Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…
— Ты смеешь повышать голос?
— У меня очень серьезные намерения, Наташа.
— Например?
— Я хочу выпить чаю.
Она улыбнулась. ОНА УЛЫБНУЛАСЬ.
— Хорошо, входи. Но уйдешь по первому требованию, вот так.
— ПРЯМИКОМ НА ПОГОСТ?
— И без вольностей, пожалуйста. — КАКИХ ИМЕННО?
— Я делаю глупость, что привечаю тебя. — МОЖЕТ БЫТЬ.
— Я, безусловно, дура. — О НЕТ. ЭТО НЕПРАВДА.
Неужели Сочинитель надеется, что эта маленькая, круглолицая, пышноволосая, уже сорокатрехлетняя женщина реанимирует прошлое?
Знал бы Автономов, поразился бы мой старый дружище!.. Я и сам поутру напуган и потрясен содеянным. Неужели я предложил Наташе, с недюжинным отчаянием предложил план действий? Пал на колени и ее колени целовал? Твердил об ошибке, о порче мозгов, о гордыне своей? Взывал к прощению и получил его? Пролились ее слезы, слезы покорности? Белый свет затмился, или темная ночь озарилась? Нет, не звучало слово «люблю», измученное повторениями. Нам, мудрецам порочным, не пристало его произносить, но мы, мудрецы порочные, не разучились чувствовать и распознавать, где правда, а где ложь. Моя ребячья искренность… ребячья?.. окрылила мой пылкий монолог и повергла в трепет, иначе не скажешь, детского врача Наталью Георгиевну. О чем говорил? О безднах одиночества. Высокомерное пламя души, оно ничего не освещает, кроме самого себя. Пришло время смирения, Наташа. Но не мертвого благоразумия, о нет! Мы должны снова попытаться. Я пришел не просить, а дарить, и с надеждой на твой дар. Скажи «да». И она сказала:
— Я подумаю. Дай мне время.
СПОСОБЕН ЛИ ТЫ, АВТОНОМОВ, К ТАКИМ ПОЛЕТАМ? Он откликнулся каким-то слабосильным голосом:
— Слушаю.
— Привет, Константин Павлович. Сегодня, кажется, я прервал твой сон? — деятельно осведомился я.
— Нет, я не спал. Я уже давно проснулся. Я сижу, курю и думаю, — отвечал он.
— Думаешь? Надо же! А зарядку ты сделал согласно своему волевому решению?
— А, пошла она! Не до нее сегодня.
— Вот те раз! А что такое? Что стряслось? — насторожился я. — Неужели Раиса уже прибыла?
— Нет еще. Но, вероятно, на подлете. Рейс будет днем.
— Тогда что же? Не получилось с квартирой?
— Как раз с квартирой все получилось. Хозяева порядочные люди. Квартира в хорошем состоянии. Цена, конечно, ударная.
— Сколько?
— Семьдесят пять лимонов просят.
— Едрит твою мать! — не удержался я от живого восклицания.
— А что ты ожидал? Однокомнатная Милены тянет на двадцать-двадцать пять. Такие нынче цены. Но не в этом, собственно, дело.
— А в чем?
— Я тут сижу и казнюсь. Ты мне скажи, почему, ну, почему ты не поехал со мной в бильярдную? Я ведь тебя просил. Просил я тебя? А просил тебя, чтобы подстраховаться. Ты мог вовремя увести меня, уговорить. Ты же хладнокровный, не то что я. А ты нагло отказался, бросил меня на произвол судьбы. Эх, Анатоль, нехорошо ты поступил! Не по-дружески, не по-товарищески. Нет тебе прощения, Анатоль.
— Та-ак. Много продул? — с замиранием сердца спросил я.
— Я не знаю, много или мало, как Аполлошка говорит… это все относительно. Там проигрывают и побольше. Но треть стоимости машины я спустил. Благодаря тебе.
Я задохнулся от негодования.
— Благодаря мне, говоришь?
— Ну да. Ты же отказался меня контролировать.
— И сколько это в рублях? Лимонов пять, поди?
— А семь не хочешь? Семь лимончиков, Анатоль, тютелька в тютельку.
— Молодец. Безумец. Простодыр.
— Благодаря тебе.
— Убить тебя мало! — Я прижал трубку плечом к уху и в смятении закурил. — И что, расплатился? — пыхнул я дымом в ухо Автономову.
— Откуда у меня столько налички, сам подумай? Откуда я мог знать, что так пойдет игра? У меня с собой пол-лимона было. Сегодня надо снимать со счета. Долг чести.
— И Аполлон спокойно наблюдал, как тебя раздевают? — задохнулся я дымом.
— Что Аполлошка! Он мне не указ, Аполлошка. Вот ты был бы там, и взял меня за руку, и сказал бы по-дружески: хватит, мол, Костя, пошли домой — вот тогда я бы послушался.
— Знаю я тебя, мальчика послушного! Что тебе сказать? Я даже рад, что тебя наказали. Может, послужит уроком.
— М-да… неприятно на душе, — промычал Автономов. — А я ведь был на грани выигрыша. Но сорвался, зарвался. Сегодня пойдешь со мной?
— Куда?
— Куда, куда — в бильярдную, вестимо. Я этому господинчику отдам долг, а потом отыграю назад и еще его обдеру, чтоб знал, с кем имеет дело. А ты будешь контролировать, стимулировать. Облегчишь свою совесть, — заметно приободрился Автономов.
Я долго молчал.
— Але, ты где? — позвал он.
— Я по-другому сделаю… как тебя зовут?.. а! Автономов! Я поеду в аэропорт встречать Раису. Мы совместно решим вопрос о твоей недееспособности.
Он вздохнул.
— Предательская черточка в тебе есть. Ты бы лучше ко мне пришел. Вместе бы погоревали. В банк бы сходили. А там, глядишь, Раиса подлетит. Мне подмога будет нужна.
— Хорошо. Приду.
Он ощутимо встрепенулся:
— Придешь? — Он не ожидал такого быстрого моего согласия. — Когда?
— Через пару страниц плюс двадцать минут на дорогу.
— Это когда же?
— Сегодня я на подъеме, горе луковое, значит, быстро управлюсь.
— Ну давай. Буду ждать. Желаю тебе неразменных слов, писака.
— Постучи по дереву, бедолага.
Я прошагал на кухню. Я сварил кофе, вскрыл пачку сигарет и уселся за свой любимый стол. В сущности, мы всегда заняты сами собой, как бы ни болела душа за близких людей, как бы ни свербила. Наше собственное «я» неистребимо. Оно всегда с нами. Оно бесстыдно властолюбиво, наше тоталитарное «я». И я забыл об Автономове, едва склонился над чистым листом бумаги. Итак, «Путешествие с боку на бок». Пожилой человек на больничной кровати вспоминает прошлое и пытается понять, почему в эти предсмертные недели некому навестить его — почему? История без проблеска улыбки. Жесткие слова. Каждое процежено сквозь стиснутые зубы. Постраничные стоны, построчная боль. Переливание крови — оттуда сюда, из прошлого в настоящее, и наоборот. Больной мечтает о суициде.
Моя пепельница наполняется окурками. Час, два, но на белом листе ничего не появляется, кроме вымарок и вычерков и пляшущих человечков. Такой текст невозможно сочинять в ясное солнечное утро — слышишь, Наташа? Мы расстались два года назад после шестимесячной тайной страсти. Я отверг предложение узаконить нашу близость, воспротивился очередному насилию над собой. Высокомерная переоценка своих сил? Нежелание подвергать тебя, Наташа, опасностям совместной жизни? Да, пожалуй, именно так. Что касается обреченного героя, то надо непременно поднять его на ноги. Надо дать ему последний шанс объять небо, землю, воду, найти, страдая в дороге, родственные души. Это возможно с твоей помощью, Наташа. И с твоей тоже, буйноголовый Автономов. ИДУ, ИДУ, КОСТЯ. НЕ ДЕРГАЙСЯ, УЖЕ ИДУ.
Пришел и увидел нечто несусветное: полуголый Автономов в подвернутых джинсах, босоногий мыл пол в своей квартире.
— На мокрое не ступай! Куда лезешь! — сразу заорал он на меня, как квалифицированная уборщица, и взмахнул тряпкой. Я попятился. — Тапочки надевай, на! — швырнул он мне знаменитые тапочки. — Ходят тут всякие! На цыпочках иди!
Я переобулся и похвалил его:
— Молодец, Константин. Так и надо встречать жену — чистотой и порядком. Книги будем назад перевозить?
— Чего-о?
Ну, чтобы все было как до ее отъезда, чтобы все было шито-крыто. А слухи о разводе, скажешь, это блеф, это Зинаидина фантазия. Здравствуй, Раечка, скажешь. Дай я тебя поцелую.
— Бредишь ты, что ли?
— А зачем марафет наводишь?
— А зачем давать ей лишний повод для ора? Она знаешь какая чистоплюйка! Из-за пылинки-соринки в истерику впадает. Кухню осталось помыть.
— Этим, Костя, ее не ублажишь, нет. У тебя, кстати, бронежилет есть? Шлем? Щит? Могут понадобиться.
Он, скривив шею, вытер взмокшее лицо о предплечье, рассудительно ответил:
— Да, не помешали бы. Но черта с два! Я ей буйствовать не дам. Хватит уже. Ты не знаешь, теперь могу признаться: она вволю нахлесталась. За длительный период нашей любви, — хмыкнул он.
Я на цыпочках, как он велел, проследовал в гостиную, оттуда крикнул:
— Банк будем брать или как?
— Обязательно! Вот домою и пойдем, — отвечал Автономов с придыханием, елозя тряпкой по полу.
— Ты, я гляжу, не шибко переживаешь? — высунулся я в коридор.
— Что переживать, когда дело сделано!
— Вот-вот. Дело сделано. Так пират у Стивенсона изъяснялся, помнишь? Слепой Пью. Он свой капитал спустил, между прочим, и нищенствовал, резал глотки. Твоя судьба.
— Не пори чушь.
— Семь лимонов!
— Отыграюсь, отыграюсь. Блядская тряпка — скользкая какая-то.
— Семь лимонов! — страдал и стонал я.
— Позвони-ка лучше в аэропорт. Узнай насчет рейсов. Может быть внеплановый.
