Хуан Марсе - Двуликий любовник
— Это твоя рыба?
— Да.
— Значит, ты украл ее из пруда.
— Мне подарил ее хозяин дома. Это золотая рыбка.
— Золотых рыбок не бывает, дурило.
Высокомерный вид мальчика начинает меня раздражать. Я смотрю на его вздернутый наглый нос, на четко очерченные толстые губы и сплевываю, едва не попав ему на ботинок.
— Катись отсюда, парень.
— Это японская рыба, — невозмутимо продолжает он. — А ты кое-чего не знаешь.
— Чего же?
— Этих рыбок можно держать в руках.
— Рыб нельзя брать руками.
— А вот и можно. Сейчас я покажу. Смотри.
Я все еще прижимаю аквариум к груди. Образованный мальчик смело запускает в него руку, вытаскивает рыбку из воды и подносит ее к моему носу. Рыбка судорожно колотит хвостом, неожиданно делает прыжок и, прочертив над нашими головами сияющую дугу, шлепается в стоячую воду пруда и исчезает. В одно мгновение от нее не остается и следа. Я отталкиваю маленького пижона, становлюсь коленями на парапет, окаймляющий пруд, и пристально всматриваюсь в мутную зыбь, надеясь разглядеть в ней блестящую рыбку. Тщетно. Опускаю в воду руку, отчаянно силясь нашарить ее в неведомых глубинах. Все мои усилия напрасны — я больше никогда ее не увижу... И, обратив к моему врагу пылающее от гнева лицо, я испускаю отчаянный, душераздирающий вопль, боевой клич Фанеки, сигнал нашей команды к наступлению: «Кроличьи шкурки беру-у-у!»
Услышав этот вопль, злосчастный мальчишка в ужасе улепетывает. Окаменев от ненависти, задыхаясь от отчаяния, я не двигаюсь с места и думаю о рыбке, которая плывет в темной воде пруда, среди гниющей тины и скользких водорослей. В этой зеленой воде, думаю я печально, рыбку ждет неминуемая гибель...
Я и сейчас вижу себя таким, несмотря на прошедшие с той поры годы, себя и рыбку: я стою, склонившись над прудом, словно собираясь напиться его мертвой воды, а рыбка беззвучно скользит над илистым дном, над клубами столетнего мха, и растворяется во мраке навсегда.
4
В день своего свидания с Нормой с десяти утра до двух дня Марес работал на площади Дель-Пи. В полдень он ненадолго прервался и зашел на рынок Букерия, купил там несколько листьев салата и две телячьих котлеты, снова отправился в магазин театральных принадлежностей на улице Оспиталь и приобрел накладные брови и бакенбарды. Возвращаясь обратно, где-то на улице генерала Касаньеса он внезапно почувствовал странное желание сделать кое-что, чему позже не мог найти никакого объяснения: он зашел в бар и купил там пачку сигарет «Дукадос-интернасьональ».
Чуть позже он встретил Кушота и Серафина, они вместе выпили пару стаканов вина, но обедать с ними Марес не захотел и отправился домой. Дома он поджарил котлеты, съел их с салатом и откупорил бутылку «Риохи». Потом, прихватив с собой бутылку, заперся в спальне и поспал минут двадцать. Он с удовольствием поспал бы подольше, но нервы были слишком напряжены. Проснувшись, он увидел лежавшую на ночном столике пачку сигарет и не смог объяснить ее появление: он не курил.
— Ладно, за работу, — сказал он себе и придвинул к окошку столик; на него поставил прямоугольное зеркало, затуманенное крошечными пятнышками ржавчины и двумя длинными разводами. Он прислонил зеркало к стопке книг и аккуратно разложил перед ним накладные усы, ресницы и бакенбарды, принадлежности для бритья и клей.
Усевшись за столик, он довольно долгое время изучал в зеркале свое лицо, бледное, измученное, до неузнаваемости измененное временем, безжалостным огнем зажигательной смеси и горькими воспоминаниями о несчастной любви. Какой стертой и невыразительной стала за эти годы его физиономия! Он смотрел на себя в зеркало без грусти и сожаления, холодно и спокойно изучая этого пошлого, унылого неврастеника, в которого превратился. Несмело дотронулся до волос: белесые, редкие, мертвые, они походили скорее на потрепанную бахрому старого ковра. Ожог разгладил и натянул ставшую пергаментной кожу, стер с лица всякое выражение, придал черепу неожиданно жесткие очертания. Смутно шевельнулась мысль, напомнившая строчку одного поэта[18], что за этой личиной, которая глядела на него из зеркала, никого не было.
— Да тебя и без всякой маски никто не узнает, — произнес он равнодушно, обращаясь к отражению. — Кто разглядит в этих серых отрепьях того пижона, дона Пустое Место, который так удачно женился на Норме Валенти?
— Никто, — ответил он совершенно другим голосом. — Козел.
Даже она вряд ли узнала бы его теперь. Мало ожогов, от которых его кожа стала безжизненной и гладкой как пергамент, так еще за последние три года у него выпали почти все волосы, на руках появились пигментные пятна, неизвестно почему уменьшился рост, нос искривился, плечи ссутулились, и так вытянулся подбородок, что лицо стало более узким.
— Ладно, будет что будет. Приступим.
Сначала влажной губкой он нанес на лицо и уши тональный крем, затем натянул черный кудрявый парик и аккуратно приклеил усы и бакенбарды. Проделав это, он приступил к деталям: выщипал пинцетом волосы на переносице, приклеил накладные брови, расположив их чуть повыше тех, которые обычно рисовал себе по утрам, в левый глаз вставил зеленую линзу, а правый закрыл черной повязкой. Затем с помощью белого карандаша уменьшил мешки под глазами, а с помощью коричневого разделил подбородок на две половины, подрисовав тень от ямочки. Потом загримировал крылья носа, сделав его более сухим и тонким, подчеркнул выступающие скулы и утяжелил нижние веки. Со времени ожогов в ноздрях и ушах у него росли жесткие волосы, и сейчас он старательно удалил их пинцетом. Самым сложным оказалось бережно, одну за другой, приклеить к веку левого глаза десять накладных ресниц. В инструкции, прилагавшейся к комплекту ресниц, он прочел, что они держатся две недели и что с ними можно даже умываться.
Постепенно в ржавом облачке зеркала начало вырисовываться лицо чарнего, который появлялся в его
снах; сейчас оно смотрело на него сперва с недоумением, затем с иронией. Прохиндей цыганистого вида, заносчивый и спесивый, с черной повязкой и наглым зеленым глазом. Несомненно, именно он, этот наглый жулик, так неожиданно совратил вдову Гризельду, хотя теперь он выглядел куда более стильно и убедительно. Резиновые хрящи в ноздрях сделали неприметный нос Мареса орлиным, а с помощью тампонов он попытался увеличить и сделать более мужественным свой невзрачный подбородок.
— Нет, это тебя толстит, — беседовал он сам с собой. — А если повыше к скулам... Нет, не годится.
Говорить с ватой во рту было трудновато, и он вынул тампоны.
Сияющий и умиротворенный, он искоса разглядывал в зеркале свой новый облик и, словно ожидая от отражения одобрительного знака, заговорщицки подмигнул ему. В ответ он получил кривоватую ухмылку, отметив, что ирония и лукавство все сильнее проступали в веселом обрамленном ресницами зеленом глазе, который его пристально изучал. Он встал и принялся не спеша переодеваться: надел белую рубашку — другую, любимую, из розового шелка, он не нашел, видно, отправил ее в стирку — и коричневый костюм в толстую, словно начерченную мелом, полоску, жемчужно-серый галстук и вызывающие коричневые с белым туфли на высоких каблуках. Подойдя к зеркалу в дверце шкафа, он оглядел себя с головы до ног. Ощущение того, что перед ним незнакомец, было настолько полным, что от неожиданности он вздрогнул. Этот незнакомец был стройнее и выше, с прямой, горделивой осанкой, кошачьей мягкостью в движениях, впалыми щеками и величественным профилем.
— Великолепно, — сказал он голосом Фанеки и сделал несколько шагов, не переставая смотреть на свое отражение. Напрягая голосовые связки, он настраивал свой глухой, невыразительный голос: — Раз, раз, — говорил он, глядя в зеркало, — один, два, три, выше, смелее, твой новый, властный голос должен очаровать твою жену...
Овладев голосом, он еще раз прошелся перед зеркалом и понял, что последнее и единственное, что могло выдать его и нуждалось в немедленной проработке, — это походка. Через три часа ему предстояло увидеть Норму, и все это время он прохаживался взад-вперед, тщательно вырабатывая новый стиль ходьбы, иной ритм. После нескольких попыток контролировать мышечное напряжение он выбился из сил, но зато научился особым образом напрягать левую ногу, изображая легкую хромоту; центр тяжести сместился, что автоматически изменило и его осанку, и все движения, даже в плечах и пояснице, и он стал ходить совершенно иным, непривычным ему способом. Все тело вдруг стало другим, изменилась осанка, движения стали четкими и гибкими.
Он окончательно освоился и приобрел внутреннее равновесие, несколько раз пройдясь по комнате новой походкой. И вдруг словно чья-то чужая воля овладела его существом, и он сделал две совершенно неожиданные вещи, которые никогда раньше не приходили ему в голову и к которым он не испытывал ни малейшей склонности: он, не куривший никогда в жизни, за исключением баловства в далеком детстве, закурил сигарету и заменил элегантный жемчужно-серый галстук другим, кричащим, гранатово-алым в пестрых узорах.
