На закате - Соген Хван

Он арендовал экскаватор и влился в работу, связанную с земельной реформой. Большим спросом пользовалось все, что помогало Движению «за новую деревню» [1], например переустройство покинутых бедняками клочков земли в интересах крестьян побогаче. Сельскохозяйственные участки переделывали на новый лад и обустраивали там систему водоснабжения. Инициативные люди на местах совместно с окружной администрацией трудились не покладая рук, и Пёнгу стал незаменимым звеном в этой цепи. Вскоре он приобрел еще несколько экскаваторов и вышел на областной уровень. Потом покорил новый рубеж, заведя знакомства в правительстве и судах. У него было несколько видов визиток, на которых в ряд красовались многочисленные должности. Представитель строительной компании, лидер молодежного движения в консультативном комитете, председатель стипендиальной комиссии, член молодежной торговой палаты, Ротари-клуба, Лайонз-клуба и тому подобное. Когда мы повстречались, он как раз принял управление обанкротившейся строительной компанией и приступал к возведению многоэтажного жилого дома в крупном городе. Мы стали часто созваниваться и встречаться по рабочим делам, и даже организовали несколько совместных проектов.

Его жена написала мне: «Пёнгу очень плох. До болезни он часто вспоминал вас, пожалуйста, приезжайте».

Ехать не хотелось, но я все же отправился в Ёнсан. Почему? Может, из-за слов, что обронил несколькими днями раньше мой приятель, Ким Киён: «Пространство, время, люди… Да были ли на стройках люди? А если были, ох и натворили вы дел. Всем вам из „Хёнсан констракшн“ не мешало бы задуматься об этом».

Киён учился со мной в университете курсом старше. Он умирал от рака, и я не стал вступать в споры. Улыбнулся ему. Нравился он мне. Его безрассудная искренность, его безответная любовь к миру и людям не смешили, а привлекали меня. Говорили, что наивность свойственна бесталанным, но я считал, что в наивности и был его талант. Однако для себя я твердо решил, что невзаимные чувства к миру не для меня, и моя снисходительность к Киёну была сродни развлечению, я просто наблюдал за ним с безопасного расстояния. Я уже давно понял, что людям нельзя доверять. Со временем человеческий эгоизм отфильтровывает большую часть ценностей, переплавляя их в то, что ему выгодно, или вовсе выбрасывая. А то, что осталось, хранится где-то на задворках памяти, как старый негодный хлам на чердаке. Ведь из чего в конечном итоге строятся здания? Деньги и власть решают. Только они создают несущие воспоминания, которые живут долго.

Из-за холма показался Ёнсан. Мне вспомнилась ночь, когда мы уезжали. Отец сидел за рулем, мама рядом с ним, а мы с братишкой, скрючившись, примостились между вещами в кузове. Грузовик несся по бетонке, с грохотом подпрыгивал и кренился на поворотах, заставляя каждый раз дребезжать ящик с посудой. Перебили добрую половину, это точно. Занимался рассвет, мы, остановившись у шоссе на Сеул, ненадолго вышли из машины, чтобы перекусить. Не успев поесть перед отъездом, мы сильно проголодались и теперь жадно глотали обжигающий суп. «Убегаем ночью, как воры», — не сдержала слез мама.

Мне случилось заезжать в Ёнсан пятнадцать лет назад. Пёнгу тогда хлопотал, чтобы купить дом в родных местах. Он часто говорил, что люди не должны забывать свои корни. Я усмехался в ответ, однако чувствовал угрызения совести. Пёнгу выкупил по высокой цене у семьи Чо, крупных землевладельцев в прошлом, сосновый бор на склоне горы с видом на водохранилище. К тому времени от нашего старого городка уже мало чего осталось. Считается, что в деревне время течет медленнее, чем в городе, но для тех, кто давно уехал, словно включается ускоренное видео. Кажется, что десять лет пролетели как один миг, и, когда решаешь навестить-таки родные места, видишь, что знакомые лица за этот миг исчезли, а центральная улица обросла новостройками и теперь ничем не отличается от любой улицы Сеула. Пролетели годы, как пейзажи за окном мчащегося поезда.

Увидев меня, жена Юн Пёнгу вытерла слезы салфеткой. Бывшая учительница средней школы, она вышла замуж за Пёнгу в начале восьмидесятых, когда он вступал в пору своего расцвета. Думаю, он старался быть хорошим мужем. У палаты, поймав мой взгляд, жена Пёнгу прошептала, будто самой себе:

— Говорила ему, политика до добра не доведет.

Пёнгу был без сознания после недавней операции. Может, это и к лучшему. Суд отложили на неделю. Наверняка тем, кто был причастен к делу, сейчас полегчало. Я немного посидел у изголовья кровати Пёнгу, который лежал, как мертвый, в окружении медицинских приборов. Его лицо наполовину закрывала дыхательная маска. Жена Пёнгу рассказала, что сын хотел перевезти Пёнгу в областную больницу, но побоялись, что по дороге ему может стать хуже, и оставили его здесь. За ужином я спросил у старшего сына Пёнгу, зачем они меня сюда вызвали. Оказалось, Пёнгу с некоторого времени задумал построить мемориал на месте, где раньше стояли наши дома.

— Он как хотел: взять землю, где были дома, построить здание по вашему проекту и открыть культурный фонд.

Я усмехнулся про себя, но ответил серьезно:

— Придет в себя, вот тогда и подумаем.

Сын Пёнгу, который управлял компанией отца в Сеуле, тут же смекнул, что разговор неуместен. Пока мы ужинали, он несколько раз выходил, чтобы ответить на телефонные звонки, и было слышно, как он на повышенных тонах отдает распоряжения. Он говорил, что якобы его волнует состояние маленьких городков, типа Ёнсана, где никто не хотел больше жить. Мол, повсюду в округе стоят дома, где в лучшем случае живут одинокие старики, а то и вовсе никто. Желая показаться хорошо осведомленным, он важно произнес: «Молодое зерно здесь давным-давно засохло». И в общем-то это было недалеко от истины: вот взять хотя бы меня или сына Пёнгу — такие, как мы, в подобных местах бывают хорошо если пару раз в год.

Уже смеркалось, когда я зашел в мотель, который отыскал для меня сын Пёнгу. Тут все было оборудовано по последнему слову техники — камеры наблюдения по обеим сторонам коридора, в номере все необходимое: от освещения на пульте управления до телевизора и кондиционера. В незнакомом месте заснуть не получалось. Ворча, зачем было в деревне устанавливать фонари на каждом углу, я тщательно задернул шторы, чтобы из окон в комнату не проникал свет.

Проснулся я непривычно рано. Электронные часы, стоявшие на поблескивавшем в темноте столике, показывали семь десять утра. Я с юности любил поспать подольше. В отличие от обычных офисов, в строительных компаниях, где я работал, каждый делал свои дела по заранее подготовленному плану, и никаких съедающих время творческих инициатив не требовалось. А когда я стал управляющим, то вообще бывал на работе в дневное время два-три раза в неделю: приходил после десяти утра и, если не было важных дел, быстро уходил. Всю жизнь я работал по ночам и привык приниматься за дела только вечером, когда все коллеги уходили домой.

Несмотря на раннее утро, мне не удалось вдоволь поваляться в постели. Мотель стоял на дороге, рядом с остановкой междугородних автобусов. Деревенские жители были всё такими же работящими, как и раньше. На остановке уже стояли многочисленные такси и толпились люди. Ворча, на кой местным столько машин, я побрел на главную улицу. По обеим ее сторонам выросли дома в два-три этажа, сменив низенькие лавчонки. Сама дорога осталась, но заметно расширилась.

Повернув на перекрестке направо, я стал подниматься по дороге вверх, прошел мимо здания администрации и Дома культуры и огляделся в поисках соснового бора, который должен был начинаться где-то здесь. Там, где раньше был переулок, теперь тянулась мощеная дорога. Не было больше длинных каменных изгородей по обеим сторонам улицы. Вдоль дороги выстроились все те же двух-трехэтажные дома правильной квадратной формы. Разглядев очертания горы позади городка, я взял левее. Поднимаясь дальше, я наткнулся на бетонную крышку водостока и понял, что иду правильно. Раньше тут бежал небольшой ручей. Отец частенько падал в него, возвращаясь домой навеселе. А я ловил тут лягушек.