Шимун Врочек - Рим 2. Легионы просят огня
Только Стиру — все равно. Германец склоняет голову набок и ворчит, как собака.
Высокий гем у костра встает.
Подходит к нам.
Начинает говорить. Я не понимаю слов, но Тит заметно напрягается.
— Что ты сказал? — центурион поворачивает голову. — Повтори.
Стир вздыхает — шумно, медленно, с присвистом. Слушает.
Я не могу смотреть на него прямо.
Если я смотрю на Стира, волосы у меня на затылке шевелятся. От ужаса. Поэтому я улыбаюсь…
Это чтобы не стучать зубами.
— Стир, они к Герману, — повторяет высокий гем раздельно и отчетливо, словно для младенца. — Понимаешь? Герцог их ждет.
Он снова переходит на германский. Высокий несколько раз называет Арминия "герцог", что у гемов означает военного вождя.
Германн? Арминий-Германн — герцог?
Впрочем, как иначе назвать командира трех германских когорт?
Огромный варвар молча сопит. Ссутулившийся, громоздкий, пугающий. В его расслабленной фигуре затаилась чудовищная сила. Мощные руки свисают, словно бескостные. Они почти достают Стиру до колен.
А где-то на груди, под туникой, у великана спрятана крошечная фигурка Быка. Сила и безумие — вместе.
Я знаю, неповоротливость и сонливость Стира — кажущаяся. На самом деле Бык быстрый, как молния. И невероятно сильный.
Чудовище. Полубог. Уродливый отпрыск титана и смертной женщины. Гигант.
В его разноцветных глазах — отблески Преисподней…
Огонь Прометея.
Я бы не хотел встретиться с ним на арене. Да ни за что!
Внезапно центурион делает шаг и оказывается перед германцем. Великан удивлен. Он моргает.
— Ты… сильный? — от звуков его голоса у меня в затылке озноб. Словно их порождают искалеченные связки.
— Хочешь проверить? — Центурион на две головы ниже германца. Тит Волтумий смотрит на Быка снизу вверх, глаза центуриона — ярко-золотистого, сумасшедшего цвета. Словно два яростных солнца.
Он не отступит.
Двое сумасшедших. Вернее, один псих и один самоубийца. Я не преувеличиваю. Я видел, как Тит Волтумий сражается. Он прекрасный солдат и отличный центурион. Но Стир, разделавший на арене одного из лучших гладиаторов Рима, опаснее во стократ. На месте Тита я бы бежал без оглядки.
Но Тит — не бежит.
…В схватке больших умелых воинов с маленькими умелыми воинами обычно побеждают воины покрупнее.
— Тит, — говорю я тихо, — не надо.
Центурион усмехается, не поворачивая головы.
— Я отвлеку его, легат. А вы делайте, что задумали.
Время застыло. Оно прозрачное и гладкое, словно критское стекло. И такое же хрупкое.
— Стир, спокойно, — слышу я голос. Низкий и хрипловатый. В нем словно звучат далекие раскаты грома.
Гроза надвигается.
Стир замирает. Затем поворачивается всем телом — точно собака на голос хозяина. Арминий! Он говорит что-то Стиру по-германски, потом переводит взгляд на меня.
— Гай, прости моего человека, — царь херусков склоняет голову. — Стир не хотел тебя обидеть. Рад вас видеть, центурион. Заходите, прошу.
Прежде чем войти, Тит Волтумий оборачивается. Смотрит на великана Стира — внимательно. С прищуром.
— Увидимся, — говорит центурион.
* * *Внутри горят светильники. От их чада у меня начинает кружиться голова. И слегка подташнивает… Проклятье!
Я наливаю себе вина. Руки трясутся. Так сильно, что приходится остановиться и начать снова. Ничего, еще раз. Меня бьет озноб, пальцы дрожат. Соберись, Гай. Возьми себя в руки, легат!
Наконец, справляюсь с вином, не сильно расплескав. Красное пятно на столе расплывается…
Выпиваю чашу залпом, не разбавляя водой и не чувствуя вкуса.
По подбородку ползет капля, я вытираю ее тыльной стороной ладони. Кажется, у меня дрожат не только пальцы.
— Рад тебя видеть, друг мой Гай, — говорит Арминий. Я искоса смотрю на него, отворачиваюсь. Он высокий и красивый. И совсем не похож на того, кто мне нужен. — Что привело тебя сюда в столь поздний час?
…совсем не похож. Но это — он. Убийца моего брата.
— Тит, — говорю я. — Пожалуйста.
Сложное сделать — простым.
Потому что отвечать ему — выше моих сил.
— Гай, — окликает меня Арминий. — Я хотел тебе сказать…
Я киваю. Я не могу на него смотреть. Говорят, у варваров есть слово — оно означает стыд за другого человека. Забыл, как звучит…
Сейчас бы оно подошло, это слово.
Мне — стыдно.
Стыдно за Арминия, который оказался предателем и убийцей. Фальшивым другом. Это стыд вытравливает мне нутро, словно уксус.
— Что слу… — Арминий осекается.
За моей спиной — грохот. Едва слышный, но мне он кажется громом небесным. Этот звук разлетается над всем варварским лагерем. Над всей Германией.
Сдавленное "ох". Шум возни.
Я наливаю вина и начинаю пить. Все время, пока позади меня падает, и хрипит, и ругается сквозь зубы, я пью. Медленно, без всякого желания, не чувствуя вкуса. Допиваю. Ставлю чашу на стол.
У вина привкус горечи.
— Легат, — говорит Тит Волтумий за моей спиной. — Он готов.
Снова беру чашу, провожу пальцами по резному орнаменту. Пора. Мне придется это сделать…
Я — смертельно трезвый.
Я поворачиваюсь.
* * *— Позволь рассказать тебе историю, друг мой Арминий, царь херусков. Варвар.
Арминий прижат к полу. Колено центуриона воткнулось царю херусков в грудь, давит. Острие меча упирается Арминию под подбородок.
Я хочу рассказать, как нашел мертвеца и оживил его силой маленькой серебристой фигурки. Как встретился лицом к лицу с человеком в маске. Как он бежал, а я остался в дураках.
Как я нашел мертвого легионера.
Как я спросил его. И как он назвал имя.
Надо бы рассказать…
Но я молчу. Слова кажутся ненужными. Зачем? Этот человек участвовал в убийстве моего брата. Он выдавал себя за моего друга. О чем мне еще с ним разговаривать?!
Его нужно просто прикончить — быстро и четко. И уйти, пока германцы не сообразили, что происходит. Сейчас я возьму гладий, прижму Арминия коленом и загоню клинок ему под ребра.
Мгновенная смерть.
Прощай, друг.
* * *Когда я учился в Греции, я видел, как делают эллинский меч — махайру.
Испытание меча. Греческие оружейники кладут меч плашмя себе на голову и двумя руками пригибают концы к плечам. Отпускают.
Если меч не распрямился до конца — это ошибка, неудачная работа. Плохой клинок.
Тем более, если сломался.
А вот если меч распрямился…
Значит, этот клинок достоин того, чтобы им убивали людей.
* * *Я опускаюсь на колени перед царем херусков, моим лучшим другом, и кладу меч на землю.
Тусклый блеск металла. В отличие от махайры, это простой гладий легионера — из мягкого плохого железа. Он гнется. У него вытертая ладонями деревянная рукоять. Но на счету этого простого клинка — несколько варваров. Почему-то мне кажется это важным.
Простое оружие для непростого дела.
Пора начинать.
Пламя светильника вздрагивает.
Проклятый свет лезет в глаза. Он желтый.
Цвет предательства. Так, кажется, говорят? Вот ты сволочь, Арминий. Сукин, сукин, сукин сын.
— Скажи правду, — говорю я медленно. — Пожалуйста. Я очень тебя прошу. Зачем ты убил моего брата?
Молчание.
Сукин сын, думаю я.
Он поднимает голову и смотрит мне в глаза — открыто и насмешливо.
Очень смелый сукин сын.
— Я — не убивал, — говорит Арминий. — Ты многого не знаешь, друг.
Друг?!
В это мгновение он невероятно близок к смерти. Я зажмуриваюсь и усилием воли пережидаю вспышку ярости. Друг, сука. Друг.
В какой-то момент любой мерзавец понимает, что смертен. Встреча лицом к лицу с собственной уязвимостью серьезно сказывается на характере предателя. Он начинает говорить, умолять, предлагать варианты…
Он рассказывает.
— Расскажи мне, — предлагаю я мягко. От этой мягкости Арминия передергивает.
— Гай, я…
— Пожалуйста.
— Пусть твой центурион выйдет, — говорит Арминий наконец. — Это касается только нас двоих.
Я кручу головой, позвонки щелкают. Раз, другой. Страшное напряжение не отпускает. Смешно. Предатель начинает придумывать невероятные истории — словно от полета воображения зависит его жизнь.
Что ж… Послушаем. Хотя меня трясет так, что я могу убить его в любой момент.
Арминий словно читает мои мысли.
— У тебя хорошие люди, — говорит он мягко.
Я наклоняю голову на плечо. И молчу.
— Думаешь, я хитрю и набиваю себе цену? — говорит он. — Нет, Гай. Когда я расскажу то, что знаю, тебе придется убить своего человека. — Он медлит. И вдруг усмехается — от этой усмешки у меня холодеет затылок. — Это касается чести семьи Деметриев.
Почему я должен ему верить?!
