Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2009)
Шуганула собаку: “А ну пошла домой, сволочь горбатая”. Вероятно, соседке или подружке заочно: “Ну, попроси, попроси у меня мучки да маслица…” Поднимает к белесому небу такие же выцветшие глаза: “Храм стоял — сожгли. Чудотворцы!..”
Глава 2
Крымская история
C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaLivejournal
Ballerina.doc
Это было осенью, в Севастополе.
Квартира, которую я сняла, обыкновенная, двухкомнатная, правда ухоженная лучше, чем обычно бывает курортное жилье, — чистая, без тараканов, с горячей водой, даже кафельным полом на кухне и в ванной. На подоконнике фарфоровая статуэтка: балерина, изогнувшись, тянула белые фарфоровые руки к белой фарфоровой ноге. Ей было не меньше полусотни лет, балерине. Она была юна и хороша собой, и я невольно подумала, что балерина переживет меня, если, конечно, жильцы будут обращаться с ней как подобает. То есть смотреть и не трогать.
К окну наклонялся платан, раздвигая пальцами веток кучерявые кудри винограда, застилающего стекло. Лучше всего было на балконе. Он отличался от всей квартиры тем, что был белый, скрипучий. Его не коснулся ремонт, в шкафчике тут стояли трехлитровые пустые банки. На нитке висели обычно пляжные полотенца, купальники. Я выходила на балкон курить, сушила соленые волосы, перебирая их в руке и стряхивая капли с пальцев. Когда темнело, наблюдала за своим отражением в стекле, оно тоже курило.
C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum
Nohrin.doc
Сергей Нохрин свалился как снег на голову. Нет, сначала позвонил:
— Думаю прибыть. Ни в коем случае не буду навязываться.
Она нервно собирала каштаны под деревьями, усеявшие площадь у вокзала. Поезд прибывал с опозданием. Подали на дальнюю платформу — бежала, каштаны, их было так много, выпрыгивали из глубоких карманов плаща, повязанного вокруг пояса, брызгали под ноги провожающим и путешественникам, пугали голубей. Вслед ей несся и ширился смех, как за катерком, идущим на большой скорости, несутся и расширяются белые волны.
— Здравствуй.
Он сразу поцеловал Валентину в губы, как будто бы так и надо, как будто бы только так и принято. Ошеломленная, она отстранилась.
— Не надо истерик! — предупредил он, и она совсем растерялась.
Если он думает, что она встречала его, потому что... бежала к нему, потому что… Она сделала бы это для всякого. Просто потому, что таковы нормы человеческого общения… Дружбы — и просто вежливости.
Море с ночных холмов дышало прохладой. Валентина не видела лица Сергея — оно пряталось, как луна. Высоко над обыкновенным морем плыли обыкновенные облака. На темной безбрежной глади светились огни двух-трех кораблей. Тихая, но раздольная бухта. Здесь можно было не думать о квартире, деньгах, работе. Какое-то время. Не слишком продолжительное.
Сидели на развалинах. На белых камнях. Он говорил.
— Горечь. Здесь пахнет горечью. Она полынная. Но мне кажется, что она во мне. Как будто это я так пахну. Хотя, наверное, от меня идет не такой уж приятный запах. Я даже не успел помыться с поезда.
— Почему, нормальный запах, — возразила неуверенно Валентина.
Море шумело и мешало разговаривать. Он привлек ее, придавил к белеющему камню. Камень остыл. Осенью ночью даже в Крыму остывают камни, жарко нагретые. Они целовались, содрогаясь от холода. И от нежности, не находящей выхода.
C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum
Basilica.doc
Валентина отводила руку Сергея от молнии на джинсах — можно подумать, им по девятнадцать. Да и в девятнадцать навряд ли ведут себя так. Она не могла решиться на близость.
— Как быстро все происходит в Москве, правда? — проговорила она.
Он сразу понял, о чем она говорит:
— Быстро. Но у нас все совсем не так, как происходит обычно.
— Ну конечно! Все и всегда говорят это друг другу. Потому что если не думать так, то что же остается?
— То, что происходит внезапно, и происходит. А что не внезапно — лишь делает вид, что происходит. Это хорошо, что сначала у нас любовь, а потом мы знакомимся. Когда наоборот — тускло.
— Но мы виделись всего пару раз.
— Четыре раза. А если считать сегодня, то — пять. Что ты хочешь обо мне знать?
— Например… Например, где ты работаешь?
Сергей устало потер рукой лоб. Сутки в поезде, ночное сидение на развалинах херсонесской базилики — они пролезли сюда через дырку в заборе, изнурительные поцелуи, теперь еще этот разговор.
— Женщина часто превращает счастье в несчастье.
Нет бы ей сейчас дышать шумящим морем, слизывать с губ долетающие брызги, столь мелкие, что их и брызгами уже нельзя назвать: просто соленый влажный ветер, морская взвесь в воздухе. Море, как одна большая темно-синяя медуза, вложенная в каменную чашу берега, колыхалось и жило своей непонятной медузьей жизнью.
И вдруг дневная степь заслонила от взгляда ночное море, и она почувствовала, как лицо овевает ветер — сухой, прогретый солнцем, в солнечной пыли, несущий обломки стрекозиных крыльев, лепестки и песок. Острая трава колола босые ступни, но она держалась тропинки, и степь все стелилась перед ней, как скатерть-самобранка, разворачивая все новые и новые соцветия, и белый город приближался с каждым шагом — уже из-за горизонта появился отблеск: то горел в солнечной славе самый высокий золотой крест — крест на Софийском соборе.
— Пенелопа обеспечила вдовство Итаки, — вдруг заговорил Сергей, и голос его звучал как из подвала, из-под земли, из глубины. Он вернул Валентину сюда, на поросший полынью и мятой берег, в ночное дыхание моря. — Старея и думая об Одиссее, она сочинила себе ткацкую работу. Все, что угодно, лишь бы не выходить замуж, — продолжал Сергей. —
А ее женихи состязались между собой, сгибая лук, — ты же знаешь,
что лук хранится прямым и перед каждым сражением вновь натягивают тетиву.
Море вздыхало глубоко, размеренно, шумно, как дышит человек, впервые притворяющийся спящим.
— И царь, — говорил Сергей, — хозяин, который прикинулся простым странником, работником здесь, на этом дворе, — он тоже пожелал принять участие в состязании. И он один смог согнуть лук. Такое оружие поддается только тому, кто имеет на него права.
C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum
Hysterics.doc
Она давно не видела такой… аскетичной обстановки, как в его доме — съемной двухкомнатной квартирке в Жуковском. Даже не двухкомнатной, просто проходная комната означала кухню. Сергей сменил несколько квартиренок в Москве, здесь после развода с женой жил со своей матерью.
У него была четырнадцатилетняя дочь. Ему было под сорок. Во рту недоставало верхнего переднего зуба. “Я добился, чтобы все мои вещи умещались в легковой машине”.
Он сказал это, когда она ехала к нему. Они стояли в тамбуре электрички, и она чувствовала себя как овца, которую ведут на заклание. Хотя на самом деле это был ее выбор. Свободный выбор овцы. Она передумывала на каждой станции метро. И выходила. И он выходил следом. Чтобы увлечь ее обратно в вагон.
— Мамы сегодня нет. Подумай, как хорошо и как это тебе необходимо — побыть с мужчиной. В Москве не все женщины могут себе позволить мужчину. Посмотри на меня — я для тебя. Послушай, я не могу уговорить тебя. Да я и не должен. Но все-таки — все-таки поехали. Пойдем на берег речки, если ты хочешь, или послушаем музыку. Знаешь, какая у меня есть музыка? Просто побудь со мной. Просто будь мне другом. Вспомни море, базилику.
И она поддавалась.
Но на следующей станции выпрыгивала, в ужасе от своего малодушия и того, что они собираются совершить.
Хотя что такого-то?
Тоже мне преступление.
Когда они оказались на вокзале — после череды взрывов, многосерийной истерики, серии мелких скандалов, разматывающихся, как рулон ковра, спущенный по крутой лестнице, — Валентина утихла и покорилась.
В пустой электричке она уже не порывалась выйти в еле подсвеченную фонарями другую планету незнакомой станции, просто смотрела, как полустанок за полустанком укатываются в прошлое, словно от памяти отслаиваются дни и недели, отражаясь в черных зеркалах окон. На деревянной лавке сидела припозднившаяся бабуля с сумкой-тележкой, парень в низко надвинутой шапке отхлебывал из бутылки пиво, седоусый мужик исследовал в подслеповатом сумеречном светике простыню газеты — газета была бульварной, “Спид-инфо”, и он читал и плевался с омерзением, приговаривая: “Тьфу, морда, ёкарганай, ети тя через колено в господа бога душу мать”, но все-таки не выпускал листы.
