Лорен Грофф - Судьбы и фурии
– Даже не знаю, – мягко прошептала Сьюзан, – мне вроде как даже нравится жить одной.
Она все еще играла подростков в мыльных операх. Кажется, руководство студией не собиралось сдаваться и планировало выжимать из нее этого подростка до последнего, пока от него ничего не останется и Сьюзан не отправят играть матерей и жен.
В любом сюжете женщину всегда определяет ее отношение к чему-то.
– А мне грустно спать одной, – сказала Даника. – Я подумываю купить надувную куклу, просто чтобы просыпаться рядом с кем-то по утрам.
– Попробуй начать встречаться с моделью, – сказал Чолли. – Одно и то же.
– Ненавижу твое лицо, Чолли, – сказала Даника, изо всех сил стараясь не засмеяться.
– Да-да-да, повторяй это почаще. Правду мы оба знаем, – сказал Чолли.
– Меньше минуты до того, как упадет шар[13], – напомнила Матильда, внося поднос с шампанским. Все посмотрели на Сэма, и он пожал плечами. Даже рак не смог его сломить.
– Бедный старина Сэм, – сказал Лотто. Он успел хлебнуть бурбона после ужина и до сих пор не протрезвел.
– Одинокий бубенчик? – предложил свой вариант Чолли, но не вполне дружелюбно.
– Сэм-пол-яйца, – сказала Матильда и легонько толкнула развалившегося на диване Лотто.
Он сел ровнее и зевнул. Расстегнул пуговицу на брюках. Тридцать лет. Закат юности. Он почувствовал, как на него опять накатывает мрак, и сказал:
– Вот и все, народ. Последний год человечества. Следующий новый год уже будет двухтысячным, самолеты начнут падать с неба, компьютеры – взрываться, ядерная энергия выйдет из-под контроля, мы увидим короткую вспышку света, а затем этот свет зальет все и с нами будет кончено. Навсегда. Чао, проект «человечество». Так что живите на полную! У нас остался для этого последний год!
Лотто, конечно, шутил, но на самом деле верил в это. Он представил, каким прекрасным и здоровым был бы мир без людей, как он вынашивал бы новую, дивную жизнь. Представил крыс с лишними пальцами, обезьян в разноцветных очках, рыб– мутантов, возводящих огромные подводные замки. Если и существует какой-то Высший План, то он в любом случае был бы лучше без человеческого присутствия. С другой стороны, он вспомнил молодое лицо своей матери, подсвеченное огнями свечей.
– «И я видел, что жена та упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и видя ее, дивился удивлением великим»[14], – прошептал Лотто.
Все оглянулись на него, испугались и тут же отвернулись.
Лотто разбивал Рейчел сердце. Вся семья разбивала ей сердце. Ма, которая решила заживо похоронить себя в уединении и несчастье, преданная как собачка, надрывная Салли и даже Лотто, чью гордыню она никак не могла понять.
Только ребенок может злиться так долго и так долго не может простить, чтобы все наконец наладилось. Матильда заметила, что глаза Рейчел опять переполнились грустью, и коротко покачала головой, как бы говоря «не надо». Он это заметит.
– Тридцать секунд! – воскликнула она.
Из компьютера доносилась музыка Принца.
Чолли наклонился к Данике, надеясь на праздничный поцелуй. Отвратительный коротышка. Какой же огромной ошибкой было позволить ему облапать ее как-то раз в такси по пути их Хэмптонса прошлым летом. И о чем она только думала? Да, она тогда рассталась с парнем и еще не нашла нового, но все же…
– Ни единого, мать твою, шанса! – отрезала она, хотя Чолли и продолжал что-то бубнить.
– …должна мне два миллиона долларов!
– Чего?
Он усмехнулся.
– Тут всего двенадцать с чем-то секунд осталось до 1999 года. Мы забились, что эти двое разведутся еще до 1998-го.
– Пошел ты, – сказала она.
– Взаимно, кидала, – ответил он. – Но у тебя еще есть время до конца года.
– Двенадцать секунд, – сказала Матильда. – Прощай, 1998-й. Тягучий и скучный год.
– «Ничто не может быть ни хорошо ни дурно, лишь наша мысль творит его таким!»[15] – выдал пьяный Лотто.
– «Ты говоришь о пустяках»[16], – ответила Матильда.
Лотто подскочил, открыл было рот, но тут же закрыл его.
– Видишь? – сказала Даника. – Они постоянно цапаются. Когда кто-нибудь из них вылетит, я буду считать это победой.
– Десять! – Матильда подняла бокал и слизнула капельку шампанского, пролившуюся на руку.
– Я спишу долг, если ты пойдешь со мной на свидание, – жарко прошептал Чолли Данике на ухо.
– Что?
– Я богат. А ты злая. Почему бы, черт побери, нет?
– Восемь! – воскликнула Матильда.
– Да потому что меня от тебя тошнит! – сказала Даника.
– Шесть. Пять. Четыре! – скандировали остальные.
Чолли приподнял бровь.
– Ладно, хорошо! – вздохнула Даника.
– Один! С Новым годом! – закричали все.
В квартире наверху кто-то трижды громко топнул, младенец завопил, и его вопль слился с криками, доносящимися сквозь морозную ночь с Таймс-сквер, а затем потонул в грохоте фейерверков.
– Счастливого Нового года, любовь моя! – сказал Лотто, обращаясь к Матильде, а затем притянул к себе и поцеловал.
Они уже очень давно не целовались вот так. Месяц точно. Он уже и забыл, какие милые веснушки у нее на носу. Как он мог об этом забыть?
Хотя… ничто не сравнится с женой, которая готова уработаться до смерти и просто задушить всякое проявление любви. Или с медленно умирающими мечтами. Или разочарованием.
Матильда откинула голову, и зрачки, в которых Лотто утонул, уменьшились. Сжались.
– Это будет твой год, – сказала она. – Ты станешь Гамлетом на Бродвее. Найдешь свою дорогу.
– Мне нравится твой оптимизм, – вяло сказал он.
Элизабетт и Рейчел синхронно поцеловали Сьюзан в щеки, чтобы она не выглядела такой одинокой. Сэмюель тоже поцеловал ее, заливаясь краской, но она его засмеяла.
– Как будто с помойкой поцеловалась, – сказала Даника, отрываясь от губ Чолли. Она выглядела испуганной.
Уходили все парами. Позевывая, Матильда выключила свет и унесла всю еду и грязную посуду на кухню, но уборку решила оставить на утро.
В спальне она вылезла из своего платья и забралась под пуховое одеяло. Сначала Лотто просто наблюдал за ней, стоя в дверях, а потом спросил:
– Ты помнишь, как каждый Новый год мы занимались сексом, до того как лечь в постель? Телесное благословение на год вперед…
Он хотел бы сказать больше. Хотел бы сказать, что в этом году, возможно, они могли бы завести ребенка. Он мог бы сидеть с ним, пока она была бы на работе. Честное слово, если бы это зависело только от него и у него было подходящее строение тела, чтобы выносить малыша, какая-нибудь ошибка с противозачаточными уже точно имела бы место и маленький Лотто в его чреве уже вовсю колотил бы пятками.
Нечестно, что это удовольствие могут испытывать только женщины.
– Милый, мы занимались сексом не только в эти дни, но также и в тыквенный день на Хэллоуин, и в день похода в бакалею…
– Так что же изменилось? – спросил он.
– Просто мы постарели, – ответила она. – Мы итак делаем это чаще, чем все наши женатые друзья. Два раза в неделю – это хороший показатель.
– Недостаточно, – проворчал он.
– Это я уже слышала. Как будто я когда-то тебе отказывала!
Он вздохнул, готовясь к очередной стычке.
– Ладно, – сказала она. – Если ты ляжешь прямо сейчас, мы это сделаем, только не злись, если я вдруг усну.
– Прекрасно. Очень соблазнительное предложение, – фыркнул Лотто и, прихватив свою бутылку, исчез в темноте коридора.
Он прислушивался к дыханию, а временами и похрапыванию жены и думал о том, как он вообще пришел к тому, что сидит здесь пьяный, одинокий и уничтоженный.
Да уж. Несомненный триумф.
Каким-то образом он умудрился растерять весь свой потенциал. И вот это – настоящий грех. Ему уже тридцать, а он так ничего и не добился. Ощущение собственной ничтожности медленно убивало его. Как и говорила Салли, он просто истекает кровью.
[Возможно, таким униженным мы полюбим его еще больше.]
В эту ночь он внезапно понял свою мать, заживо похоронившую себя в пляжном домике. Никакого риска снова пострадать от общения с другими людьми. Он слышал, как его мысли гулко пульсируют во мраке, окутавшем его с того самого дня, как он потерял отца. Как бы он хотел, чтобы от какого-нибудь самолета оторвался фюзеляж и рухнул на него в эту самую минуту.
Один поворот невидимого тумблера в голове – и он навеки отключится. Каким благословенным избавлением это стало бы для него! Аневризма была распространенным явлением в его семье. Для отца она стал неожиданностью, он умер в сорок семь, слишком рано. А все, чего Лотто хотел сейчас, – это закрыть глаза и увидеться с ним наконец, прижаться к отцовской груди, вдохнуть его запах, услышать теплое биение его сердца. Неужели это так много? У него был бы, по крайней мере, один родитель, который бы его любил. Матильда давала ему достаточно, но он мешал ей. Тянул ее к земле.
Ее пылкая вера в него давно остыла. Теперь она отводила взгляд. Она была в нем разочарована. О боже, он уже теряет ее, и, если окончательно потеряет и она уйдет бесповоротно, держа узкую спину прямо и сжимая свой маленький чемодан, вот тогда он наверняка умрет.
