Игорь Сахновский - Свобода по умолчанию (сборник)
Он излишне суетливо поднялся, вышел из-за стола и добавил уже без улыбок, а с отеческой буквально заботой: «Берегите себя, мой друг, они вам доверили столько, что рано или поздно захотят избавиться от вас».
40
Как он там сказал? «Я не тороплю вас и не прошу ответить немедленно». Но разве он о чём-то спрашивал? Турбанов ворочался почти всю ночь с боку на бок, но так и не вспомнил ничего похожего на деловое предложение или вопрос.
На рассвете ему приснилось, будто они с Агатой устроили военный совет на кухне одновременно с поеданием ослепительного борща, Агата злилась и говорила: «Ха. Они, видите ли, захотят избавиться. А если ты вдруг захочешь избавиться от них? Сами-то не догадываются, кто кому нужнее?»
В этом предутреннем сне Турбанов унывал и отчётливо тужил по Агате, хотя она гладила его по лицу и говорила: «Ты мой герой», а он отвечал: «Да какой я герой. В лучшем случае свидетель, очевидец». – «Отличный выбор. А ты что, хотел бы стать демиургом? Передвигать людей, как пешки, туда-сюда?» Этого он точно не хотел.
За несколько минут до появления дворецкого и завтрака на столике с никелированными колёсами Турбанов успел в сороковой раз проверить свою секретную сим-карту – и подпрыгнул от радости. Там лежало сообщение, состоящее всего из двух фраз, которые он четырежды мысленно повторил, прежде чем вынуть карту и в обычном порядке разломать телефон.
«Жду тебя в Фиальте, – писала ему Агата. – Не хочу быть в апатии одна».
Чтобы остаться наедине с собой, он кое-как разыграл для пристального Алекса тяжёлый приступ мизантропии, перетекающей в алексофобию. Нужно было срочно разгадать ребус, присланный Агатой.
Турбанов хорошо помнил, как она говорила о своём желании найти набоковскую Фиальту, устроить что-то вроде запасного гнезда и потом послать Турбанову сигнал. Теперь она пишет, что ждёт его там, из осторожности не называя реальное место.
Вторую фразу можно было расценить как простое выражение чувств, но он точно знал, что это совсем не в стиле Агаты – жаловаться на апатию или хандру.
Распатронив вторую пачку сигарет подряд, Турбанов уже не сомневался, что первая фраза «жду тебя в Фиальте», кроме верхнего слоя, содержит внятный намёк на то, что записка шифрованная; а вторая фраза – фактически ключ.
У него ушло полтора дня на фонетическую примерку Фиальты к неизбежной чеховской Ялте, к мысу Фиолент и почти нереальному, открыточному мосту Риальто. Он перебирал эти ассоциации беспорядочно, с отчаянным упорством, как и случайные кнопки на телевизионном пульте, пока в закоулках экранного меню не замерцала опция Computer → Internet. Запросы, которые он вбивал в Yandex и Google, по наивности могли поспорить со школярским поиском шпаргалок, а выпадающие ссылки-подсказки подозрительно кишели рекламой турфирм, завлекающих на курорты Хорватии, к адриатическим берегам.
Он уже терял надежду отыскать что-то существенное, когда среди глянцевых завалов спама вдруг промелькнула простая человеческая фраза:
«С наслаждением перечитал “Фиальту”…»
Это было письмо давно умершего филолога-слависта, специалиста по Серебряному веку, редкостного знатока отдельных авторов, запрещённых и полузапрещённых в Советской России, позже реабилитированных, а спустя годы снова полузапрещённых:
«…С наслаждением перечитал “Фиальту”, это ведь описание Аббации, где у моей бабушки была вилла в доброе старое время. Гора Св. Георгия, S. Giorgio, это Монте-Маджоре»[3].
Турбанов готов был кинуться опознавать неизвестную ему Аббацию, но расшифровка всплыла в следующем же абзаце письма:
«…А вот Млеч какой-то югославский эквивалент Милана, как Аббация – Опатья».
«Не хочу быть в апатии одна», – сообщила ему Агата.
Это уж точно не случайное совпадение.
Он вернулся к пропущенным туристическим порталам, чувствуя себя необыкновенно везучим охотничьим псом, взявшим правильный след.
«Опатия (по-хорватски Opatija, по-итальянски Abbazia), один из самых популярных курортов на севере Адриатики, на берегу Кварнерского залива. Мягкий климат, незабываемые виды, лавровые леса…» Ага, вот: «Название происходит от слова “аббатство”. Под именем Аббация город упоминается в ряде литературных произведений, в том числе в рассказе А. П. Чехова “Ариадна” и в рассказе Тэффи “Подлецы”. Прототипом адриатического городка в рассказе Владимира Набокова “Весна в Фиальте”, по мнению литературоведов, послужила знакомая ему с детства Аббация, где он бывал с родителями ещё мальчиком. Здесь отдыхал также Эрих Мария Ремарк».
Ближе к ночи, перечитывая с любовной тщательностью, как стихи, расписания авиарейсов, Турбанов выучил наизусть два маршрута, один из которых он назначил основным (Хитроу – Загреб – до Опатии 174 км), а другой – дополнительным (аэропорт Станстед – Риека – до Опатии 25 км).
Немного подумав, он купил сразу три билета в один конец, из Хитроу в Загреб, на имя мистера Кондеева на разные дни: вторник, среду и четверг. И наконец, абсолютно счастливый, завалился спать.
41
План был настолько простым, что его, можно сказать, и не было. В один из трёх намеченных дней выйти утром прогулочным шагом из отеля, удалиться на несколько кварталов, поймать такси и уехать в аэропорт.
В понедельник он в целях профилактики обыскал самого себя, то есть буквально по сантиметру обследовал все предметы, которые собирался взять в дорогу. В корешке паспорта обнаружился тонкий металлический стержень, похожий на короткую спицу или антенну. Другой аналогичный предмет, но чуть длиннее, с прикреплённой к нему узкой ампулой из пластика и фольги кто-то уложил на самое дно портфеля во внутренний шов.
В ночь на вторник Турбанов с почестями захоронил эти мелкие находки в кадке с пальмой, задвинутой в дальний угол спальни, но потом весь вторник безвылазно просидел в отеле, причём дворецкий ни разу не побеспокоил его.
А в среду утром он только собрал свои скромные пожитки, оделся и присел на дорожку, как в дверь постучали и вошёл Алекс, смертельно бледный и злой. Вид у него был такой, будто его приговорили к высшей мере, отсрочив исполнение на день или два. Он запер дверь изнутри и сказал Турбанову:
«Сядь».
«Я уже насиделся. Теперь пойду пройдусь».
«Сядь и заткнись. Попытаешься бежать – я тебе позвоночник прострелю».
Только сейчас Турбанов заметил в правой руке у дворецкого пистолет.
Они сели напротив друг друга с прямыми спинами, как дипломаты, и просидели так приблизительно года три.
«Чего ждём?» – осведомился любознательный Турбанов.
«Сейчас позвонят, и поедем».
«А что случилось-то?»
«Сиди, не дёргайся. – Он сам бешено дёргался, но всё же нехотя, отрывисто пояснил: – Видишь, расклад поменялся… Они меня кинули, суки. Тебя забирает другой клиент».
«Что значит – забирает? Зачем?»
«Это уж ему решать. Кто платит, тот и… Может, ты ему живой нужен. А может, нет».
Они ещё помолчали.
«Всё-таки странно, – сказал Турбанов. – И зачем нужны были эти басни про звезду Альдебаран. Да ещё с отрывками из русской литературы».
«Затем, что ты лох. Вот такие мечтательные болваны обычно покупаются на всякую романтику и на поэзию. Её только для того и сочиняют, чтобы дурить таких, как ты».
Турбанов нечаянно разулыбался:
«Очень соболезную. Вы такой хитрый. Думаю, вы скоро перехитрите самого себя».
Тут почти беззвучно всхрапнул телефон. Алекс привскочил и побледнел заново, как по команде. Он выслушал указания, почтительно кивая, и сказал срывающимся голосом: «Уже везу!»
Турбанов снова был предупреждён, что при малейшей попытке бежать или кричать будет застрелен. И они пошли – чуть ли не как закадычные друзья, рука об руку – по коридору, в лифт, потом, не доходя до ресепшен, в ресторан, через пустой прохладный зал к зимнему саду. Потом, уже в саду, по влажной мощёной дорожке, вдоль кирпичной стены, мимо каких-то баков, к чёрному ходу с древней облупленной дверью, опять по коридорам, пахнущим викторианской пылью. Снаружи, в тесном закоулке, помнящем, не исключено, ещё Джека Потрошителя, стоял грязноватый, неубедительного цвета седан.
Алекс сел за руль, Турбанов – слева от него. И, пока они ехали, чувствовалось, как воздух внутри автомобиля напитывается удушающим запахом страха. Город за стеклом постепенно редел, уступая место более отрешённым пейзажам, развилкам, переездам и транспортным узлам. Турбанова немного укачало, и его разбудило громыханье поезда над головой, когда они уже остановились в каком-то углу, закрытом от обозрения бетонной опорой виадука.
«Надень, – Алекс протянул ему тёмные очки. – И сядь на моё место». Сам он перешёл на заднее правое сиденье и сказал: «Ждём».
Они сидели молча ещё минут двадцать, и всё это время Турбанов сам себе казался не то чучелом, не то живым щитом для человека, который привёз его сюда, а теперь притих у него за спиной, истекая подкожным страхом.
