Ольга Толмачева - Я просто позвонил сказать...
— Помогает? В чем?
— Вот вы сидите напротив, слушаете, как я пила в Берлине глювайн… кому я еще расскажу об этом?
— Совсем некому? Нет подруг?
— Увы…
— Что за бред!
— Как объяснить… Ведь только вы — я знаю, нет, чувствую… Вы же не просто слушаете… присутствуете… Там, со мной…
— Не понимаю…
— Вы слышите, как стучат мои каблуки по мощеной дорожке, видите, как я подношу ко рту бокал… след на губах… Капелька вина на верхней губе…
— Нет, на нижней… — Егор нервно выдохнул.
— Я это чувствую… Вы очень тепло ко мне относитесь… Это дорогого стоит… Вы видите…
— Как безвкусно вы одеты…
— Что? — Лена возмущенно вскрикнула и замолчала.
— Вы никогда не умели одеваться — ни раньше, ни теперь. Это ж надо — нацепить ужасный свитер! Где такой откопали? — Егор стал беззастенчиво ее рассматривать.
Лена сложила на груди руки, прикрываясь от насмешливых глаз.
— Как вы можете… Это бестактно… — Ее голос дрожал.
— Как вам пришло в голову в таком отвратительном наряде прийти на свидание!
— На свидание?
Егор увидел, как от ярости ее глаза потемнели. Но не мог остановиться — сам не знал почему.
— Эта цветовая гамма… неужели вы думаете, этот замызганный свитер выгодно подчеркнет вашу нежность, хрупкость. Неужели мужчина вас в этом захочет?
Почему расстались?
— Вы… вы… по–моему, вы переходите все границы… — Она смешно заморгала. Даже кончик носа вздрагивал. — Что вы себе позволяете? — Лена полезла в сумочку. — Кто я вам? — Достала платочек. — Делайте замечания вашей жене — пусть она вас радует… цветовой гаммой. И пусть вас возбуждает… — Она вытерла слезы. — А если вам больше нечего сказать, я пойду, — потянулась за сумочкой.
— Подождите! Я не хотел вас обидеть. — Егор дотронулся до локтя, но обжегся — отдернул руку.
— И вообще я к вам не на свидание пришла, — сказала Лена поспешно и тоже дернулась, как от удара. — У нас дружеское общение, и никаких перспектив… Мы договорились, помните? Мы с вами товарищи. Все закончилось в прошлом, не начавшись. Помните?
— Да, помню. — Он согласно кивнул.
Да, так ничего и не началось…
Просто он не мог тогда ждать… торопился… ничего не мог поделать со своим телом. Оно крутило им, задавало направление. Дал слабину…
— Вы мне Бродского цитировали: про прекрасное вне тела — что–то в этом роде… ни объятия невозможны, ни измены… Или я что–то путаю? — Лена боялась взглянуть.
— Все совершенно верно. Не путаете… — выдавил.
— А я могу из Пушкина добавить: я другому отдана и буду век ему верна. Классику любите?
Егор печально кивнул.
— Так вот какая вам разница, дорогой товарищ, в каком я свитере? И зачем вам нужно видеть нежный овал лица? — Лена облизала пересохший рот и отвернулась к окну.
Они замолчали. Тихо играла музыка.
Егор смотрел сквозь стекло на мерцающий снег и видел в отражении Лену: волосы выбились из–под заколки, она скручивала в кольцо тонкую прядь, по–прежнему хмурилась.
Скоро они попрощаются — остался час или чуть больше. И опять разбегутся по жизням…
Этот час — вдыхать, сердить, говорить глупости… Запоминать… Потом он загрузит себя работой — и чтобы побольше, побольше, побольше вокруг суеты, людей! Не успевать, нервничать, торопиться! Чтобы рвали на части! На части рвали! Ни минутки свободы! Терпеть не мог тишины.
Ничего не мог поделать с памятью…
Вдруг тихий смех услышит или дрожащий от возмущения голос. Губы алые полыхнут.
Как с этим жить?
…Утром Лена поедет в троллейбусе. Бросит взгляд за окно — снова буран… «I just called to say…» Танцуют снежинки…
С сыном помчится с ледяной горки и, смеясь, упадет в сугроб — вдруг больно зажмурится, словно от яркого солнца…
Сколько теперь ждать?
Она попала в ловушку…
А когда иссякнут силы и он устанет с собой бороться, пальцы сами отобьют короткое sms: приглашаю на дружеское свидание.
Нет, она солгала. Ей тоже ЭТО мешает. Как жить, если потускнел свет?
Лена посмотрела на огонек оплавленной свечки и снова подумала, что никогда больше не придет к Егору на встречу. Будущего нет. Зачем душу рвать?
Она все время так думала… И снова не шла — летела…
Так много хотела сказать — как эти дни прожила без него, как удивилась солнцу в лужах и облакам… Она теперь все время что–то ему говорит… бормочет… как дурочка… Да–да, небо бежало навстречу — чтобы обняться…
И вот…
Что тут скажешь?
Все время думает, что–то говорит ей,… так много хочет сказать… успеть бы…
Почему придирается?
— Как вы держите фужер? Вино не пьют… с таким выражением лица! Сколько раз говорить?!
Смешная… — кто ТАК пьет вино, держит бокал?! — усмехнулся.
Он был прав! И ни о чем не жалеет…
— Куда от этого денешься? — печально спросила Лена и открыто взглянула Егору в лицо: может, наконец перестанет ерничать?
— Вы знаете, это очень легко прекратить. Сказать себе: все, точка! Не выходить на связь, словно умер.
— Два дня отгула плюс выходные, — прошептала, — не выползать из квартиры, путаться в днях, выть, реветь, стонать — умирать…
И он уже пытался так сделать. В звенящей тишине извивался на простыне, рвал подушку, задыхался от пустоты душной комнаты… от невозможности повернуть время вспять.
Ему все стало ясно в самое первое мгновение, когда увидел Лену в длинной очереди на регистрацию рейса. Словно… провал в памяти. Как объяснить, где это время был…
И потом, когда самолет взмывал в небо, перед глазами неотступно стоял взгляд, поникшее лицо, сомкнутые губы, словно кто–то умер, — когда уходил…
Она теперь все время так смотрит, когда прощаются… Расстается на тридцать лет — не меньше.
Да, и однажды он хотел прекратить общение.
Но Лена мгновенно откликнулась: «У Вас все в порядке? Кофе выпьем?»
«Да, и почитаем Кафку…» — предложил.
«Кафку?»
«Руффкую народную кафку», — он все время шутил.
— Умирать до тех пор, пока не проснется инстинкт к жизни… Вы знаете, очень действенно, — Лена серьезно посмотрела. — Мне однажды помогло. Главное — не выброситься из окна…
Он усмехнулся.
— А потом отпустит. Через неделю — другой человек. Месяц депрессии, но в этом поможет фитнес. — Она придвинулась и заговорила тихо, доверчиво, как лучшему другу. — Настроение улучшится, чище кровь. Голова пустая, свободная от дурных мыслей.
— Да. И снова хлеб вкусный. И вино… — подтвердил Егор и отодвинулся.
Лена согласно кивнула и откинула со лба челку.
— Год самовнушения: «Мне хорошо!»? — вопросительно взглянул.
— Повторять ежедневно: «Я любимая! Успешная! Главное в жизни — карьера и уважение коллег!»
Да, и можно не бояться где–то случайно встретиться. Не захочешь волос коснуться или плеч…
Не вздрогнешь от короткого зуммера: «Как работается в жару? Не жарко ли?»
Только… зачем ему чистая кровь?
Он мог бы, откинув сомнения, ринуться навстречу чувствам, распахнуть сердце, смести преграды. Выдохнуться, чтобы воспрянуть… Знал же, все кончается скукой…
Если бы мог…
— Пора? — Лена посмотрела на часы.
В кафе опустело.
Егор молча кивнул.
Сейчас она откроет сумочку, чтобы достать кошелек — никогда не позволяет платить за себя, виновато улыбнется… «Будьте здоровы», — скажет на перекрестке. А он разозлится: на что намекает?
— Будьте здоровы, — сказала Лена и протянула Егору руку.
— Вы можете хоть один раз придумать другие слова для прощания? У вас есть фантазия?
Увидел, как от обиды у Лены дрогнули губы.
Она на миг задержала дыхание и улыбнулась — смиренно, печально…
Улыбаться! Непременно, если больно и душит обида…
Улыбаясь, подумала, что сегодня же выбросит телефон Егора — Бог оградил ее от судьбы с этим человеком. Все правильно! Какое счастье…
Лицо, мокрое… От снега?
Взмахнула ресницами и направилась… в свою жизнь.
И он зашагал уверенно, бодро. Рванул с разбега в водоворот жизни. Дел по горло! Невпроворот! Не разгрести! Что–то расслабился…
Улыбка…
Вкалывать до отупения… Себя не щадить! Ни минуты свободы!
На все вопросы главный ответ — улыбка.
Обязательно улыбка, если даже тебе не доверяют. Ведь улыбка — признак силы и профессионализма.
Только не забыть про улыбку!
Бег, тренажерный зал… Музыка. Нет, не Стив Вандер — этот парень слишком лиричен… Джим Моррисон, Билл Эванс… да, да, тонкий, деликатный, чувствительный Эванс…
Улыбаться!
«I just called to say I love you»! — Он запел.
Обязательно улыбаться!
Да она и не знает, кто такой Эванс!
