Бриттани Сонненберг - Дорога домой
Врач: Ли, мы вынуждены завершить встречу.
Ли (упрямо): Я ходила в английский детский сад, носила резиновые сапожки…
(Софи неожиданно исчезает. С ее исчезновением другие члены семьи и даже врач внезапно затихают; наблюдавшаяся секунду назад вспышка оптимизма словно бы угасла вместе с уходом Софи.)
Врач (стараясь сохранять жизнерадостный тон): Рад был с вами встретиться, Элиз, и с вами тоже, Крис. Ли, увидимся на следующей неделе, во вторник в одиннадцать.
(Молчание.)
Элиз: Я чувствовала такую близость с ней, всего секунду назад…
Крис: Я знаю.
Ли: И когда бы ни приезжали в Лондон, мы часами ели горячие тосты со сливочным маслом.
Крис и Элиз собирают свои вещи.
Элиз (поворачивается к Ли): Готова?
Ли: Я, пожалуй, прогуляюсь до дома пешком. Вы поезжайте.
Элиз кивает, пытаясь скрыть обиду. Крис обнимает ее, и они вдвоем уходят.
Врач (берет свою записную книжку и встает, идет к двери): Не торопись, Ли.
Уходя, он выключает свет. В комнате воцаряется полумрак. Дверь закрывается с мягким щелчком. Секунду Ли сидит в темной комнате с закрытыми глазами, словно пытается вспомнить слово или какое-то особенное воспоминание. Не может. Оно ушло. На улице начинается дождь, набирая силу тропического ливня, которые характерны для второй половины дня в Сингапуре.
Благоприятные годы
Что сказать о благоприятных годах Кригстейнов в Атланте, кроме того, что они благоприятные? Разве не заслужили Крис и Элиз короткую передышку, цветущую весну, диван с мягкими подушками после своих боев подросткового возраста в Индиане и Миссисипи соответственно, после всех тех часов, проведенных в страстном ожидании более широких, более лестных горизонтов? После набитых в Гамбурге шишек, после сильной боли родов, перехода по диким землям начала брака, пугливого отстранения друг от друга? Неужели столько мест за столько лет – два года в Лондоне, полтора – в Гамбурге, четыре в Филадельфии, снова два в Лондоне – не выковали такую связь, чтобы теперь, вновь оказавшись в Джорджии, где они познакомились, Крис и Элиз не смогли бы держаться, не дрогнув, и тихо строить наполненную спокойной верой жизнь представителей среднего класса? С Вербными воскресеньями в Первой пресвитерианской церкви (компромисс между постлондонской либеральной теологией Элиз и доморощенными лютеранскими традициями Криса) и бранчем в ресторане через дорогу от церкви, с его цветными карандашами, детским меню и «Кровавыми Мэри».
Элиз проявляла себя с лучшей стороны, преподавая в средней школе биологию, общаясь не с женами экспатов[38], а с женщинами Юга, часть которых составляли бескомпромиссные матери-одиночки. Это были женщины, которыми Элиз восхищалась и которых боялась, с их крепко сжатыми губами, плотными расписаниями и хрупкими улыбками; когда они приходили на родительские собрания, ей хотелось спросить у них, что случилось, как они выжили, но вместо этого она придерживалась плана и со всей серьезностью предъявляла рисунок голой женщины, которую Ивэн изобразил на листке с заданием по фотосинтезу, или повторяла пущенную Джин грубую сплетню о новенькой девочке из Вьетнама.
Помогло ли то, что Крис ушел с работы? Что он обдумывал, чем бы заняться, кидал мячи в корзину на подъездной дорожке, пока девочки и Элиз были в школе, звонил старым друзьям по колледжу и посещал мероприятия выпускников университета Джорджии в надежде обзавестись связями? Помогло ли, что иногда он «готовил ужин», эвфемизм Криса для заказа пиццы, поощрял участие Элиз в девичниках с учителями-женщинами? Помогло ли, что их банковский счет сократился, и теперь они пили замороженный апельсиновый сок из жестяных банок, а девочки, в Лондоне носившие платья от Лоры Эшли, одевались отныне в «Кей-марте»? Если бы не распад Советского Союза, Крис мог бы впасть в серьезную депрессию. Но перестройка заставила его насторожиться, некоторые бывшие коллеги говорили о расширяющихся энергетических рынках, и Крис несколько дней провел за кухонным столом, набрасывая замысловатые планы создания совместных предприятий по всей Сибири.
Элиз гордилась им за то, что он ушел с работы и спал до одиннадцати. Она знала Криса только амбициозным и готовым угождать, и его отказ в одно туманное ноябрьское утро в Лондоне мириться с оскорблениями начальника был трогательным, подобно наблюдению за Софи, произносящей свои первые слова. Именно Элиз разработала план возвращения в Атланту, нашла себе место учителя через свою старую соседку по комнате в колледже и подыскала белый кирпичный дом, когда они ехали через Литтл-Файв-Пойнте. У них еще оставалось немного сбережений, и родители Криса, обрадованные, что сын вернулся в Штаты, предложили помочь с первоначальным взносом. Элиз снова обрела южный акцент, раз в месяц навещала в Миссисипи мать и Айви, изредка наведывалась к своим братьям в Литтл-Рок, где они вдвоем открыли торговлю «железом» для компьютеров и едва ли помнили, что жили где-то еще и были кем-то другим.
В течение пяти лет их четверка являлась, бесспорно, американцами. Девочки утратили британский акцент за время двухнедельного пребывания у бабушки и дедушки на ферме Кригстейнов, где они ели горох прямо с грядки и прыгали на сене. Что можно сказать о состоянии нормальности, кроме того, что оно приносит дивный покой? Уехав в Китай, Кригстейны будут медитировать о каждом из этих незаметных в Атланте удовольствий, в противоположность буддийским упражнениям акцентируя внимание и обостряя свои желания того времени.
За пять лет их жизни в Атланте следующие удовольствия были доступны бесплатно и воспринимались как должное: жирные бублики с лоснящимся белым сливочным сыром; поездки на автомобиле в Атенс на баскетбольные матчи университета Джорджии; бейсбольные матчи с участием «Атланта брейвс»; газоны перед домами; смех; охлажденное белое вино, которое пили вместе с соседями, сидя на пластиковых стульях на подъездной дорожке; самостоятельное вождение; английский язык; анонимность; воскресная школа; соседские дети; игра в «Квадрат»; кизиловое дерево на переднем дворе, на полоске травы между тротуаром и проезжей частью, словно созданное для лазания по нему; тенистый, заросший, заброшенный узкий проход между домами; тайные места; ползучая жимолость, склоняющаяся над подъездной дорожкой, душистая, исходящая еле уловимым, почти воображаемым нектаром, когда сосешь стебель цветка; чистый воздух; печенье с шоколадной крошкой, молочные коктейли; родственники в том же часовом поясе; большие библиотеки, полные книг на английском языке; лютики на заднем дворе; гражданство; местные радиостанции; радиостанции, передающие старые песни; лучшие хиты 70-х, 80-х и нынешние.
За пять лет в Атланте девочки выросли, повзрослели. Элиз по утрам в изумлении смотрела на них. На Ли, хмурившуюся над книжкой, на светлые локоны Софи, убранные назад с помощью красных заколок. Выражавшаяся в крике неистовость, столь характерная для первых восьми месяцев жизни Ли в Гамбурге, сменилась тихой настороженностью, сквозь которую иногда прорывалась легким приступом хихиканья на пару с Софи. В семь лет, потом в восемь, затем в девять и десять Ли была до последней клеточки старшей дочерью, высокой, как Крис, добросовестной, присоединявшейся к играм или другим детям не сразу, а лишь убедившись, что это для нее безопасно. Внешность девочек тоже говорила о двух разных личностях. Ли обладала нежной, бледной кожей и волосами соломенного цвета. Она легко загорала, ранней весной, при первом же намеке на солнце все ее лицо покрывалось веснушками. У Софи была оливковая кожа, темные брови. Когда они ездили во Флориду, в пляжный домик, который каждое лето снимала Ада, Софи уклонялась от намазанных солнцезащитным лосьоном ладоней матери и становилась золотистой, как имбирный пряник. Ли, дуясь, чтобы выразить свое неодобрение, вынуждена была носить футболки поверх купальника, и все равно по ночам ее лихорадило, а Элиз втирала алоэ в пострадавшие участки кожи. Ли, не имея старшей сестры, нуждалась в большей защите. Софи была не такой застенчивой и ужасно хотела побеждать, уговаривала Ли помчаться наперегонки по улице, ее подтянутое загорелое тело изгибалось в отчаянном желании обогнать.
Пять лет в Атланте. 1987 год: Ли на заднем дворе, сосредоточенно хмурится, плетя гирлянду из фиолетового клевера. 1988 год: Софи несется за стремительно удаляющимся соседским мальчишкой в ранних сумерках, издает победный резкий смешок, когда ее пальцы касаются его лопатки: «Ты водишь!» 1989 год: Ли набирает стопки книг в восхитительной прохладе библиотеки с кондиционером: истории о Нэнси Дрю, «Братья Харди», серия «Дети из товарного вагона», она внимательно следит, чтобы не взять изданий с авторскими правами после 1960 года, потому что у них, весьма вероятно, печальные концы. 1990 год: вместе со своей лучшей подругой Аной Софи строит на заднем дворе крепость, покрывая листьями папоротника каркас из прутьев и выметая нападавшие на пол сосновые иглы. 1991 год: Ли смотрит в доме своей лучшей подруги программу «От такого и слышу!» и на следующий день спрашивает у Элиз, как получаются дети. 1987–1991 годы: сестры с разницей в год и десять месяцев – противоположные натуры тянут их друг к другу, как солнце и тень. Это приятно Элиз, всегда хотевшей сестру, более близкую ей по возрасту. В детстве восемь лет, отделяющие Элиз от Айви, ощущались как пропасть, через которую она так и не смогла навести мост, как овраг, над которым дети Эбертов, бывало, катались на веревочных качелях, изо всех сил цепляясь за изношенный шнур.
