Юрий Герман - Жмакин
— Бесфамильный, — сказал Жмакин.
Квартальный быстро и укоризненно взглянул на Жмакина, как бы призывая его относиться с уважением к обстановке, в которой они находятся, но встретил насмешливый и недобрый взгляд Жмакина и вдруг сам густо покраснел.
— Фамилия моя будет Бесфамильный, — повторил Жмакин.
— Отказываетесь дать показания?
— Вот уж и отказываюсь, — сказал Жмакин, — никак я не отказываюсь.
— Имя, отчество.
Жмакин сказал.
— Адрес?
— Не имеется…
Квартальный покашлял в сторону.
— Бросьте, товарищ милиционер, — сказал со своей койки Неверов, — разве не видите — он над вами издевается.
— Заткнись, учитель, — крикнул Жмакин, — с тобой здесь не говорят.
Он помолчал и сказал, глядя в сизое лицо квартального:
— Пиши! — Довел меня до ручки начальник бригады уголовного розыска Лапшин Иван Михайлович. Записал?
— Товарищ Лапшин? — удивленно и грозно сказал квартальный.
— Он.
— Ладно, — сказал квартальный, — когда такое дело, я товарищу Лапшину лично позвоню.
Лицо его выражало возмущение, он встал и, скрипя сапогами, ушел из палаты. А Жмакин нажал кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока не прибежала сиделка.
— Дадут здесь когда-нибудь завтрак? — срывающимся от бешенства голосом спросил Жмакин. — Или больные подыхать должны?
— Выпишите его из больницы, — сказал Неверов сиделке, — он кусается.
Он спал и проснулся оттого, что его окликнули по фамилии. Были сумерки, и, привстав в постели, Жмакин не тотчас узнал тяжелую фигуру Лапшина. Спросонья Жмакина разморило, он был потен, сердце его тяжело билось. Неверов спал, накачанный морфием, среди своих белых покойницких цветов.
— Здравствуй, Жмакин, — сказал Лапшин и грузно опустился в кресло.
— Здравствуйте, товарищ начальник, — сказал Жмакин.
— Болеешь?
— Да, выходит так.
— Табак здесь нельзя курить?
— В рукавчик можно, — сказал Жмакин, — осторожненько.
— Тогда не буду, — сказал Лапшин.
Он молчал, и в сумерках нельзя было понять — серьезно его лицо или он улыбается.
— Так-то, Жмакин, — сказал Лапшин, и Жмакин уловил в его голосе оттенок брезгливости.
Опять замолчали. Неверов тяжело всхлипнул во сне и заметался на кровати.
— Что за человек? — спросил Лапшин.
— Герой человек, — напряженно усмехнувшись, сказал Жмакин, — чего-то там испытывал, машину какую-то, она его и покалечила. Теперь лежит — психует.
— Ишь, — неопределенно сказал Лапшин. — А ты здесь за кого? — спросил он вдруг.
— За человека, — сказал Жмакин.
— А, — ответил Лапшин. — И женат? Я слышал, женат. Идет такой слух, будто в Лахте ты женился. С ребенком взял. Верно или нет?
Сердце у Жмакина заколотилось, но он зевнул с видимым равнодушием и выждал немного. «Куда бьет, — подумал он, — ну ладно, поглядим».
— Я не женат, — сказал Жмакин, — но с девочкой с одной спутался, это верно.
Лапшин удовлетворенно кивнул головой.
— Клавой звать, — продолжал Жмакин, — ничего девочка, порядочная. Семья у ней, папаша, все честь по чести. Некто Корчмаренко — папаша, представительный мужик, член партии…
— Какой партии? — спросил Лапшин.
— Как какой? Коммунистической партии, — сказал Жмакин, — можете проверить…
— Да, да, — сказал Лапшин, — ну?
— Всего и дела, — сказал Жмакин.
Лапшин вздохнул, почесал голову и быстро спросил:
— Жмакин, ты что про меня врешь?
— Да со скуки, — сказал Жмакин, — скучно мне, товарищ начальник.
— Будешь работать?
— Не буду, — сказал Жмакин.
— Ну и расстреляем к черту, — сказал Лапшин холодным и злым голосом, — паразит какой принципиальный нашелся. Не буду, не буду… Отец и мать работали?
— Матка моя, извиняюсь, была проститутка, — сказал Жмакин, — называлась Вера-Кипяток, — не слыхали? А папаша у меня был мерзавец…
Лапшин молчал.
Жмакин сел в постели и засмеялся.
— Я имею наследственность — не дай бог, — сказал он, — с меня взятки гладки. Один научный работник в одном детском доме при виде меня прямо-таки головой покачал. Не верите?
— Верю.
— Вот какие дела, — сказал Жмакин.
— А почему ты зарезался? — спросил Лапшин.
— Надоело.
— Что же тебе надоело?
— Жить так надоело.
— Вон что, — как бы с сочувствием, но и с прежней своей брезгливостью произнес Лапшин, — стало быть, не хочешь больше жить?
— Не хочу.
— Ты не обижайся, — сказал Лапшин, — я к слову.
В палате совсем стемнело. Лапшин поднялся, разыскал ощупью выключатель, зажег свет и опять сел. Неверов застонал и закричал во сне. Жмакин с ненавистью покосился на его постель.
— Ну, Алексей, — твердым и властным голосом вдруг сказал Лапшин, — давай рассказывай все твои обиды. С чего у тебя началось?
— Что началось?
— На дело с чего пошел?
— На дело? — усмехнувшись, спросил Жмакин. — На дело я пошел, товарищ начальник, исключительно с недоедания.
— Ну-те, — подбодрил Лапшин.
— А чего говорить, — сказал Жмакин, — чего время портить. Ладно.
— Ты ж в комсомол должен был вступить, — сказал Лапшин, — а, Жмакин?
— Может, теперь примете?
Жмакин засмеялся, вытер рот ладонью и покрутил головой…
— Ладно, — сказал он, — спасибо, товарищ начальник, что зашли. Денька через три выпишусь из больницы, заявлюсь к вам, сажайте. Кончился Лешка Жмакин. А беседы наши ни к чему. Вы, начальник, — железный человек, я — жулик, слабый мальчик. Пути у нас разные. Подарите трояка на папиросы — курить нечего, и на трамвай нет к вам ехать. Последний раз на трамвае, там на автомобиле будете катать. Верно?
Лапшин спокойно вынул бумажник, достал из бумажника новенькую трешку и положил ее на тумбочку. Потом наклонился к Жмакину и спросил:
— Ты Наума Яковлевича Вейцмана знаешь?
— Какого Вейцмана?
— Такого Вейцмана.
— Вейцмана я знаю, — страшно бледнея, сказал Жмакин, — я, товарищ начальник, его очень сильно знаю…
— Ну? Что за человек? Хорош? Плох?
— Гад, — сипло сказал Жмакин.
— Почему гад?
— Говорю, гад, — крикнул Жмакин, — и точка! Чего вы меня пытаете? Раз говорю, значит знаю.
— Что ты знаешь?
— Все знаю.
— Ты его видел?
— Видел.
— Он у меня сидит.
— За что?
— За хорошие дела.
— Бросьте шутить, начальничек, — сказал Жмакин, — странные шутки ваши.
— Я не шучу, — спокойно сказал Лапшин.
— Добили меня, — сказал Жмакин, — не знаю теперь, что делать.
— Поправляйся, — сказал Лапшин, вставая, — там поглядим. Поправишься, приходи ко мне.
— В тюрьму?
— И в тюрьме люди живут.
— А Клавку мою вы вызывали?
— Зачем мне твоя Клавка, — сказал Лапшин, — и без нее тебя нашли.
— Сам нашелся.
— Все едино, — сказал Лапшин, — сам нашелся, мы нашли, Ну, будь здоров.
— Доброго здоровья, — сказал Жмакин.
Проснулся Неверов. Жмакин, сидя в постели, пил чай т большой кружки.
— Здорово, Неверыч, — сказал он. — Как делишки?
— Ничего, — сказал Неверов.
— Неверыч, — сказал Жмакин, — слушай блатной стих. Хочешь?
— Валяй, — сказал Неверов.
— Ладно, не буду, — сказал Жмакин, — ты и так не жилец.
— Как раз жилец, — сказал Неверов.
— А по-моему, умрешь, — сказал Жмакин, — лично мне кажется, тебе никак не выжить.
— Иди ты, — сказал Неверов.
Попили чаю, покурили. Все тише и тише становилось в клинике, только в конце коридора иногда трещали электрические звонки.
— Так-то, Неверыч, — сказал Жмакин, — ты на меня ее обижайся. Ты псих, я псих, людям знаешь как живется? Лихо.
— Да?
— А чего, — сказал Жмакин, — дурак пляшет, дураку что… Но я лично не пляшу. Ты женатый, Неверыч?
— Нет, не женатый, — сказал Неверов.
— Балуешься?
Неверов промолчал. Ему странно было глядеть на Жмакина и слушать его.
— Я тоже не женатый, — сказал Жмакин, — но есть v меня одна девчонка… Клавочка…
Он покрутил головой и сел на край постели Неверова. Волосы его спутались, зеленые глаза блестели, как у пьяного, лицо было бледно.
— Я сам лично жулик, — сказал он, — но это ничего. Люди всякие бывают. Я именно и есть такой всякий человек. Понял? Так вот, Неверыч, Клавка. Что это я начал?
— Тебя как звать? — строго спросил Неверов.
— Жмакин моя фамилия.
— Иди, Жмакин, спать, — сказал Неверов, — не нравишься ты мне сегодня. Бешеный какой-то.
— Ну да!
— Иди, иди, — сказал Неверов, — я психопатов не люблю.
Но Жмакин не ушел. Поджимая под себя босые ноги и кутаясь в одеяло, он рассказывал про себя, про Клавдю, про Лапшина, про Хмелю и про многое другое. Речь его была почти бессвязна, движения резки и отрывисты, глаза блестели. Потом он стал заговариваться. Наконец заплакал. Неверов позвонил, прибежала сиделка, потом сестра. Жмакин, босой, с одеялом в руках, ходил по палате, плакал навзрыд и говорил такой вздор, что никто его не понимал. Позвали врача.
