Амин Маалуф - Лев Африканский
Вместо нескольких дней мы провели там около шести недель, до тех пор, пока хозяин постоялого двора сам не подыскал для нас неподалеку от Цветочного рынка в тупичке узкий дом, вполовину того, который был у нас в Гранаде, с низкой и заляпанной грязью дверью, перед которой всегда была лужа. Предлагая нам этот дом, он пояснил, что прежде он принадлежал одному андалузскому купцу, решившему обосноваться в Константинополе и там развернуть свое дело. Однако вскоре благодаря соседям мы узнали, что это было совсем не так: бывший хозяин просто-напросто вернулся в Гранаду, поскольку на его долю за три года в Фесе не выпало ни одного счастливого дня. Двое из его детей умерли от чумы, а старший сын подцепил постыдную болезнь, ту, что в народе зовется «прыщики». Когда мы попали в Фес, весь город был объят страхом перед этой болезнью; она распространялась столь стремительно, что, казалось, никому ее не избежать. В первое время заболевших изолировали, как прокаженных, но число их так быстро росло, что пришлось вернуть их в семьи. Весь город превратился в один зараженный квартал, никакое лечение не помогало.
Еще более пугающими, чем сам недуг, были слухи, которые его сопровождали. Горожане шептались, что до появления андалузцев такого и в помине не бывало. Те же в свое оправдание кивали на евреев и их женщин, как разносчиков болезни, которые, в свою очередь, все валили на кастильцев и португальцев, а то и на генуэзских и венецианских моряков. В Италии та же напасть звалась французской болезнью.
* * *В тот год — кажется, это было весной — отец стал вести со мной беседы о Гранаде. Позже это вошло у него в привычку. Он часами удерживал меня возле себя, не глядя на меня, не интересуясь, слушаю ли я, понимаю ли, знакомы ли мне те места и люди, о которых идет речь. Сам он усаживался на циновку, лицо его озарялось, неприятности и заботы отступали. На несколько минут или часов он превращался в сказителя, мысленно покидал Фес, смрадные, покрытые пылью стены нашего нового жилища, и неохотно возвращался в них из путешествия по памяти.
Сальма с состраданием, беспокойством, а то и испугом взирала на него. Она не усматривала в его поведении ни ностальгии, ни отзвука трудностей эмигрантской жизни. Для нее мой отец перестал быть самим собой с того самого дня, когда Варда ушла из дома, а ее возвращение ничего не исправило. Отсутствующий, обращенный в себя взгляд, чужой голос, тяга к стране ромеев, наваждения, которые преследовали его и которые заставляли его действовать вопреки здравому смыслу, — все давало повод предполагать, что Мохаммед находился под действием чар. И она задалась целью излечить его, даже если для этого пришлось бы перебывать у всех колдунов на свете.
ГОД КОЛДУНОВ
901 Хиджры (21 сентября 1495 — 8 сентября 1496)
Порядочные женщины Феса, проходя по Цветочному рынку, ускоряли шаг, еще сильнее кутались в покрывала и затравленно озирались по сторонам, и хотя в лицезрении цветов нет ничего предосудительного, всем был известен любопытный обычай фесцев окружать себя цветами — сорванными либо в горшках, — когда они предавались запретным возлияниям. Для иных ханжей купить благоухающий букет было все равно что приобрести графинчик вина, а цветочники в их глазах были ничем не лучше кабатчиков, к тому же что те, что другие по большей части являлись андалузцами, процветающими и раскрепощенными.
Сальма также ускоряла шаг, стоило ей ступить на квадратную площадь, на которой располагался Цветочный рынок, не столько из ханжества, сколько из желания не дать повода для разговоров. В конце концов я обратил на это внимание и стал воспринимать как игру: она переходила чуть ли не на бег, и мне приходилось поспевать за ней, я даже пытался обогнать ее. В один из дней этого года мать, как всегда, ускорила шаг на Цветочной площади. Рассмеявшись, я бросился за ней. Но вместо того чтобы удержать меня, как обычно, она и сама побежала. Когда же я отстал, она остановилась, подхватила меня на руки и еще скорее устремилась вперед, выкрикивая на ходу что-то непонятное. И только когда мы оказались на другом конце площади, я наконец понял причину такой поспешности: Сара!
Я еще помнил о самом ее существовании, поскольку при мне не раз заходила о ней речь, но не о ее чертах.
— Само Провидение послало тебя в эти места, — выпалила мать, едва переведя дух.
Сара-Ряженая скорчила забавную гримасу.
— То же без конца повторяет и наш раввин. Сама же я в этом не шибко уверена.
Все в ее облике вызывало во мне любопытство: разноцветные одежды, раскатистый смех, золотые зубы, серьги внушительных размеров, а кроме того, удушающий аромат, ударивший мне в нос, когда она прижала меня к своей груди. Пока я пялился на нее, она поведала матери свои злоключения с тех пор, как незадолго до нас покинула Альбайсин, сопровождая свой рассказ жестикуляцией и необыкновенно выразительной манерой говорить.
— Что ни день, возношу я хвалы и благодарность Всеблагому за то, что надоумил меня бежать. Те, кто выбрал крещение, подверглись страшным преследованиям. Семеро моих кузенов за решеткой, племянница заживо сожжена с мужем за якобы тайное пристрастие к иудейству. — Спустив меня с рук, она продолжала, понизив голос: — Всех выкрестов подозревают в этом, ни одному испанцу не ускользнуть от Инквизиции, если он не докажет, что в его роду не было ни евреев, ни мавров. А сам-то Фердинанд не без еврейской крови, да и Торквемада тоже. Пропади они пропадом!
Сара нисколько не жалела, что бежала с родней в Португалию, хотя вскоре ей пришлось убедиться, что там могли обосноваться лишь состоятельные единоверцы, да и то при условии, что будут осыпать золотом власть предержащих. Простым людям вскоре вновь пришлось делать выбор между бегством и обращением в другую веру, как уже однажды в Кастилии.
— Я не стала тянуть время, переплыла море и несколько месяцев провела в Тетуане, а после уж добралась до Феса со старшей дочерью и зятем, который рассчитывает найти здесь работу у дяди, торговца ювелирными изделиями. Моя вторая дочь со своим мужем, как и большинство наших единоверцев, отправились в страну турецкого султана, покровителя нашего народа. Да продлит Всевидящий дни его и дарует победу над нашими врагами!
— Все мы на это уповаем! — вздохнула мать. — Если Господь смилостивится и вернет нам однажды нашу страну, кто, как не турецкий султан, будет его десницей.
Для Сальмы победа над кастильцами была самой заветной мечтой. Однако в настоящий момент ее не столько занимало будущее Гранады, сколько судьба собственного очага. Она потому так и радовалась обретению подруги, что не забыла, как успешно та помогла ей вновь привлечь к себе Мохаммеда, когда он чуть было не потерял к ней интерес. На этот раз надеяться на эликсир не приходилось; Сальма непременно хотела побывать у колдунов, а поскольку ее мать была тяжело больна и не могла ее сопровождать, Сара оказалась как нельзя более кстати.
— Как самочувствие твоего кузена? — поинтересовалась та.
— Так, как позволяет ему Господь!
Неоднозначность ответа, по всей видимости, не ускользнула от Сары. Она накрыла своей рукой руку матери. Обе разом перевели взгляд на меня, после чего отошли на шаг в сторонку и зашептались. До меня долетали лишь обрывки их разговора: из уст Сальмы несколько раз вылетели слова «Румийя» и «колдунья», а также «снадобье», Сара же внимала ее словам и одобрительно кивала головой.
Условились встретиться на этом же месте через день и тогда начать обходить прорицателей и колдунов; я тоже должен был принять в этом участие. То ли мать боялась оставить меня с Вардой, то ли я был ей нужен для отвода глаз, чтобы не вызвать подозрения у отца и соседей. Для меня же, в ту пору семилетнего, это явилось опытом, столь же необычным, сколь и неожиданным. И, должен признать, порой внушавшим мне страх.
Первой мы посетили ясновидящую Ум-Бассар. Говорили, будто каждое новолуние ее навещает султан Феса и будто это она наслала порчу на угрожавшего ему эмира, которого вскоре поразила слепота. Несмотря на свою известность, она проживала в таком же скромном домишке, как и наш, расположенном на Парфюмерном рынке в глубине узкой галереи с аркадами. Вход был завешен кусками ткани, чтобы войти, достаточно было приподнять край занавески. Чернокожая служанка провела нас по темному коридору в небольшое помещение. Ум-Бассар восседала на огромной зеленой подушке, на волосы был наброшен платок с золотыми нитями того же цвета, за ее спиной на стене виднелась ткань с изображением двадцати восьми ковчегов луны, а перед ней на низком столике стояла глазурованная чаша.
Мать села напротив предсказательницы и вполголоса поведала, что ее к ней привело. Мы с Сарой остались стоять сзади. Ум-Бассар налила в чашу воды и добавила каплю оливкового масла, на которую трижды дунула. Произнеся непонятные заклинания, она вперила взгляд в чашу и заговорила хриплым голосом:
