Мария Песковская - Там, где два моря
Казенная машина привычно поплутала по московским закоулкам и мягко притормозила у большого типового дома из серого кирпича.
«Вот сейчас откроет дверцу и скажет: давай зайдем хоть на минуту, посмотришь, как я живу», – так думала Маша.
«Вот сейчас закрою дверцу и никогда больше ее не увижу» – так думала Аня. Она явно практиковалась в аутотренинге.
Ну что ж, пора прощаться.
– Если занесет в Красноярск, буду рада тебя видеть, – сказала Маша.
– Спасибо. – Анино лицо осветило на мгновение темноту салона. Аня достала из сумочки белоснежную прямоугольную картонку, – Вот, возьми.
Блестящими буквами было написано: «Анна Андреевна Ядренова. ... по связям с общественностью».
Жаль, что башня телезвездная осталась позади.
А завтра прилетает Яна.
Назавтра в программе был Кремль с палатой Грановитой и все прочее, что негоже оставлять на последний день правильному туристу и до чего нет дела правильному москвичу, который никогда в эти заповедники не забредает. Если сильно не любите приезжих, то есть места, где можно «накрыть» всех разом (медным тазом), и, заметьте, господа, никто из «своих» не пострадает.
Ох уж эти иностранки западные – улыбаются, даже посещая клозеты! Галопом по четырем кремлевским церквям, рысцой через Манеж, и чего она там не видела еще? Уже опаздывала, примеряя на себя мужской ремень, сойдется или нет? «А такой у вас один?» Накрасить губы новой помадой. Уф! Как же сегодня жарко!.. Кажется, чуть вульгарно получилось, хоть и «Шанель». Первый теплый день в столице. Ой, как нехорошо опаздывать на встречу!
Марина Старцева уже через пятнадцать минут будет ждать ее на площади, а она мечется в метро.
«Я буду в оранжевом». Никого в оранжевом около классика не наблюдалось. Маша оглядывалась в отчаянии. Ни по эту сторону от памятника, ни по ту. «Эти их дурацкие переходы!.. Попробуй разберись!» Маша отерла капельки под челкой и побрела в отцовский офис. «Как неудобно! Ну ведь простительно приезжей?..»
Марина Артемьевна улыбалась. Вот она бежит, девочка заполошная, в каких-то несуразных штанишках, почти пляжных. «А впрочем, что это я?..» Надо же, столкнулись почти в дверях ядреновской конторы!
Это все от неловкости – Машка лепетала что-то про большой привет от мамы, про... розовую коляску, про «Сказки далеких островов и стран», которые всегда начинались для нее волшебными словами: «От любящей тети Марины и любящего тетю Марину дяди Сережи»... Но тетю Марину уже ждали дела, и они попрощались.
Миле Савельевне, ведущей сотруднице фирмы, ценному работнику и интересной даме, крайне важно было самой доставить шефу удовлетворяющий последним формальным требованиям вариант отчета со всеми поправками. Она вошла без доклада и застала обрывок разговора Ядренова с дочерью.
– ...разве в этом счастье? В чем счастье, Марья? – как-то несерьезно вопрошал Андрей Иванович.
– В равновесии, – серьезно отвечала Марья Андреевна и с ядреновской иронией в глазах смотрела на Ядренова.
– Ну... где-то близко... – согласился он.
– Вам надо подстричься, Андрей Иванович, – сказала Мила Савельевна.
«Имиджмейкер, наверное», – подумала Маша и с интересом посмотрела на даму. Дама была немолода, полна телом и душой и в меру стервозна. Все в меру. По всем четырем пунктам. Маленький крестик на золотой цепочке опускался в складку ее бюста, закрытый другим кулоном – где-то она уже это видела, где? – какая-то особая манера у москвичек: «деликатно» прикрывать другой золотой бляхой православный крест.
– Как правильно: Пэт Мортигьер или Пэт Мортигьер? – спросил Машу Ядренов, чиркая ручкой на листе хорошей финской бумаги.
– Это зависит от происхождения: если имя французское, то ударение – на последний слог, – ответила Маша.
Они как будто ждали чего-то. Или кого-то. Секретарша принесла Маше чаю. Ядренов продолжал доставать из ящика стола ручки, некоторые из них были в коробочках, иные не распечатывались никогда. «Черт, надарили... Ни одна не пишет нормально!» – с досадой оставил это занятие.
– А вам надо поправиться, – сказала имиджмейкер Маше и принесла ей сырники к чаю, – ешьте-ешьте, вон какая худенькая! Уже домой, наверное, хочется?
– Да, устала я от вашей Москвы! – прямо в лоб вылепила Маша.
– Да? – ответил на звонок Ядренов, и голос его не изменился, равно как и выражение лица.
Было оно... каким-то общим. Но Маша поняла, что Яна прилетела домой. К себе домой.
Ну что ж... Им пора.
Ни к чему расстраивать Аллу Руслановну. Она ни при чем. Она хорошая.
Все ясно как белый день. Нет, не все. Ничего не ясно!!! Ничего! Звонок этот – это все Янкины дела, это понятно! Но что же там все-таки произошло? И как могла Аня...
Ядренов сложился пополам на скамейке, уставив взгляд в смородиновый куст. Из него словно воздух выпустили. А Машку охватил праведный гнев:
– Вы хотите?.. Хотите знать, что сказала Аня? Я таких слов не употребляю!!!
Он не хотел.
– У меня будет к вам просьба... – Маша выговаривала слова, кривя рот. – Нет, это даже не просьба! Обещайте, что скажете мне, что случилось! Я должна этого знать! – воскликнула ... и споткнулась на слове: «Это знать». Она должна была сказать «это». В слаженном хоре это называется «пустить петуха». Одна фальшивая нота в одну секунду сделала ее героиней трагифарса. Это так, словно в тебе есть кто-то второй, который, устав быть первым, на пике эмоций отдает ему сцену и предательски наблюдает со стороны. Так бывает в самые горестные, по-настоящему трагические моменты жизни. Когда думаешь: вот, вот сейчас дверь закроется... Занавес опустится. Что все не всерьез. И это не ее роль! Это ошибка! Ошибка...
Действие переместилось в дом.
«Ты знаешь, со мной просто истерика была. Форменная. Я у них всю валерьянку выхлебала. Схватила с полки первый попавшийся бутылек, оказалось – точно, она. Металась между дверью и столом... А там рыбка разная – фосфором вкусно так светится, для меня, наверное. И черешня...» – рассказывала Маша назавтра.
– Что же, что она сказала?!.. – восклицала Алла Руслановна.
– Я с ними разберусь! – мрачно обещал Ядренов.
– Ни фига вы не разберетесь! Принцессы ваши балованные!!! – выкрикивала Маша сквозь слезы.
– Анатолий, я действительно не поеду. Проводите, поможете донести вещи.
Он еще попытался ее обнять, «старшую дочь», прижимая к себе одной рукой... Разодрались девочки. Машка с силой упиралась, но Ядренов прижимал ее голову к своей груди.
Что видел Анатолий и куда он вообще смотрел? Алла переводила на него взгляд с тихим отчаянием. Ах, как некрасиво все, все некстати!
– Нет, вы обещайте мне, что узнаете! Обещайте, что скажете мне!..
Надо трогаться, но – плевать! Никто не смотрит на часы. На трассе пробки: пятница, вечер. Самолет уже заправили. Вещи давно в машине. Пассажирка зареванная мечется около. Алла Руслановна стоит возле.
Долговязая фигура в цветастой рубашке переместилась за разделительную черту железных прутьев калитки и забора. Андрей Иванович шел медленно, не оборачиваясь, опустив голову, ощутимо хромая.
– Мне его жалко, – сказала вдруг Маша.
– Мне тоже. Ты знаешь, у нас сейчас начнется раздрай, будет плохо. И все это на Андрея...
А Машка облила слезами всю дорогу до Домодедово. Ее даже в зеркало не было видно. Машку, конечно, а не дорогу. Просто детство еще не кончилось. С некоторыми это не случается никогда.
Время местное
– Ну что, москвичка? Как съездила?.. Осу-у-нулась...
– Да?.. Ты тоже не очень без меня округлился...
– Это я скучал!..
Маленьким было все: Сеня, улицы, дома, их однокомнатная квартира... Метаморфоза захватила не только дороги и тротуары, но и людей, и машины, и время, и пространство. Замечали ли вы когда-нибудь? Когда долго не бываешь дома, все любимое и привычное возвращается к тебе не сразу.
Как будто и стены, и вещи потеряли тебя из виду за время, что тебя не было, а теперь присматриваются, ловят твой и не твой запах, осторожничают и только потом признают за своего.
Пространство сузилось, время потекло медленнее. Замечали ли вы?.. У каждого города свой темп жизни. Для столичного жителя провинциальность – это жизнь в замедленном темпе. Но если ритм, в котором бьется сердце города, совпадает с твоим дыханием, это значит, ты нашел место, где можешь жить.
Город же как пространство напоминал порой детский конструктор. Невидимая рука выкладывала цветной мозаикой маленькие улочки, меняла витрины, выдергивала надоевшие тополя вдоль центрального проспекта и втыкала на их место веточки благородных вязов и лип.
Было весело. Красноярск-купеческий наряжался, примерял зеркальное стекло и цветные огни, обновлял мэйк-ап, открывал бутики и модные кофейни с чизкейками, приобретал флер буржуазности и местами имел вполне европейский «эппиэренс». По количеству фонтанов на душу населения город на Енисее обошел город на Неве, а по пальмам в кадках догонял Мармарис.
