Ава Деллайра - Письмо на небеса
Может, с вашей помощью я найду дверь в новый мир?
Я пока ни с кем не подружилась. За полторы недели в школе я ни слова не произнесла, если не считать слова «здесь», когда отмечают присутствующих на уроке. В моем классе английского есть девочка – Натали. Она рисует у себя на руках. Не какие-то там сердечки, а луга и деревья, девушек и животных, прямо как живых. Волосы она заплетает в косы до пояса. У нее идеально гладкая смуглая кожа и глаза разного цвета: один – почти черный, другой – темно-зеленый. Я хочу как-нибудь за обедом сесть с ней за один стол.
Мне кажется, что все, толпящиеся в очереди за пиццей или печеньем, стоят вместе и никто из них не одинок. Я бы с такой радостью присоединилась к ним! Но мне не хочется просить у папы деньги, потому что его это напрягает, а к тете Эми я обратиться не могу, потому что она считает, что я вполне довольна ее сэндвичами. Поэтому я начала копить мелочь: нашла на земле пенни, в сломанном автомате с содовой – четвертак, а вчера взяла пятьдесят центов с комода тети Эми. Было стыдно, но зато этих денег хватило на пачку печенья с арахисом.
Мне понравилось абсолютно все. Понравилось стоять со всеми в очереди и смотреть на рыжие кудряшки девушки впереди меня. Понравился тихий треск разрываемой упаковки и хруст печенья.
Затем случилось вот что… Грызя печенье, я смотрела сквозь падающую листву на Ская. И тут он меня увидел. Повернулся с кем-то поговорить, замер, и наши глаза на мгновение встретились. Я отвела взгляд. Под кожей словно вспыхнули сотни светлячков. Когда я осмелилась снова взглянуть на Ская, он все еще смотрел на меня. Его глаза были подобны вашему голосу – ключ к миру во мне, готовому распахнуть двери.
Искренне ваша,
Лорел
Дорогая Джуди Гарленд[7],
Я решила написать вам, потому что «Волшебник страны Оз» был и остается моим любимым фильмом. Мама всегда включала его мне, когда я болела и не ходила в школу. Она приносила мне имбирный эль с розовыми пластиковыми кубиками «льда»[8] и тосты с корицей, а вы пели песню Over the Rainbow.
Сейчас я понимаю, что всем знакомы ваше лицо и голос, но не все знают, откуда вы родом, как вы жили и что делали до того, как стали сниматься в кино.
Я представляю вас маленькой девочкой – в декабрьский день в вашем родном городке на краю пустыни Мохаве вы отбиваете чечетку на сцене отцовского кинотеатра и поете Jingle Bells. Вы рано поняли, что аплодисменты – это звуки любви.
Я представляю вас в летний вечер в кинотеатре, где все прячутся от жары. Вы выступаете на сцене, заставляя людей на мгновение позабыть об их тревогах. Ваши родители улыбаются вам. Они счастливы, когда вы поете. После пролетевшего черно-белой дымкой фильма, вы внезапно начинаете клевать носом. Папа выносит вас из кинотеатра на руках и отвозит домой в своей большой черной машине, плывущей по гладкому асфальту, как лодка по воде.
Вам не хочется, чтобы кто-то грустил, поэтому вы все время поете. Вы убаюкиваете себя песней, когда ссорятся ваши родители, а когда они не ссорятся, вы поете, чтобы вызвать у них смех. Вы используете свой голос как клей, чтобы не дать развалиться семье. А потом, чтобы не рассыпаться на кусочки самой.
Мама раньше пела нам с Мэй перед сном колыбельную. «Все мы едем в Утренний городок»[9], – тихо напевала она и гладила мои волосы, пока я не засыпала. Если мне не спалось, она советовала представить себя в летящем над морем мыльном пузыре. Я так и делала, закрывала глаза и прислушивалась к плеску волн, а затем смотрела вниз на мерцающую воду. Когда пузырь лопался, мамин голос помогал мне создать новый.
Но теперь пузырь лопается, стоит мне представить себя в нем, и я, вздрогнув, распахиваю глаза, чтобы не упасть. Мама слишком грустит, чтобы заботиться обо мне. Они с папой разошлись до того, как Мэй перешла в старшую школу, а после того как два года спустя Мэй умерла, вообще перебралась в Калифорнию.
В доме, где остались только я и папа, гуляет эхо воспоминаний. Я возвращаюсь мыслями к тому времени, когда мы были все вместе. Почти чувствую запах скворчащего мяса, которое мама готовит на ужин. Почти вижу за окном во дворе себя и Мэй, собирающих ингредиенты для наших волшебных зелий.
После развода родителей мы с Мэй неделю жили с папой, неделю – с мамой, теперь я остаюсь у тети Эми. В ее доме тоже пусто, но по-другому. Тут не живут призраки прошлых дней. В нем тихо, полки заставлены сервизами, фарфоровыми куклами и розовым мылом, предназначенным для смывания нашей грусти. Наверное, оно хранится для того времени, когда действительно станет тяжело, потому что руки мы моем мылом «Айвори»[10].
Я выглядываю в окно ее холодного дома, кутаясь в розовое лоскутное одеяло, и вижу первую звезду.
Как жаль, что вы не можете рассказать мне, где находитесь сейчас. Нет, я знаю, что вы умерли, но должно же быть что-то в человеке, что не может просто взять и испариться.
На улице темно. Вы где-то там. Мне бы хотелось вас впустить.
Искренне ваша Лорел
Дорогая Элизабет Бишоп[11],
Я хочу рассказать вам о том, что случилось сегодня на уроке английского. Мы читали ваше стихотворение, и я впервые заговорила в классе. Я учусь в старшей школе уже две недели и пока большую часть времени смотрела в окно, наблюдая за птицами, порхающими вокруг телефонных проводов и ветвей осин. Я думала об одном парне – Скае, и о том, что он видит, закрывая глаза, когда услышала свое имя. Я подняла взгляд. В груди птицей затрепетало сердце.
На меня смотрела миссис Бастер.
– Лорел? Прочтешь?
Я даже не знала, на какой мы странице. Голова разом опустела. Но затем Натали наклонилась ко мне и открыла нужную страницу в моих распечатках. Стихотворение начиналось так:
«Умением терять нетрудно овладеть;
К погибели стремятся мириады.
Уж так устроен мир. Тут нечего жалеть».
Сначала я очень нервничала, но читая дальше, стала вслушиваться в произносимые слова и понимать, о чем этот стих.
«Теряй всегда. Из памяти стереть
Спеши пропавшее. Грустить о нем не надо.
Умением терять нетрудно овладеть…
…И если что-нибудь нас разлучит с тобой —
С улыбкой, с нежных рук твоих усладой,
Я не солгу: терять – уменье в нашей власти,
Но может выглядеть большим (пиши!),
большим несчастьем»[12].
Мне кажется, мой голос сильно дрожал, как будто стихотворение вызвало в моей душе маленькое землетрясение. Когда я окончила читать, в классе повисла мертвая тишина. Все взгляды были устремлены на меня.
