ночью внезапно проснулся. Выключил телевизор, который трещал и гудел от мелких, словно иголки, звуков и огоньков, которые появляются на экране после окончания всех программ, и вышел на террасу. Шел первый снег.
На другой день мы встретились, как обычно, в «нашем» кафе. Я прожевал кусок пирога и развернул замасленную бумажку с кизиловыми палочками — моим «счастьем».
— Но в Новый год мы вместе — у нас?
— Конечно, — ответила она.
31 декабря с утра мы отправились в поход по магазинам и рынкам. Была самая скудная из последних скудных зим (и лет). В продуктовых магазинах — шаром покати, действовал режим экономии электричества, но свет все равно отключали часто и совсем неожиданно. По мрачным и грязным улицам, мимо разрисованных граффити стен, люди бродили, как сердитые призраки. Но нам, для нашего счастья, нужно было совсем немного.
Где-то после полудня мы вернулись домой. Она радостно покрутилась по нашей просторной квартире, потом подошла к широким окнам на террасу, заглядевшись на горы, и внезапно повернулась ко мне:
— Значит, здесь будут расти наши дети, о мой возлюбленный?
— Нет, — сказал я, и она посмотрела на меня с внезапным страхом в глазах. — Мой отец всегда говорил, что каждая семья должна сама построить свой дом.
— Да уж, пока мы его построим, можем и постареть, — возразила она.
— Не беспокойся, я что-нибудь придумаю.
— Уж не собираешься ли ты продавать эту чудесную квартиру?
Ничего я не собирался. Вообще впервые подумал об этом.
— Ладно, ладно, пойдем стол накрывать. А где у вас кухня?.. Нет, нет, не говори — я сама найду.
Я сел в кресло и закурил. Из кухни долетали звуки, а потом и запахи готовящегося ужина.
Скоро она появилась в дверях — в фартуке и с закатанными рукавами блузки.
— Я вспомнила, что ты забыл.
Она махнула рукой в сторону гостиной.
— Ну разве бывает Новый год без елки?
Я бросился за елкой.
Мне повезло — в этот поздний час я нашел даже игрушки и свечи. И пока она возилась на кухне, я украшал елку.
Это был наш первый и последний Новый год.
Когда поздно ночью, склоняясь к ее лицу, я осыпал его поцелуями, она, обняв меня, тихо, почти беззвучно, прошептала: «Хочу ребенка». Я был так счастлив, что не сумел выразить промелькнувшую в моей мутной (и не только от алкоголя) голове мысль о том, что не стоит спешить.
Сейчас Елены нет. Я не знаю, где она. Я не знаю, увижу ли ее когда-нибудь. Не знаю, какой будет дальше моя жизнь.
Мне нечего было больше тут делать. Я вышел из квартиры с ощущением, что не скоро вернусь в этот дом — наш, родительский дом.
Когда я уже запирал замок, дверь напротив приоткрылась и на пороге появилась соседка.
— А, это ты? Где ж ты пропадал так долго?
Помолчав немного, я ответил.
— В Канаде.
— Мы так и подумали, когда не смогли тебя найти и через милицию, то есть — как ее? — полицию. Столько народу мотается по этим заграницам. Подожди, я схожу за твоей почтой.
Вернувшись, она принесла с десяток конвертов и немного смущенно сказала:
— Мы тут за тебя платили — за воду, свет, отопление. Не бог весть какие деньги, но сам знаешь, как все подорожало.
— Хорошо, хорошо, тетя Пенка, спасибо большое, я завтра зайду — расплачусь.
Сунув конверты в карман куртки, я сбежал вниз по лестнице.
Город уже совсем проснулся, и я лишь сейчас заметил, как сильно он изменился. Почти нигде не осталось старых магазинов, а новые сверкали своими витринами, уставленными шикарными товарами. Очевидно, скудость жизни осталась в прошлом.
На углу бульвара какой-то человек продавал бублики. Сунув руку в карман, где затаились две последние банкноты, я подал ему пять левов.
