Элис Петерсон - Спустя десять счастливых лет
– Джо, десять лет. Чем будешь тогда заниматься? – повторяю я свой вопрос.
– Править миром, – смеется Джо и закуривает новую сигарету. – Мне не нравится этот вопрос, Бекка.
– Ты просто зануда.
Олли в конце концов соглашается с Джо.
– Сами посудите, – поддерживает друга Олли. – Никто не знает, что будет завтра, а тут десять лет!..
1
Десять лет спустя
– Его душа навсегда останется с нами, – со слезами на глазах произносит Китти и возвращается к своему месту.
Я сижу между матерью Олли, Кэролин, и моим отцом. Смотрю вперед невидящим взглядом. Этого не может быть. Хочется вскочить и заорать всем, родственникам и друзьям, чтобы уходили. Что произошла ужасная ошибка.
– Миссис Салливан? – обратился ко мне полицейский, появившийся на нашем пороге в тот злополучный вечер. Было поздно, около восьми, и я гадала, где же Олли, который обещал вернуться домой к половине седьмого. «Прихвачу бутылочку вина по пути», – говорил он в сообщении на голосовой почте.
– Позволите?.. – спросил полицейский. – Ваш муж попал в автокатастрофу. Соболезную.
Кэролин касается моей руки – пора встать для очередного псалма, «Господи, отец человечества». Мать Олли кажется очень хрупкой. Тонкие каштановые волосы зачесаны назад, в голубых глазах стоят слезы. Кожа – белая как мел. На середине строфы Кэролин хватает мою ладонь, словно в знак того, что вместе мы справимся. Но мне все еще кажется, что вот сейчас я проснусь и почувствую лишь то, что меня обнимает Олли. Расскажу, насколько яркий мне приснился сон, как в церкви было не протолкнуться – столько собралось друзей и родственников. Каким грустным выглядел его отец, Виктор, в костюме и очках. Он будто стал меньше ростом, поседел и скрючился от скорби, а в глазах застыло глубочайшее сожаление – он уже никогда не сможет узнать собственного сына поближе. Вот чем он заплатил за то, что выбрал работу, а не семью.
– Описала так, будто это все правда, аж жуть, – скажет Олли.
Мы посмеемся, а потом начнем целоваться и проваляемся в постели еще часик. Затем погуляем в парке, не спеша пообедаем, и я в жизни больше ничего не стану принимать как должное.
В реальность меня возвращает звук шагов по каменному полу. Саймон, старший брат Олли, выходит вперед, сжимая записи. Он крупнее Олли, и волосы у него темнее. Саймон оставил службу в полиции и переехал с женой и двумя детьми в Нортумберленд, поближе к Кэролин и Виктору. – Он всегда очень деятельный и любит командовать, – рассказывал Олли.
Мне нравится Саймон. Он храбрый. Я бы не смогла сегодня вот так стоять перед всеми.
– Олли был у нас в семье музыкально одаренным, – начинает Саймон. – Играл на пианино с шести лет. Пока я развлекался войнушками и строил шалаши в саду, Олли учил Шопена и сочинял музыку… Другой его страстью было писательство.
Закрываю глаза и пытаюсь слушать речь, но раз за разом меня терзают воспоминания об утре, когда Олли еще был жив.
– Сюрприз! – воскликнула я, когда Олли взял рогалик со словами: «Вот это да!» Мы редко завтракали вместе перед работой, я всегда спешила.
– Кстати, там штука с занавеской для ванной отвалилась, починю потом, – сказал он.
– Правда? Ну и ладно, – отмахнулась я, наливая кофе.
– Бекка? Не вину ли ты там прячешь? Ты что, замутила с Глитцем? — поинтересовался Олли.
Патрик ван Глитцен, или Глитц, как я его называю, – мой шестидесятипятилетний начальник. Когда ему было уже глубоко за пятьдесят, он открыл галерею современного британского искусства на Нью-Бонд-стрит. Теперь эта галерея считается одной из самых успешных в стране.
– Черт, неужели так заметно? – Я наклонилась и поцеловала Олли. – У меня отличные новости.
– Нам не придется ехать на выходных к твоим родителям?
– Хитрец. Ты же знаешь про Нормана Грэхэма?
– Он вроде рисует разноцветные квадраты.
– Которые продают за тысячи фунтов. Вчера я продала серию из шести. Шести, Олли!
– Классно. То есть тебе перепали приличные комиссионные?
– Ага, только это не все. Глитц пересмотрит мою зарплату и выдаст небольшую премию в конце лета!
– Потрясающе, – улыбнулся Олли.
– Так вот, я подумала…
– Ой-е, запахло жареным. – Он подлил себе еще кофе.
– Я подумала, что пора бы нам переехать отсюда…
– Не начинай опять, а?
– Олли! Это нечестно!
– Просто ты твердишь одно и то же.
– А мне надоело жить в каморке!
– Знаю, – отозвался он с уязвленным самолюбием в голосе. Олли всегда было неудобно говорить о деньгах. Ему казалось, что именно он должен зарабатывать больше, однако преподавание музыки и написание романа в надежде, что его издадут, в жизни не помогло бы нам перебраться в лучший дом. Поэтому я бросила иллюстрировать на дому и пошла на работу к Глитцу. Олли винил себя, что мне, а не ему, пришлось отставить в сторону свои мечты. Я с самого детства страстно любила рисовать и изучала искусствоведение во Флоренции. Олли все обещал загладить вину. Что закончит рукопись и заключит договор с издательством.
– По свидетельству очевидцев, – сообщил тогда полицейский, – ваш муж вылетел из-за угла…
– Нет, – пораженно отозвалась я. – Он не мог! Олли всегда осторожен, он обещал быть осторожным…
Полицейский вежливо кивнул, но все равно продолжил:
– Он не видел встречную машину до последнего момента. Водитель ничего не сумел бы сделать.
– Олли притягивал людей, – голос Саймона дрожит, – неотразимым задором и очарованием.
Я касаюсь фотографии на обратной стороне программки, где Олли улыбается и смотрит с теплом. Снимок сделали в тот вечер, когда мы въехали в нашу однокомнатную квартирку. Четыре года назад это казалось важным и взрослым событием. Мы заказали еды и распили у камина дешевое шампанское…
– Несложно понять, почему здесь собралось столько его друзей. – Саймон обводит рукой полную церковь.
Но я знаю, кого здесь нет. Джо Лоусона. Он должен быть тут. Джо был лучшим другом Олли. Мы всегда тусовались втроем.
А потом я все испортила.
– Оливер был добрым, – говорит мне десятилетний Барнаби, сжимая руку матери. Олли давал частные уроки фортепиано, и мальчик был одним из его лучших учеников.
Китти вместо меня благодарит Барнаби за прекрасно сыгранного Шопена: Олли гордился бы им.
