Шалом Аш - Америка
Она идет домой, он ее провожает, прощаются за руку и говорят: «До свидания!»
В другой раз, в третий встречаются, молодые сердца тянутся друг к другу. Вначале, конечно, встречаются случайно: то в обществе двух ее подруг, то с ним оказывается кто-нибудь из его товарищей. Но постепенно оба все сильнее чувствуют, что им нужно встретиться без свидетелей, с глазу на глаз… И они сговариваются о таком свидании.
И вот встретились.
Вышли за город, в поле, гуляют, разговаривают, но оба, похоже, чувствуют, что в разговоре нужды нет, лучше бы помолчать.
Сумерки. Последние лучи солнца золотят колосья по обе стороны неширокой дороги. Ветерок клонит высокие хлеба, и кажется, что колосья о чем-то шепчутся. Фейгеле с Элиэзером уходят далеко по дороге.
Надвигается ночь.
Становится все темнее, грустнее и приятнее.
— Давно уже хотелось мне, Фейгеле, познакомиться с тобой.
— Я знаю. Ты ходил за мной как тень.
Помолчали.
— О чем ты думаешь, Фейгеле?
— А ты — о чем?
И как-то сам по себе завязывается непрерывный разговор о разных вещах, говорят о том, о сем, и конца этому разговору не видать.
А на поле становится все темнее и темнее.
Теснее прижались друг к другу.
Он берет ее за руку. Она вздрагивает, а его рука пробирается по ее руке все выше и выше.
И вдруг он склоняет ее голову к себе и целует смуглую щеку.
Птица откуда-то вспорхнула и пролетела мимо.
Вздрогнув, Фейгеле высвобождает свою руку и слегка хмурится.
Но он знает, что это не серьезно.
И действительно, проходит минута, и снова все по-прежнему, как если бы она обо всем позабыла.
Так проходит час и другой… Каждый день они незаметно выбираются за городскую черту.
Элиэзер начинает заходить к родителям Фейгеле. Первый раз — под предлогом: у него работа для их дочери. Потом, как водится, надо узнать, готов ли заказ. Фейгеле делает вид, будто знать не знает, кто он такой, вежливо просит присесть. Проходит некоторое время, и Элиэзер начинает посещать родителей Фейгеле, не стесняясь, без всякого повода.
Родители узнали, что он — порядочный молодой человек, ремесленник, уже зарабатывает. Они-то хорошо знают, ради чего молодой человек приходит к молодой девушке…
Родители притворяются, будто ничего не подозревают: пускай, мол, дети получше узнают друг друга, а там видно будет.
Поздним вечером по стенам небольшой комнаты шевелятся тени. У стола, на котором горит большая лампа-молния, сидит Фейгеле и шьет. Рядом сидит Элиэзер и читает вслух один из романов Шомера.[13]
Родители, наработавшись за день, спят за пологом, отделяющим половину комнаты. А они двое сидят по эту сторону… Иной раз Элиэзер в шутку берет ее за руку и произносит:
— Фейгеле.
— Чего тебе, глупенький?
— Ничего! Ничего.
Она продолжает работать, думая: «Попался, голубчик. Но только не думай, что берешь девушку без разбору, разутую, раздетую… Всего только восьмидесяти рублей не хватает к тем деньгам, что в сберегательной кассе на книжке лежат…»
Она показывает ему свое приданое — белье, постель, — спрятанное в сундуке.
Они день ото дня все больше сближались. Все уже считали их женихом и невестой, у которых вот-вот должна состояться помолвка.
Мать Фейгеле была счастлива. Большая радость выпала на долю ее дочери: такой человек, такой прекрасный молодой человек!
Отец, реб Яков, — человек уже пожилой, измученный хождением по деревням. Он уже еле ноги таскает с тяжелыми мешками старья, которое скупает у крестьян.
И он тоже радуется счастью дочери. Слава Богу, дождался на старости лет.
Все довольны, а больше всех — Фейгеле. Щеки ее посвежели и стали румянее. Глаза стали глубже и жарче.
Она сидит за машиной и шьет, а на весь дом раздается ее голос — она поет:
Чего мне хотелось, того я добилась, —
Стало быть, я и сама не плоха.
Бог оказал мне великую милость —
Дал мне на радость дружка-жениха!
Вечером приходит Элиэзер.
— Ну, как живешь?
— Да так, как всегда. Погоди, сейчас покажу тебе одну вещь.
— Что такое?
Она встает, идет к сундуку, что стоит в углу возле печки, достает из него что-то и прячет под передник.
— Что там такое? — спрашивает он, улыбаясь.
— А ты не торопись! — отвечает она, садится рядом с ним и достает из-под передника картину, вышитую на полотне, — «Адам и Ева».
— Вот смотри. Это одна моя подруга сделала для меня, для нас… В нашем доме я это повешу на стену над кроватями…
— Над моей или над твоей?
— Погоди, Элиэзер… Увидишь, как я украшу наше жилище. Рай будет! Ничего особенного, но все будет сверкать! Радостно будет в дом войти…
— А по вечерам, после работы, мы будем сидеть рядом, как сейчас! — говорит он и обнимает ее. — И ты будешь мне обо всем рассказывать, обо всем, обо всем!
Она кладет руку к нему на плечо, другой рукой берет за подбородок и внимательно разглядывает его лицо.
И обоим так хорошо, так спокойно на душе. И все в доме кажется таким хорошим, словно благодать разлита и по стенам, и по столу. И все как будто весело и сердцу говорит ласковые, добрые слова…
Оба молчат, углубившись в свои мысли.
— Вот видишь, — говорит она, доставая из сундука книжку сберегательной кассы. — Двести сорок рублей уже есть. И еще будет — до трехсот. Чтобы ты потом не упрекал меня: «Взял тебя без копейки за душой…»
— Брось! Ты нехорошая, Фейгеле, я сержусь на тебя! — насупился он.
— За что? За то, что я правду говорю в глаза? — говорит она, улыбаясь и глядя ему в лицо.
Он прячет лицо, притворяется сердитым.
— Ну, перестань, глупенький! Ты огорчаешься? Ведь я же это в шутку сказала, не понимаешь?
Так разговаривают они до тех пор, пока из-за полога не показывается заспанное старческое лицо: спать пора!
И молодые люди прощаются.
Отец Фейгеле, реб Яков, захворал.
Было это в начале зимы, когда она воюет с летом: зима посылает снег, лето — солнце. Снег тает, растекаются лужи, а чаще всего льют дожди как из ведра. В такое ненастное время старик хворает. Ноги плохо держат, и реб Яков ложится в кровать. На хлеб, бывает, не хватает, на уголь — тем более. Выручает в такое время Фейгеле.
Старик лежит и кашляет. Старческое сморщенное лицо краснеет, зубы видны из-за обычно сжатых губ, синие жилы на висках набухают.
Посылают за лекарем. Тот прописывает лекарство. Мать хочет последнюю подушку заложить, но Фейгеле не дает. Того, что она получает за работу, не хватает, тогда она закладывает свой жакет. Не станет же она брать из приданого.
А он, Элиэзер, приходит каждый вечер.
За тем же знакомым столом, при свете той же лампы-молнии сидят они вдвоем.
— Что ты такая грустная, Фейгеле?
— А с чего мне веселой быть? Отец, бедный, серьезно болен.
— Бог поможет, Фейгеле, — выздоровеет.
— Вот уже четыре недели, как я ни копейки в сберегательную кассу не вношу.
— На что тебе деньги?
— Как на что? — спрашивает она испуганно, будто чего-то опасаясь. — Без денег возьмешь меня?
— Ну, что мне деньги? Ты мне дороже всяких денег! Ты — моя жизнь! Что мне деньги? Вот видишь эти пять пальцев — они могут много заработать. Двести рублей у меня скоплено из заработанных. На что мне больше?
Она молчит, опустив глаза.
— А твоя мама? — говорит она тихо.
— Скажи, пожалуйста, ты за мою маму замуж выходишь или за меня? Что тебе до моей мамы?
Фейгеле молчит.
— Еще раз говорю тебе: я беру тебя без всяких денег — вот так, и ты меня берешь так же. Согласна?
Фейгеле прижимает уголок передника к глазам, плачет.
Тишина. Лампа освещает комнату, и тени Фей-геле и Элиэзера скользят по стенам.
Из-за полога доносится трудное дыхание стариков. Фейгеле склонила голову на плечо Элиэзера, и ее черные волосы закрывают его лицо.
Она тихонько плачет: «Ты такой хороший, Элиэзер!»
И Фейгеле признается ему во всем, рассказывает, как трудно им приходится сейчас. Все уже заложено, а на завтрашний день нет ни гроша.
Он нежно обнимает девушку и уголком ее передника вытирает слезы на ее щеках.
— Не плачь, Фейгеле! — говорит он. — Не плачь! Все будет хорошо! И я говорю тебе: пойди завтра в кассу, возьми немного денег и дай маме на все, что требуется. Бог поможет, отец поправится и сможет работать. Тогда…
— Тогда… — повторяет она еле слышно.
— Тогда все будет ладно! — говорит он. — Вот такая, как ты есть… — добавляет он шепотом.
Она смотрит на него, и улыбка освещает ее лицо.
И так легко у нее на сердце…
На следующий день Фейгеле впервые пришла в сберегательную кассу с книжкой, взяла несколько рублей и принесла матери.
Мать тяжело вздохнула, потом поморщилась, сделала недовольную мину и сдвинула головной платок на самые уши.
