Илья Бояшов - Безумец и его сыновья
И уже забыв, куда и зачем ехал, ел и пил все, что подносила ему хохочущая Майка, был послушен, словно телок, и, начисто позабыв о родине, о фрахте и о работе, лепетал о чем-то непослушным языком и пытался распевать свои песенки. Его не раз и не два выворачивало в кустах. Майка подносила ему рассола и засовывала ему в рот своими сладкими пальчиками кислую капусту. Так что за три дня, которые пробыл швед на холме, заделался и он свинья свиньей. За Майкой же готов был, околдованный, ползать — жить без нее уже не мог!
И, кое-как протрезвев, умыкнул девку!
Украл он ее утром, когда холм еще спал. Помогло ему в этом его молодое здоровье. Подхватил ее на руки и вместе с нею сбежал с холма. Майка и охнуть не могла.
Пьяница, продрав глаза, катился следом — но было поздно. Швед уже занес Майку в кабину и так на нее глядел, и так лопотал, сбиваясь и путаясь, о своей невероятной любви, что девушка, поднявшая было руку, распознав смысл его невнятного лопотания, еще более похорошевшая, смягчилась. И, взглянув пристальнее на иностранца, ласково погладила его по щеке.
Тут же забыты были Строитель, сестра, отец, холм — все было забыто. Вот какая в ней проснулась любовь!
А Пьяница, запыхавшись, уже залезал на приступочку кабины.
Взревел мотор, дернулась машина, отбросив рыжего Безумцева любимца, и шофер, увозя невесту неизвестно в какие дали и в какую судьбу, погнал совершенно безрассудно. И ведь Майка не воспротивилась, не попыталась вылезти — бесследно исчезла вместе с ним, растворилась, словно ее никогда и не было!
Пьяница закрылся ладонью от солнца, вглядывался, да только напрасно — никогда здесь больше Майку не увидели.
Явившегося студента никто не успокаивал и не утешал. Строитель настолько был потрясен, узнав обо всем, что случилось, что даже как-то обессилел. Дрогнули обычные его сдержанность и мужество, слезы готовы были брызнуть. Сел он на холме, отвернувшись от всех, и на какое-то время словно окаменел.
Между тем появилась в то лето возле холма забытая было уже всеми Аглая. От времени скорчилась она уже так, словно несла на своем горбу огромный камень, глаза ее утопали в кожаных мешках, и дряхлая кожа свисала с ее лица — настолько она сделалась старой! Но при знахарке по-прежнему был короб, и рядом с нею тонкая немая девушка неслышно ступала босыми ногами.
Старуха искала коренья на прежних своих местах у озерца — и не могла найти — все оказалось погублено дорогой: лишь мазутные пятна были там, где прежде росли целебные травы.
И тогда Аглая пересекла ржаное поле и встала со своей приемной внучкой у подножия холма, и задрала седую голову на Безумцево логово. Космы ее развевал поднявшийся в тот день ветер… Безумец, словно почуяв что-то, поднялся со своей овчины. Так они и застыли. Девушка по-прежнему цепко держалась за высохшую руку старухи.
Братья все видели и слышали.
Старуха проскрипела:
— Еще не подох? Все бесишься! Черти еще не утащили тебя за собой в яму!
Безумец за словом в карман не полез — и он не мог скрыть удивления:
— Оглянись! Костлявая за тобой подбирает твои следы. Не первой ли загремишь?
Аглая продолжала задирать на холм голову:
— Недолго уже отплясывать и самому Сатане! Недолго жеребцу покрывать кобылиц.
— Ступай в ад, карга! — откликался с холма Безумец. — Какое твое дело до моих причиндалов? А я еще и помочусь на твой гроб!
— Чтоб оторвало у тебя мошонку! — грозилась старуха. И предрекала: — Недолго осталось тебе веселиться! Исчезнешь, бесовская сила, и дом твой провалится. Исчезнет, как его и не было!
Безумца прорвало. Разозленный, он продолжал орать:
— Не такой я и старый! Я еще и с твоей подпоркой побалуюсь! — показывал на поводыря. — Ступай-ка сюда, милая! — орал, подбоченясь, девушке. — Отсюда вижу, какие славные у тебя титечки — то-то их пощупаю! Стосковался я по таким вот сиськам, молоденьким, торчащим, что два стожка…
— На тебе смерть Татьянина! — отзывалась Аглая. — Не ты ли и жену довел до могилы?
И Безумец вовсе взбесился, когда услышал такое. Даже Строитель побледнел, ибо не видел своего ненавистного отца в таком бешенстве. Пьяница не знал, куда и спрятаться. Собаки, лежащие уже на смертном одре, завыли, яблони задрожали — вот каков был его гнев!
Рокотом прокатился по окрестностям его гневный голос:
— Не ты ли, проклятая, забила ей голову своими бреднями? Не ты ли замутила ее башку? Не от тебя ли сбрендила моя женка и поволокло ее по дорогам, и сделалась она посмешищем? Убирайся, пока не проломил твой поганый череп… За то мне смерть спасибо скажет! То-то устала бродить за тобой — дай хоть ей отдохнуть… Проваливай, гадина! Не тебе сковырнуть меня своими бормотаниями, беззубая змеюка. В другом месте подбирай свои корешки. И попомни: я еще попляшу на твоих костях!
Книжнику, заметив, с какой жалостью тот смотрит на немую, Безумец крикнул:
— Отчего пялишься на девку? Сбегай вниз, задери ее подол! Увидишь, что там, под подолом. Вон, сколько угодно кустов повсюду. Хватай ее, петухом наскакивай, топчи, пока она под тобой, и нечего пускать слюни, нечего пялиться без толку коровьими своими глазами!
И продолжал, подбоченясь:
— Разве петух упускает добычу? Разве жеребец не раздувает ноздри, когда замечает кобылку? А видел ли, что вытворяет с коровами выпущенный по весне бык? Сбегай с холма, сосунок. Вздохи и слюни оставляют с пустыми руками. Не всю жизнь тебе пялиться на облака — что толку в этом чертовом небе? Отсохнет твой корешок от таких бесполезных взглядов!
И, сказав так, насмешливо плюнул в сторону Аглаи — и пошел к своей овчине. Ярость его спадала мгновенно, как только он бросал взгляд на овчину. Вот каков был их отец! Вот каков был Безумец!
Бормотал он словно бы про себя:
— Попробую-ка девку… Славно потискать молодые титьки. Давненько не пробовал я девок.
Аглая крикнула Книжнику:
— Не слушайся сатану! Придет еще время твое! Когда останешься бос и наг, и ничего не будет для тебя больше на этой земле, когда отрыдаешь свое — тогда только разыщи ее! Сосцы ее уже томятся под платьем! Попомни, что сказала тебе!..
Сухими ломкими пальцами потискала старуха девичью грудь и вновь обращалась к хлюпкому Книжнику:
— Томятся ее сосцы! А теперь прощай!
И смотрел Книжник, как они уходят.
А Безумец слов на ветер не бросал — на следующий же день попытался покрыть Майкину сестру — худую, голенастую Зойку. Услышали братья визги и плач — то их отец волочил упирающуюся девушку — вот как еще хотелось ему девиц!
Братья бросились спасать девчонку, но как только глянул на них батька осатаневшими глазами, все они застыли на месте, дрожь прошла по ним, ужас сковал их. Сунься к нему — не пощадил бы никого! Чудом вырвалась сама Зойка, сумела она вывернуться, выскользнуть и пустилась бежать вниз с холма, плачущая, в разорванном платье. И вновь напрасно бежал следом Пьяница. Потный Безумец дышал, словно бык, он даже не удосужился подтянуть исподнее — болталась между ног его мотня, все видели его корень: был тот корень, словно ствол старого можжевельника, длинный и узловатый, и доходил ему чуть ли не до колен. Не успокоился еще тот можжевеловый ствол! И словно завороженные смотрели сыновья на то, что явилось причиной их жизни.
А Зойка сбежала на дорогу и остановила первый попавшийся грузовик. Шофер тотчас распахнул дверь — а кто не распахнет дверь девушке?! С ходу заскочила Зойка в кабину. Напрасно Пьяница пытался остановить ее. Зойка махала остолбеневшим Безумцевым сыновьям:
— Прощайте! На вас я не держу зла. Поклонитесь за меня отцу. Больше я не вернусь сюда!
Тут же взревела машина, увозя и ее.
И братья взбунтовались! Даже Степан Руководитель взорвался!
А Владимир Строитель воскликнул:
— Нужно всем нам уходить отсюда! Удивляюсь, как мы еще не спились, не скурвились… Да разве нужны мы батьке? Плевал он на нас: есть мы, нет, что ему? Противны мне были его лень и похоть, была мне отвратительна вся его жизнь! Теперь же я готов его проклинать. Не будет здесь больше моей ноги.
Поклонился он кресту, под которым лежала мать, и спустился. А Музыкант вытащил из футляра свой саксофон и на прощание сыграл и холму, и Безумцу мелодию, известную всем музыкантам. Состояла она из нескольких нот, на которые ложились следующие слова: «А пошел-ка ты на…» И саксофон послушно просифонил эту мелодию, после чего презрительный Музыкант исчез, будто бы его и не было.
Степан даже не стал дожидаться машины, которая должна была лично за ним прикатить: подхватил чемоданчик и приказал Пьянице его на сей раз не провожать.
Так, разгневанные, сыновья ушли. Бедный рыжий Пьяница понуро сидел на опустевшем холме, подперев руками голову.
Через год все в один и тот же день разом очутились возле холма, хотя для них отец был уже растлителем, бездельником, пьяницей, ничтожеством, психопатом, мерзавцем, рабом, бессовестником, колдуном, слугой черта, башибузуком. И это были еще далеко не все эпитеты, которыми они про себя и вслух уже награждали его!
