День между пятницей и воскресеньем - Лейк Ирина

— У папы все страсти обычно кипели на работе… Или якобы на работе…

— Ой, хватит, давай еще папу сейчас вспомним, а то недостаточно тошно. Иди, запихивай в нее таблетки, у меня ужин почти готов. И надо что-то срочно придумывать, дома ее оставлять страшно. Да и опасно уже…

В этот момент наверху что-то грохнуло, Мила быстро развернулась и помчалась по лестнице наверх.

— Мама! Мам! Что случилось? Я бегу! Мамочка!

Леонид. Тогда

Маленький Леня всегда был взрослым.

Для него слова никогда не были пустым звуком, они всегда были самым главным. И когда он был Ленечкой — маленьким мальчиком в белой панамке и сандаликах, и когда стал Леонидом Сергеевичем — известным на всю страну адвокатом. Так его научили, с этим он вырос. С ним рядом были очень сильные и очень настоящие мужчины. Могучий дед, сильный отец и дядя — три неприступные крепости, скалы. В первых воспоминаниях он сидел не на руках у матери, а всегда на чьих-то крепких плечах. Перед сном ему пели не детские колыбельные, а «Варшавянку» и марш лейб-гвардии Семеновского полка, он и не знал, что можно засыпать под другие песни. Хотя мама, бабушка и тетя у него тоже были, но они были женщины — добрые, мягкие и теплые: ласковые руки, складки на платьях, где можно прятаться, самые вкусные кусочки — угощения тайком, которые всегда получишь, если прибежать на кухню, и долгие разговоры, которые так сладко подслушивать — ничего не понятно, а просто слова льются, бегут куда-то, смеются, обгоняют друг друга. У деда, отца и дяди слова были другими, каждое слово означало поступок, решение, твердый шаг. И с трехлетним Леней они вели себя на равных. Они не говорили ему, что и как делать, не отчитывали за ошибки и не делали замечаний с высоты, они просто были рядом, по-мужски пожимали ему крошечную руку и брали с собой и на парады, и на прогулки, и на встречи с боевыми друзьями. У них не было полутонов, у них было все настоящее, это была их мужская правда. Они не юлили, они не боялись, но были живыми, а не из камня, как могло показаться со стороны. И если любили, то тоже по-настоящему, а когда смотрели любимые фильмы, то плакали, только украдкой. Они умели давать слово и отвечать за него. Они берегли своих близких и носили на руках своих женщин. В Ленином детстве было спокойно, надежно и честно, и правила были одни для всех мужчин, независимо от возраста: если принял решение, уважай его и не сворачивай со своего пути, если делаешь что-то, делай как следует, чтобы никогда не было совестно, если помогаешь кому-то, никогда не проси и не жди ничего взамен, а если любишь — то люби по-настоящему.

Николай. Тогда

Самым важным в жизни Николая Королева всегда была семья. Когда он был еще совсем маленьким, ему не хотелось играть в футбол и катать машинки, он всегда бежал к девочкам, которые играли в дочки-матери. Нет, дело было совсем не в куклах и розовых платьях, они его никогда не привлекали. В этих играх он всегда был «папой», даже если папу изображал уродский пластмассовый пупс — о Барби и Кенах тогда никто и не слышал. Среди местных девчонок во дворе Коля был на вес золота. Ни один другой мальчик добровольно не соглашался на подобное. Он же послушно и с удовольствием «приходил с работы», и они с «женой» и «детишками» пили чай из воображаемых крошечных чашечек и закусывали пирогом из песка, а потом он даже мог катать самодельную игрушечную коляску и ходить с «женой» в кино или на майскую демонстрацию — совсем как взрослые в других, сказочных семьях.

Сколько он себя помнил, он всегда хотел быть взрослым, женатым и, самое главное, — быть отцом, папой, главой семьи. Он всегда знал, его жена и дети будут за ним как за каменной стеной, они никогда не будут ни в чем нуждаться. Никто не внушал ему эти правильные мысли, наоборот, взрослые в его окружении ничего подобного никогда не говорили, роль папы в его собственной семье никогда не была уважаемой и почетной, вовсе нет, на голову его отца постоянно насылались самые изощренные проклятия, хоть он в жизни ни разу не видел этого человека.

Никакого отца никогда не было. Коля жил с мамой и с бабушкой. С бабкой. Мама была красивой, доброй и тихой, на людях, в гостях и на улице она всегда всем улыбалась и смеялась так ярко, что казалось, она светится, а дома она почти всегда плакала. Мама очень любила Колю, хоть никогда этого не говорила, бабка ненавидела весь белый свет, а больше всего — Колиного исчезнувшего отца и самого Колю, но на людях, во дворе и на соседских посиделках громче всех орала, как любит свою непутевую «бедосю» дочь и ее «сыночку-кровиночку», бедного сиротку, что все делает только ради них и уже отдала им всю свою жизнь «до копеечки». Вот этого «до копеечки» Коля не понимал совсем, потому что бабка вечно торчала дома, а мама работала на трех работах, но все свои деньги именно до копеечки отдавала бабке, а та, вместо того чтобы поблагодарить, каждый раз требовала у матери сказать «спасибо» за то, что не выставила ее из дому с ее «заплевышем».

Он ходил в гости к другим ребятам, у него было много друзей в школе, и, хоть жили все тогда бедно, его часто звали к себе обедать, приглашали на дни рождения и семейные праздники. Он во все глаза смотрел на мам своих друзей — смешливых, с кудряшками, в скромных ситцевых платьях с фартуками, как все они радовались своим детям, а заодно и Коле, когда те прибегали из школы. Там никто никого не называл «заплевышем», там пили чай с сахаром вприкуску и танцевали под патефон и под радио, а потом с работы приходили настоящие, а не воображаемые отцы и улыбались, и обнимали жен, и сажали на коленку детей, а Коле по-мужски жали руку. Он был достаточно взрослым, он понимал, что такого отца у него нет и не будет, но ведь он сам мог им стать.

Когда ему было восемь, он собрался жениться. На своей подружке Мирочке. Ей тоже было восемь. Решение было обдуманным и очень твердым. За него он получил от бабки увесистую затрещину, а мать побежала плакать в их крошечную спальню. Она так много плакала. Почти во всех детских воспоминаниях мама плакала. Наверное, она была очень и очень несчастной. Коля долгое время этого не понимал, ведь у нее был он, и он так сильно ее любил. А маме было как будто стыдно его любить, он это чувствовал: ее улыбки, ласки и доброта выдавались ему по каплям, тайком. Стоило матери обнять его или поцеловать, как рядом тут же появлялась бабка, чтобы сообщить, чего такого ужасного он сегодня успел натворить, или прочитать очередную проповедь о том, что детей надо воспитывать ремнем и подзатыльником, тогда из них выйдет больше толку. Только по ночам, когда он уже засыпал, мама в темноте пробиралась к нему, ложилась рядом и тихонько целовала и гладила пальцами его лицо и волосы. Он тогда притворялся, что спит, даже если просыпался, — лишь бы она не ушла. Ему было тепло и так счастливо, что казалось, в кромешной темноте загорался яркий свет, как будто со всех сторон вспыхивали звезды.

Когда ему было 15, мама умерла, когда ему было 16, он убежал из дома. Бабка никогда не пыталась его искать. Даже для вида.

Лидочка. Сейчас

— Мама!

Мила остановилась в дверях и всплеснула руками. Ее хрупкая маленькая мама каким-то образом умудрилась вытащить из кладовки огромный чемодан и сбрасывала туда вещи из шкафа.

— Мама, что ты делаешь?

— Мне нужно ехать. Ты не понимаешь, как сильно я опаздываю.

— Мама! Ну вот, опять начинается. Куда ехать? Зачем тебе ехать? Ты дома. Дай сюда чемодан.

— Не смей!

Мила отступила на шаг, она знала, спорить в такие моменты бессмысленно, будет только хуже. Она села на пол и стала смотреть, как в чемодан летели платья, блузки, шарфики. В комнате сразу запахло лавандой и чем-то теплым и терпким… мамой. Которая была вот тут, рядом, но при этом где-то так далеко. И достучаться до этого «далеко» у них с сестрой никак не получалось. Мила вздохнула.