Юрий Рытхеу - След росомахи
В рассуждениях Токо Тутриль чувствовал убежденность.
— Я тут поживу, — продолжал Токо, — подумаю. Пройдет время, вернусь в Нутэн и снова буду жить в своем домике. Слов нет, там удобнее, хотя, чего-то все равно не хватает…
Слушая Токо, Тутриль время от времени поглядывал на Айнану.
Она ловила каждое слово деда.
Перед вечерним чаепитием Айнана и Тутриль покормили собак.
Тишина накрыла тундру и морское ледовое побережье.
На еще светлом небе горели неяркие весенние звезды, а над дальними горами угадывалось солнце.
Айнана и Тутриль долго сидели на прогретых за день камнях, придерживающих покрышку из моржовой кожи, и молчали. Не хотелось нарушать тишину весенней ночи.
— Вы вернетесь обратно? — тихо спросила Айнана.
— Обязательно, — ответил Тутриль. — Возьму новые батарейки для магнитофона… Если, конечно, ты не против…
В ответ Айнана только вздохнула.
Осторожно вошли в затихшую ярангу. Серые сумерки смешались с пеплом догоревшего костра.
Тутриль разделся в чоттагине и нырнул в прохладный пушистый полог. Не зажигая света, он забрался под меховое одеяло и замер в ожидании, пока тепло собственного тела нагреет постель, одеяло и весь полог.
Он был уже в полудреме, как вдруг почувствовал, что передняя стенка полога чуть приподнялась и внутрь скользнула Айнана. Улегшись рядом и уняв прерывистое, взволнованное дыхание, она прошептала:
— Я боюсь, что ты не вернешься… Поэтому я пришла.
19
Едва Тутриль вошел в родительский домик, как Кымынэ подала ему пачку писем. Все они были от Лены. Тутриль удивился: жена никогда не отличалась любовью к писанию писем. Разложив их по почтовым штемпелям в хронологическом порядке, Тутриль принялся читать.
"Дорогой мой!
Пишу тебе буквально вслед за тобой: никогда еще ты так надолго не уезжал от меня. И знаешь, у меня даже появилась ревность к твоей Чукотке. Пока ты только говорил о ней и вспоминал ее, все было как-то понятно и естественно. Но вот ты уехал, и с первого же дня меня не покидает тревожное чувство. Я вспоминаю каждый день, прожитый с тобой, с того самого утра, когда мы с тобой встретились. Помнишь, вы двое, с другом, подошли к университету, спросили что-то у швейцара, а потом пошли прочь по набережной. Я подошла к вам и предложила помощь… Я тогда сразу же обратила на тебя внимание. Почувствовала какое-то тепло в груди. Ты же знаешь, как я была одинока. После того как все мои родные погибли, казалось, никогда у меня не будет близкого и родного человека. Но вот появился ты. Видимо, люди не замечают своего счастья, пока не лишаются его. Вот так и случилось со мной. Как мне тоскливо и холодно без тебя!.."
Дальше Лена сообщала институтские новости, но часто ровное течение ее письма нарушалось неожиданным взрывом, лирическими отступлениями. Тутриль не знал жену такой — она всегда была сдержанна, даже несколько замкнута. А тут… Может, в этом виновата болезнь сердца, отголосок давней военной беды?
Тутриль со вздохом положил последнее письмо. Кымынэ остро глянула на него и спросила:
— Что с ней?
— Ничего.
— Скучает? Тутриль молча кивнул.
— Вот, — наставительно произнесла Кымынэ. — Надо было ее взять с собой.
— Трудно ей летать, — сказал Тутриль.
— Ничего, — махнула рукой Кымынэ, — сейчас летать не страшно.
Время до вечера прошло незаметно. Вернулся с охоты Онно, усталый и счастливый, с добычей. Кымынэ проделала все, что полагалось: «напоила» убитых нерп водой и осторожно втащила их в кухню, на разостланную на полу яркую клеенку.
Разделав добычу, Кымынэ подала сыну давнее детское лакомство — нерпичьи глаза. Тутриль ел, односложно отвечая отцу, погруженный в свои мысли. Заметив стопку писем, отец понимающе замолчал.
Тутриль походил по комнате, увидел телефон, поднял трубку, и звонкий девичий голос ответил:
— Алло!
— Скажите, можно переговорить с Ленинградом?
В трубке что-то зашуршало, и Тутрилю пришлось немного подождать, прежде чем он услышал:
— Можно, но надо заранее заказать… Будете заказывать?
Поколебавшись, Тутриль ответил:
— Нет, пока не надо.
На душе было как-то зябко.
Он стал одеваться. Кымынэ удивленно подняла на него глаза:
— Ты куда?
— Пройдусь немножко перед сном.
— Верно, иди погуляй, — ласково сказал отец.
Но не успел Тутриль дойти до двери, как резко зазвонил телефон.
Мать взяла трубку, послушала и удивленно произнесла:
— Тебя, Тутриль.
Тутриль удивился не меньше матери, услышав в трубке голос Айнаны.
— Ты откуда, говоришь? — спросил он.
— Из яранги, — ответила Айнана. — Девчата с почты соединили. Они могут вас и с Ленинградом соединить.
— Знаю…
— Вы на меня не сердитесь?
— Нет.
— Когда я вас довезла до Нутэна, потом вернулась сюда, мне так захотелось снова услышать ваш голос… Правда, не сердитесь на меня?
— Нет, я очень рад тебя слышать.
— А я хочу вас увидеть…
Слышимость была такая, что Тутриль чувствовал взволнованное дыхание Айнаны.
— Может быть, я еще раз приеду…
Онно и Кымынэ посмотрели друг на друга.
Тутриль закончил разговор и, осторожно положив трубку, вышел из домика.
Он прошел по улице, машинально здороваясь со встречными, и спустился к морскому берегу. Торосы уходили вдаль, и оттуда ему вдруг почудился голос дяди Токо:
"Энмэн: Пошел охотник искать во льдах нерпу. Шел он, шел по торосам, по замерзшим разводьям и вдруг видит — лежит во льду возле лунки большая нерпа…"
Надышавшись ледяного морского воздуха, Тутриль медленно побрел обратно.
Отец с матерью еще не ложились.
— Знаешь, — сказал Онно сыну, — завтра к тебе придет рассказывать сказки Роптын. Он тоже много знает. А потом — он все же был учителем. Я тебя прошу — встреть его поласковее.
Рано утром, проводив отца на охоту, Тутриль уселся за стол.
Роптын вошел в комнату важный и торжественный, словно в давние годы на свой первый урок.
Садясь напротив за стол, он не преминул сказать:
— Будто ты стал маленьким мальчишкой, а я помолодел!
Кымынэ поставила чай, вазочку с мелко наколотым сахаром и удалилась на кухню, где на полу она кроила шкуры для зимней кухлянки.
Отхлебнув из чашки, Роптын спросил, кивнув на магнитофон:
— Машинка готова?
— Готова.
— Тогда слушай. Энмэн: Приходит Ворон к Богу и говорит: "Товарищ начальник…"
— Как говорит? — переспросил Тутриль.
— Товарищ начальник, — повторил Роптын. — А как же еще? Ведь Ворон — лицо, так сказать, подчиненное, а Бог для него — вышестоящий орган, начальство. Что Бог скажет — то для Ворона директива, указание…
Тутриль едва сдерживал смех, но ему не хотелось обижать старого человека.
Однако Роптын заметил улыбку и предложил:
— Если эта сказка тебе не нравится, могу другую рассказать.
— Не надо, — отказался Тутриль.
Он вздохнул, и Роптын сочувственно посмотрел на него.
— Не умею я сказки рассказывать, — с сожалением признался он. — Много их знаю, а вот другому рассказать, чтобы было интересно, — не дано мне этого.
Роптын оделся и ушел.
После него приходил Элюч, въедливый старик, служащий пожарным инспектором. Те сказки, которые он рассказал, давно были известны, и сообщались они таким бесцветным и деловым языком, будто это письменный отчет. Зато Элюча очень заинтересовал портативный кассетный магнитофон, и он даже спросил, не может ли Тутриль уступить эту вещь за сходную цену перед отъездом.
— Я бы записывал на него разных должностных лиц, — мечтательно проговорил Элюч. — А то ведь черт знает чего наговорят, наобещают, а потом начисто забывают все. А на домах нет ни лопат, ни багров, ни пожарных ведер. Разве это порядок? А? Ты скажи, Тутриль? Ведь огонь — страшное зло на севере!
Элюч говорил на редкость гладко, и Тутриль понял, что он наизусть пересказывает содержание инструкции по пожарной охране в селах Чукотки.
Приходили еще два-три человека, но все это было не то. Тутриль все больше убеждался, что ему надо снова ехать в ярангу…
Как-то утром, не дождавшись очередного сказочника, Тутриль спросил у матери:
— Как позвонить Конопу?
— Он испортился, — коротко ответила Кымынэ.
— Телефон?
— Коноп.
— Что с ним?
— Запил.
Тутриль оделся и вышел из домика.
Последняя пурга намела большие сугробы в Нутэне. Над снегом торчали крыши низеньких старых домишек. Возле школы ребятишки катались с высокого снежного надува. Когда Тутриль проходил мимо, ребятишки притихли и что-то зашептали вслед.
Гараж можно было найти лишь по торчащей трубе. Сбоку в снегу была прорыта ведущая к дверям глубокая траншея. Тутриль остановился в удивлении: из гаража доносилась музыка — кто-то бил в бубен и пел старинные чукотские плясовые песни.
