Тони Мориссон - Любовь
Автобус, дорога домой – это запомнилось отрывочно; она то просыпалась, то мирно задремывала; морская соль и во сне продолжала щекотать ноздри. Но одно пробуждение было исключительно бурным: когда взгляду впервые за двадцать восемь лет открылся Силк, ярость взорвалась и ослепила ее. Аккуратные домики выстроились вдоль улиц, названных в честь то исторических персонажей, то пород деревьев, которые вырубили, чтобы сделать материалом стен и стропил. Заведение Масейо стояло на прежнем месте, через дорогу от церкви Агнца Божьего – не сдаваясь, мужественно держалось против новой котлетной закусочной «У Пэтти» на улице Принца Артура. И вот родной дом: вроде такой знакомый, но ты уезжаешь, а он продолжает меняться у тебя за спиной. Щедрые мазки маслом на холсте, который ты носила в голове, превращаются в потеки краски на стенах. Яркие, волшебно-живые соседи становятся туманными, контурными подобиями самих себя. Тот дом, что был гвоздем пришпилен к декорациям твоих мечтаний и кошмаров, вдруг от них отстегивается, и вот уже он не роскошный, а довольно потертый, но от этого становится еще более желанным, ибо то же, что случилось с ним, случилось и с тобой. Дом не съежился, это съежилась ты. Окна не перекосило – перекосило тебя. Значит, он стал еще более твоим, чем когда-либо.
Взгляд Гиды, долгий и холодный, мог значить что угодно, только не приглашение, поэтому Кристина силком прорвалась мимо нее в дверь. После весьма кратких переговоров они пришли к некоему подобию соглашения, потому что Мэй была безнадежна, в доме грязь, у Гиды из-за артрита переставали действовать руки и никто во всем городе их обеих терпеть не мог. В результате окончившая частную школу хлопотала по дому, а не осилившая толком грамоту им правила. Проданная одним мужчиной билась с продавшейся другому. Какой же безумный накал отчаяния ей понадобился, чтобы вернуться, впереться и закрепиться в доме, владелица которого готова была сжечь его, лишь бы ее в нем не было! Однажды она и в самом деле подожгла кровать Кристины, причем именно с этой целью. Так что на этот раз для безопасности Кристина устроилась в маленькой квартирке рядом с кухней. Ее дыхание становилось чуть спокойнее, лишь когда она видела бесполезные руки Гиды, но, зная, на что эта женщина способна, сдержать свое сердце, которое в присутствии Гиды начинало биться рвано и неровно, не могла. Нет никого хитрее и коварней; и мстительнее никого тоже нет. Так что дверь из кухни в свое жилище Кристина снабдила крепким замком, а ключ от него прятала.
Дорогу переползала черепаха, Кристина затормозила, но, взяв правее, чтобы объехать ее, наехала на другую, которая ползла следом за первой. Кристина остановила машину и посмотрела в зеркало заднего вида – левое, правое, внутрисалонное, – как она там, жива или нет? Беспомощно шевелит задранными кверху лапами или на дороге неподвижный треснувший панцирь? Руки дрожали. Ничего не увидев, Кристина вышла из машины и побежала по дороге назад. Мостовая пуста, апельсиновые деревья не шелохнутся. Нигде никакой черепахи. Она ей что, привиделась – эта вторая черепаха? Та, которую обогнали, мисс Претендентка на серебро, раздавленная колесом, съехавшим на обочину, чтобы спаслась ее более удачливая сестрица. Озирая дорогу, Кристина не задавалась вопросом, зачем ей это; не спрашивала себя, отчего она схватилась за сердце из-за какой-то черепахи, ползущей по шоссе № 12. Но тут на южной стороне дороги, куда направлялась первая черепаха, наметилось какое-то шевеление. Кристина медленно приблизилась и с облегчением обнаружила два поблескивающих зеленоватых купола, сдвигающихся в сторону деревьев. Колеса не задели мисс Серебряную, и пока водительница за рулем переживала и дергалась, та догнала свою шуструю подругу. Не в силах двинуться с места, Кристина следила за парочкой, пока черепахи не исчезли, и вернулась к автомобилю, только когда к нему сзади стала подползать еще одна. Когда она выползла с обочины на мостовую, автомобилистка улыбнулась: «У вас что там, в доме сортира нет?»
– Давай-ка разворачивайся, ты, засранка!
Она показала черепахе толстый воздетый палец и отъехала.
Нет, ну, адвокатесса, конечно, удивится – они с Кристиной на сегодня не договаривались, – но никуда не денется, примет. Сколько раз уже Кристина внаглую заявлялась в офис, однако не прогнали ни разу.
Ее смещение из положения балованной девчонки к позорной бездомности не было ни медленным, ни незаметным. Все всё знали. Ясно было, что возвращение домой в элегантном авто, за рулем которого богатый муж, ей не светит. Не вернется она и с дипломом, окруженная счастливыми детьми. Не будет никаких пленительных историй о том, как тяжело вести собственный бизнес да как мало остается времени на себя – все пристают, всем от тебя постоянно что-то надо: властям, клиентам, пациентам, агентам или, в крайнем случае, тренерам. Короче, никакого обхода старых знакомых со скрыто-снисходительными речами, полными намеков на удовлетворенность и самореализацию личности. Она в полном дерьме. А как ославлена! Но она все-таки Коузи, а в Гавани эта фамилия на людей по-прежнему действует, заставляет широко раскрывать глаза. Уильям Коузи владел когда-то множеством домов, курортным отелем, двумя яхтами и умопомрачительным, мифическим количеством денег в банке; на него смотрели как на чудо, но из-за него же весь город вздрогнул, когда узнали, что он не оставил завещания. Лишь каракули на одном из меню тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года давали какие-то намеки, как-то выражали его вдохновленную парами виски волю. Которая состояла в следующем: 1) «Джулия-2» – доктору Ральфу, 2) запасы «Монтенегро коронас» [31] – шерифу Силку, 3) отель – жене малыша Билли, 4) дом на Монарх-стрит и «что там останется бренчать в кармане» – «моей милой деточке Коузи», 5) машину (ту, что с убирающимся верхом) – Л., 6) запонки и галстучные булавки – Милдэди… и так далее и тому подобное вплоть до коллекции грамзаписей, которые должны были отойти Немому Томми, «лучшему блюзовому гитаристу на этой грешной земле». В настроении, наверняка приподнятом рюмкой неразбавленной «Дикой индейки», вечерком в компании подвыпивших приятелей он сидел и корябал промеж распоряжений о гарнирах и фирменных блюдах, о закусках – горячих и холодных – и прочих всяких десертах, как и что из его достояния распределить между теми, кто больше других ему потрафил. Через три года после его смерти кое-кого из тех выпивох нашли, и они подтвердили как само событие, так и подлинность почерка, не говоря уже о здравости ума, в котором мысли на эту тему, похоже, с тех пор больше ни разу не возникали. Вопросы дыбились, как гремучие змеи перед броском. Почему доктору Ральфу он отдает лучшую, самую новую яхту? Что делать с этими «коронас»? Шериф Бадди уже не первый год в могиле, значит, их что – его сыну отдать? Так этот нынешний Босс Силк не курит, и потом – кто такой Милдэди? Лидер-вокал из «Перпл Тоунз», сказала Гида. Нет, бывший уполномоченный муниципалитета по Пятой улице Страттерз, не согласилась Мэй, но он в тюрьме, а заключенным можно ли вступать в наследство? Так это же просто пластинки, дура, и по имени он тебя не назвал, что делать будешь? а тебя вообще не упомянул! и зачем отдавать машину, хоть с верхом, хоть без верха, той, что не умеет водить да чтобы продать не надо ничего водить уметь да это вообще разве завещание это чистый анекдот! В результате все сосредоточились на булавках и запонках, сигарах и нынешней цене старых облигаций, ни разу не задав главного вопроса – кто такая эта «моя милая деточка Коузи»? Позиция Гиды была очень сильной – особенно в свете того, что мужа она называла Папой. Однако, поскольку одна лишь Кристина являлась в биологическом смысле его отпрыском – деткой или «деточкой», ее притязания на основании кровного родства не уступали таковым со стороны Гиды как вдовы. По крайней мере так думала она, и так же считала Мэй. Но многие годы отсутствия плюс то, что Кристина никогда в отеле не работала (разве что как-то летом на подхвате), ослабляли ее позиции. С некоторым недоумением суд изучил засаленное меню, лишь чуть, быть может, задержавшись на салате из капусты с ананасом и «Злом Чили, Грозе Толстяков», выслушал троих адвокатов и в предварительном порядке (до представления более веских доказательств) присудил возникший в пьяном бреду титул «Милой Деточки Коузи» Гиде.
Однако присяжная поверенная Гвендолин Ист держалась другого мнения и не так давно сообщила Кристине, что основания для попытки отменить вердикт по апелляции у них есть. В любом случае, сказала она, пространство для маневра остается, даже если никаких свидетельств, дискредитирующих имеющееся, не будет найдено. Кристина годами искала такое новое свидетельство – в отеле, в доме, – но не находила ничего (кроме дребедени, указующей лишь на сумасшествие Мэй). А если что-нибудь и существует – то есть настоящее, вразумительно отпечатанное завещание, – то оно, скорей всего, у Гиды в одном из нескольких запертых секретеров за дверью спальни, тоже еженощно запираемой «от непрошеных гостей». Но теперь надо действовать быстро. Больше нельзя ждать, пока соперница умрет или, как минимум, утратит дееспособность после инсульта. Теперь в салате появился третий ингредиент. Гида наняла девку. Чтобы она, как пояснила эта Джуниор Вивьенн за завтраком, «помогала ей писать мемуары». Кристина даже поперхнулась кофе при мысли о том, как слово «писать» может относиться к особе, которая и в школу-то ходила в общей сложности едва ли пять лет. Джуниор, и та – да, точно, она тогда выскребала мякоть грейпфрута – ухмыльнулась, произнеся «мемуары» в точности так, как это получалось у неграмотной Гиды. «О своей семье», – повторила за Гидой Джуниор. О какой такой семье? – недоумевала Кристина. О том выводке прибрежных крыс, которые мылись в бочке и спали в одежде? Или она что – и на кровное родство с Коузи претендует, а не только на его землю?
