Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)
По телевизору шел какой-то фильм про природу.
Breaking news!!!
В стране, откуда он вчера прилетел, этой ночью пришла к власти группа патриотически настроенных военных.
– Наше государство окажет новому правительству национального возрождения всю необходимую политическую, моральную и иную помощь, – со сдержанным ликованием сказал диктор.
Комната 2-15
Приснилось, что я оказался в каком-то громадном здании, в комнате с хорошей кожаной мебелью, с ковром и горкой, где парадная посуда, но комната явно нежилая, гостиничный номер или приемная. Вот я там сижу, и входит незнакомая женщина, одетая строго и официально, в костюме на грани униформы, – и это лишний раз убеждает меня, что я не в гостях, а в гостинице или в учреждении, – и говорит:
– Всё, что оставил вам ваш умерший друг, находится на втором этаже, в комнате 2-15. Идите и забирайте.
Какой друг? Ну, не так уж важно.
Я встаю и иду. Выхожу в коридор, озираюсь и понимаю по номерам комнат, что я на четвертом этаже: все номера вроде 4-10, 4-11 и так далее.
Ищу лестницу вниз.
Здание и вправду громадное. Его огромность подчеркивает внутренний двор, куда смотрят редкие окна по другой стороне коридора, напротив дверей. Я заглядываю туда, вижу большой замкнутый со всех сторон колодец, своего рода атриум. На дне газон и деревья в кадках, наверху – а этажей тут не менее восьми – стеклянный купол, мелко переплетенный металлическими конструкциями.
Нахожу за поворотом лестницу.
Спускаюсь, вхожу в комнату 2-15.
Это кабинет физики, как в старых школах. Лабораторные столы с горелками, а по стенам застекленные шкафы со старинными приборами ртутными барометрами, электрофорами и проч.
– Вот в этом шкафу, – говорят мне девушки в синих лаборантских халатах. – Вот здесь, здесь, вот оно, вот что он – то есть мой умерший друг – вам оставил.
Протягивают мне хрустальный бокал. В нем подвеска на цепочке. Очень большой продолговатый рубин в золотой оправе, а сверху, где ушко для цепочки, маленькая бриллиантовая корона. Такая, в три зубца.
– Это всё? – говорю я.
– Всё, – отвечают они. – Берите и уходите.
Я вынимаю подвеску. Роняю ее. Поднимаю с пола. Вижу, что бриллиантовая корона оторвалась и ускакала под шкаф. Цепочка тоже куда-то делась. Наверное, провалилась в щель между старыми скрипучими досками пола. То есть у меня в руках красный драгоценный камень в жирной, с цветами и вензелями золотой оправе.
– Ах, какой большой рубин! – голосят девушки-лаборантки. – Он очень дорогой! Это огромные деньги! Забирайте скорее.
– Слишком большой, – говорю я. – Из него даже перстня не сделаешь.
– Мы вам скажем адрес, – отвечают они. – Ювелирная мастерская, где его обточат или даже, может быть, сумеют расколоть на два, на три, на четыре камня!
– А корона и цепочка? – спрашиваю.
– Сейчас мы принесем веник и будем двигать шкаф, – говорят они.
– Ладно, – говорю я. – Не надо.
– Заберите бокал, он тоже ваш.
– Не надо! – я заворачиваю рубин в носовой платок, кладу в нагрудный карман (оказывается, я в костюме) и выхожу из комнаты 2-15.
Иду обратно.
Только сейчас соображаю, что наверху, там, откуда я спустился, меня ждет жена.
В коридоре меня нагоняют и обгоняют школьники. Первоклассники, наверное. И первоклассницы тоже. Они идут колонной по четыре, попарно взявшись за руки. Мальчик-девочка, мальчик-девочка. Я сзади вижу детские нежные затылки, с расчесанными надвое и заплетенными в косички-бублики волосами у девочек, с подстриженными машинкой шейными ложбинками у мальчиков.
Дети поют чистыми и звонкими голосами, как Большой детский хор Всесоюзного радио и телевидения:
Страна моя, прекрасная,
Офигительно классная!
Страна моя, любимая,
Офигительно сильная!
Страна моя, бескрайняя,
Охренительно странная!
Уходят, скрываются за поворотом.
Я иду по коридору. Там в низких шкафах стоят толстые красные книги. Издалека похожи на «КПСС в резолюциях» – было такое многотомное издание красного цвета.
Между книгами торчат бумажки, на них написано от руки – сто семьдесят руб.
То есть это распродажа.
Подхожу ближе. Нет, это не «КПСС в резолюциях», а школьные выпускные альбомы. Их очень много.
Рядом на старой школьной банкетке – деревянной, поверху обитой дерматином – сидит женщина лет сорока, модно и дорого одетая, отлично причесанная, ухоженная и довольно красивая, надо признать. Прикрыв лицо руками – поставив ладони домиком над бровями, – она хохочет. У нее вздрагивают плечи.
Наверное, ее рассмешила эта хулиганско-патриотическая песенка, которую дети пели своими ангельскими голосами.
– Смешно! – говорю я, подойдя к ней совсем близко.
– Ужасно! – говорит она, открыв лицо. Я вижу, что она плачет. Сначала мне кажется, что ее от смеха прошибла слеза, но потом понимаю, что она плачет всерьез.
– Ужасно! – рыдает она. – Здесь продаются наши выпускные альбомы. Мой альбом в том числе, вот! – она вытаскивает его с полки. – За сто семьдесят рублей, вы понимаете? Просто за копейки! Каждый сможет купить мой выпускной альбом! И увидеть меня! Какая я была в первом классе! Какая я была в седьмом на физкультуре! Какая я была чудесная, стройная, милая! Каждый может сравнить с тем, во что я теперь превратилась! Ужасно!
Я смотрю на нее. Теперь она выглядит просто отлично. Наверное, думаю я, лучше, чем тогда, когда она была юным существом в маечке, с бантиком на макушке.
– Не покупайте мой альбом! – умоляет она. – Не открывайте его! Поклянитесь! Клянетесь?
– Клянусь, клянусь, – говорю я.
И вот в этот самый миг я вдруг понял, кто был мой умерший друг, и вся его жизнь, и наша с ним дружба за секунду пронеслась передо мною.
Но когда проснулся – напрочь забыл. Но на всякий случай проверил нагрудные карманы своих пиджаков. Думал, вот так сумею вспомнить. Нет. Не вспомнил.
О гордости и лжи, душеполезная повесть
Мне приснилось, что я поступил в монастырь. Но так как я уже стар и душа моя изъедена грехом гордости, сказал мне настоятель, что мне назначается особое послушание. Меня посылают работать уборщиком в гостиницу. Суть в том, что меня, человека довольно известного, вполне могут узнать отдельные постояльцы. Мне надлежит смиренно вынести их вопросы и, может быть, злые насмешки или обидную жалость.
– Отвечать следует: «На всё воля Божья», – сказал настоятель.
– А можно сказать, что я теперь в монастыре и таково мое послушание?
Настоятель подумал, покрутил пальцами четки и сказал:
– Ладно. Можно.
Вот я останавливаю тележку перед номером. Беру ведро, швабру и корзинку разных бутылок, щеток, губок и прочих уборочных принадлежностей. Отпираю дверь, вхожу в номер.
Это обычный номер с большой двойной кроватью. Сбоку дверь в санузел.
На помятой кровати сидит женщина. Довольно молодая – самое большее тридцати лет – и вполне красивая, стандартной блондинистой красотой. Длинные ноги, ухоженные ногти, скромные часики, аккуратная стрижка.
– Извините, – говорю я, делая шаг назад.
– Что вы, что вы, – поспешно говорит она. – Это я пришла чуть раньше. Мне сказали, что номер еще не готов, я думала, что у вас чекин в два часа, как везде, а оказалось – в три! Вообще-то это легкое жульничество, – она неестественно улыбается, – гостиница крадет лишний час из первых суток, но я понимаю, – улыбается она еще шире и еще принужденнее, – что лично вы тут ни при чем… Но я не хочу торчать целый час в холле или в баре… Так что давайте, давайте.
– Позвольте перестелить постель, – говорю я.
– Сначала туалет! – говорит она. – Там грязно.
Мне кажется, что я где-то ее видел. Но нет, мне только кажется. Я выбрасываю эту мысль из головы.
В туалете очень грязно. Хлопья засохшей грязной мыльной пены на раковине. На полу нассано, унитаз в потеках, за унитазом клочья волос и бумажки сами понимаете с какими следами. Я, смиряя отвращение, зная, что это работа над своей душой, начинаю уборку. «Господи, – повторяю я, – милостив буди мне грешному, милостив буди мне грешному», и так много раз…
Вдруг слышу мужской голос:
– Здесь кто-то есть?
– Убираются, – говорит женщина. О, это плебейское «убираться» вместо «делать уборку»! Но я смиряю гордыню и повторяю: «Господи, милостив буди мне грешному…»
– Вот черти, – говорит мужчина, распахивает дверь туалета и этак небрежно, барственно, – Девушка, нельзя ли слегка поторопиться…
Я, стоя на коленях около унитаза, оборачиваюсь.
Он глотает язык. Он на самом деле издает какой-то булькающий звук. Потому что я не девушка, а почти совсем лысый старик. Я тоже чуть не икаю. Потому что он мой старинный приятель.
А эта женщина – жена его сына. Я с ней знаком, но мельком.
