Ян Пужицкий - Великий Шу
— Ты... ты так улыбаешься... ты что, думаешь, я бесчувственный, что ли? Я к тебе всегда питал...
— Я знаю.
— Я так рад, что ты ко мне приехала. Да еще как снег на голову.
— Я тоже рада.
Ярек сделал движение, как будто хотел ее поцеловать, но она вскинула руку, приложила палец к его губам и легонько отпихнула его. Затем, как цыганка, взвесила в одной руке висевший у него на шее тяжелый золотой медальон и кивнула на стоявший поблизости «порше-каррера»:
— Это тебе отец все покупает или тесть тоже заботится?
Укол был легкий, чисто женский, поэтому Ярек не обиделся, а беззлобно отмахнулся:
— Да брось ты, Йолька. Лучше расскажи, что с тобой происходит. Ты как-то пропала...
Йоля остановилась у розового куста и склонила голову.
Ярек скороговоркой продолжал:
— Ну да, конечно, нас считали чуть ли не супружеской парой, но сама знаешь, как все в жизни бывает, тем более такие вещи...
— Я знаю, как в жизни бывает,— спокойно согласилась Йоля, как будто речь шла не о ней.— Ну что тебе сказать, я во Вроцлаве закончила университет, потом вышла замуж.
— Муж у тебя отличный. Сразу видно. Только вот по этому делу... Ну ты понимаешь, ведь не мальчик уже...
Йоля слегка покраснела, что можно было расценить по меньшей мере двояко.
— У-у. На этот счет будь спокоен. Старая школа.
Откуда-то с террасы до них долетел крик Дороты:
— Ярек!
— Позвонишь? — он торопливо провел рукой по Йолиному бедру.
— Может быть,— усмехнулась она обещающе.
Перед ними возникла запыхавшаяся Дорота.
— Ярек, а может, вы вниз спуститесь, к нам? Здесь и поиграете? — В ее голосе слышалась робкая надежда.
— Спокойно, малышка. Там предстоит битва титанов, дело сугубо мужское, женщины не допускаются, — он захохотал и поцеловал жену в щеку, которую та беспрекословно подставила.— Чао, девочки!
Хозяйка и гостья вернулись к бассейну. Йоля налила себе полстаканчика кока-колы, обернулась, подцепила ложечкой два кусочка льда и как-то не очень понятно спросила:
— Ярек все еще увлекается покером?
— Вы были знакомы раньше? — вопросом на вопрос ответила Дорота, изобразив на лице полнейшее равнодушие, что было верным признаком того, что внутри у нее все начинает закипать.
— Да, мы учились вместе. Я помню, он тогда среди наших мальчишек считался хорошим игроком.
— Вы учились в политехническом?
— Да, полтора года. А потом перевелась в университет.— Йоля сладко потянулась, что почему-то еще больше испортило Дороте настроение. Она беспомощно обернулась на дом, но мужчины уже уединились на втором этаже, и ничего другого, как быть гостеприимной хозяйкой и развлекать свою милую гостью, ей не оставалось.
— Уф-ф, какая жара,— сменила она тему.
— Может, искупаемся? — предложила Йоля.
— Лень что-то. Попозже.
***После обеда хозяйка и гостья сидели в большой гостиной на первом этаже и тупо смотрели телевизор. Все, что они хотели друг другу сказать, они уже сказали. Подкалывать и подковыривать друг друга охоты больше не было. Духота сделалась одуряющей. Дорота и Йоля молча пили чай, потом кофе, потом опять чай, изредка поглядывая на потолок, отделявший их от мужчин. Покер несколько затянулся.
Мебели в гостиной было немного, но вся она производила впечатление очень дорогой и была явно или привезена с Запада, или куплена на валюту. Пол был устлан огромным желтым ковром с длинным ворсом. Посередине стоял стеклянный стол, вокруг — четыре кресла. Одну стену занимала квадрофоническая система «Грюндиг», по всем четырем углам стояли усилительные колонки. У окна цветной телевизор «Сони» с большим экраном. На стене над телевизором висела картина Выспяньского, на другой стене — рисунок обнаженной девушки какого-то знаменитого современного польского художника, который «свои рисунки не подписывает, а фамилию вспомнить уже невозможно, но она, кажется, где-то записана», как следовало из объяснений Дороты. Две остальные стены были из толстого стекла. Одна выходила на террасу и в сад, сквозь вторую была видна огромная оранжерея с диковинными растениями и цветами. Дорота монотонно перечисляла, что там у них растет и цветет, но на полуслове прервала сама себя и спросила вслух:
— Может быть, им поесть что-нибудь отнести? Сколько же можно?!
Йоля опять повернулась к телевизору и, не отрывая глаз от экрана, пожала плечами:
— Да все мужики, как дети. Не надо им мешать. Пусть забавляются, сколько хотят. Это так облегчает жизнь...
Дорота взглянула на нее с неприязнью:
— Не знаю, как ваш муж, но Ярек у меня совершенно неуправляемый. И если...
В этот момент наверху громко хлопнула дверь, и на лестнице показался хозяин дома:
— Дорота!
Та вскочила и с облегчением посмотрела на мужа:
— Закончили?
Лицо, шея и грудь Ярека под распахнутой рубашкой были покрыты капельками пота. Он мотнул головой.
— Слушай! Где у тебя эти... ну «баксы»[3], сама знаешь, какие?
Дорота обернулась на Йолю, но та с интересом смотрела телевизор: в рекламном клипе красивый молодой человек надевал на руку сияющей невесте венчальное кольцо с бриллиантом.
— Ярек...— умоляюще прошептала она.
— Где?! — грозно рявкнул муж.
— Они в шкатулке на зеркале. В спальне. Но ты же не хочешь...
— Заткнись, корова! — прорычал напоследок Ярек и исчез.
Дорота выбежала на кухню и бессильно опустилась на стул. Она долго сидела в каком-то оцепенении, потом выплакалась, в ванной привела себя в порядок и вернулась в гостиную.
Иоля увлеченно смотрела теленовости: Эдвард Терек что-то с жаром объяснял шахтерам, а те хмуро слушали.
— Мы так засиделись,— она повернулась к Дороте.— Даже неловко как-то. Они там заканчивать не собираются?
Дорота молча проглотила все эти слова заботы, но все же вспомнила о своих обязанностях хозяйки:
— Если вы хотите лечь, то пойдемте, я вам покажу, где у нас комната для гостей, а то неизвестно, когда все это кончится.
Йоля встала и с благодарностью улыбнулась:
— Давай на «ты». Мы целый день провели вместе, ты обо мне так заботилась, пока эти ненормальные...
Дорота не знала уж, что и подумать. Наконец она утешила себя мыслью, что девушке скорее всего тоже не сладко с этим своим муженьком. Может быть, он ей дома еще и не такие сцены устраивает. Это так сильно поправило ей самочувствие, что она даже чмокнула Йольку в щеку.
— Пойдем, я тебя провожу.
Но та ее остановила:
— Не надо. Я сама найду. Я знаю где,— и безошибочно направилась к гостевой спальне.
Это добило Дороту окончательно. Она остановилась посреди комнаты и смотрела ей вслед. Телевизионная программа закончилась, и оркестр исполнял государственный гимн. Она выключила телевизор, упала в кресло и вновь зарыдала.
***В раскрытом «дипломате» лежало несколько пачек по сто тысяч злотых каждая, три тысячи долларов, массивная золотая цепь с медальоном, мужской перстень с печаткой и обручальное кольцо. «Тянуло» все это миллиона на полтора, но в этой игре речь шла уже не о деньгах.
Ярек начинал это понимать только теперь. Левой рукой он постоянно отирал со лба струящийся пот и ничего не соображающим взглядом уперся в лежащий перед ним бланк с грифом «Купля-продажа». Правой рукой он нервно сжимал авторучку. Он колебался.
Девять часов понадобилось Великому Шу, чтобы создалась именно эта ситуация, и теперь ни в коем случае нельзя было дать противнику опомниться. Он нагнулся к молодому домовладельцу и тоном, способным вывести из полуобморочного состояния любого, сказал:
— Ярек, послушайте меня внимательно. У нас неожиданно получилась слишком серьезная игра. Говорят: карта — не лошадь, к утру повезет. А если нет? Если и дальше не повезет? Подумайте хорошенько.
Тот посмотрел на него, перевел взгляд на лежащие деньги и золото, тряхнул мокрой головой, как будто отгонял назойливую муху, и, выставив вперед нижнюю челюсть, с усилием выговорил:
— Я знаю, что делаю.
Шу только грустно присвистнул:
— Ну что ж. Вам виднее. Да — значит, да.
Он следил за тем, как на предварительно
заверенном нотариусом бланке дрожащая рука заполняет необходимые пункты договора о купле-продаже автомобиля марки «порше-каррера» за сумму пятьсот тысяч злотых.
Вопреки сомнениям все пошло не так легко, как можно было ожидать. Чтобы усадить мальчика за карты, не потребовалось никаких усилий. Чтобы что-то выиграть у него — тоже. Загвоздка была в том, что проигрыш даже нескольких сотен тысяч был бы для Ярека лишь неприятностью, мелким огорчением, как для обычного человека, например, потеря полупустого кошелька за два дня до получки. Такой исход дела Великого Шу никак не устраивал. Его задачей было уничтожить Ярека, превратить его, по выражению Йоли, в мусор, в окурок, в плевок, а не выиграть у него какие-то деньги, поэтому играть приходилось вопреки своим же правилам. В Лютыне он объяснял Юреку Гамблерскому: «Играть нужно затем, чтобы выиграть в карты. Тогда можно выиграть и деньги». Сейчас же не стоял вопрос о выигрыше вообще. Чтобы пронять молокососа, вывести его из душевного равновесия, надо было выиграть много, как можно больше — деньги, доллары, золото, машину. Такая игра таила в себе большую опасность. Шу изменял своему главному принципу. Чуть ли не впервые в жизни он придавал решающее значение тому, сколько проиграет его противник. Ему нужно было выиграть все, что можно выиграть. Конечно, его «творчество» и раньше нередко делало людей нищими, ставило их на грань жизненной катастрофы. Но это всегда было лишь следствием самой игры, которое Великого Шу мало интересовало. Ему в голову не приходило задумываться перед игрой, сколько еще денег появится в его кармане и останутся ли у соперника средства к существованию. Он поэтому и стал Великим Шу, что для него существовала только игра, игра как искусство.
