Валерий Шелегов - Луна в водолее
Воткнув лопату череном в сугроб, Петр Еремеевич подался к Фиминому двору. В такое время утра Фима всегда топит печь и дым от крайней избы у леса, как бы знак, что изба жилая и хозяйка в ней живая. Множество примет для себя старики держали в уме. И помочь им здесь, в глухом краю, кроме самих себя некому. Пронька Вертолет и его заплошная Автолавка Верка самые и есть молодшие из всех пяти семей деревни.
Одинокими бедовали только Фима да Катька Прибылиха, бабенка еще не старая, да родом не из их деревни. Сама пьет, «стеклорез» возит из города. Пенсию ей почти всю до рубля старики отдают за спирт. Одной ногой в могилу смотрят, а будто с ума посходили к концу жизни.
Пьют все дворы. Все, кроме двора Петра Еремеевича. Хозяин он крепкий всегда был, сын выучился на художника. Дочка директор школы на центральной усадьбе. У других стариков тоже дети в городах живут, кто-то выбился в учителя, кто-то рабочей косточкой пробивается.
Необычней всех дети у Проньки Вертолета и Верки Автолавки: «зубные врачи». Родители — алканавты распоследние, а дочери высоко взлетели. Девочек после окончания школы в деревне у родителей уже более десяти лет никто и не увидел. Но верили на слово Верке Автолавке. В Канске кто-то в районной больнице зубы рвал. Подтвердил: «работает, зубы вставляет». В деревне ты хошь профессором в прошлом будь, все едино. День текущий кормиться надо. Огород посадить и выкопать картошку. Без мяса тоже не жизнь. Для себя и кабанчика, и бычка ростишь. Петр Еремеевич с женой в годах, многого им не надо, но для сына в город стараются, пока силы и возможность имеется. Не сидеть же, сложа руки, как другие делают.
Пронька Вертолет с Веркой Автолавкой тоже не сразу и не в один день превратились в выпивох. Пронька всю жизнь отработал в леспромхозе, лихие перемены встретил пенсионером. Верка дояркой вкалывала, пока всех коров на ферме не порезали. Совхоз был подсобным хозяйством Леспромхоза Таежного. Жили богато и многодетно, с думами и планами наперед. А вышло вон что от «перемен к лучшему»? Смерть одна народу досталась. Хорошо еще электричество не обрезали на столбах. В других местах и провода поснимали и продали.
Размышляя таким образом, развалисто в мягких валенках, Петр Еремеевич достиг двора Фимы. У ворот остановился, попинал носком валенка умятый колесный след к воротам. Ночью кто-то был, определил.
Побоище с Зорькой белым днем смотрелось страшным сном. Скаток коровьей шкуры — с Фимой внутри — поверг Петра Еремеевича на колени. Шкура задубела на морозе, и раскатать ее оказалось не так просто. Петр Еремеевич по годам на пятилетку младше Фимы. В войну вместе подростками боронили, Васей Белоус сродником ему по материнской линии приходится. Дружили дворами всю жизнь. И какая смерть?
Будто и не жила, Фима на свете белом долгий свой век вечной труженицей; будто не на Фиме и таких как она женщинах держалась вся Россия, когда мужиков побили на фронтах. Будто не Фима родила и отдала своего сына Антона далекому Афганистану. Целый век жил человек и обустраивал землю своим трудом и милосердием. И такая кончина.
Петр Еремеевич сокрушенно по-стариковски бормотал, распаковывая Фиму из этого злосчастного кокона. Умерла, задохнулась, Фима в тот же час, когда бандиты завершили свое злодеяние.
«Это ж каким выродком надо быть, чтобы совершить подобное убийство немощной старухи. Кто их нарожал, этих выродков? Когда они успели такими стать?» — Подобные мысли не впервой приходили Петру Еремеевичу в голову. Телевизор Дарья Митрофановна не выключает почти круглые сутки.
«Все — оттуда. Все из Кремля московского…»
3
Хоронили Фиму Белоусову на Шише волглым тихим днем. «Шишой» звалось кладбище, пологое место на холме, высокое над деревней; и река Кан видна далеко внизу. Деревня по эту сторону холма. Широкая долина полноводной реки лесистым перевалом от деревни отделена. С кладбища взору открываются и хлебные поля, в снегах по такому времени. Видится хорошо и центральная усадьба в восьми километрах. Хорошее место для вечного отдыха. Простор и воля от всех плохих и хороших дел и мыслей. Рядом с Богом, под Его приглядом.
Сырой снег приставал к подошвам валенок, Дарья Митрофановна как бы успокаивала себя и стариков своими выводами о «вечном отдыхе». Недолго и им осталось смотреть на это вольное небо, дышать вольным воздухом тайги. Век свой они прожили, худо — бедно, в глаза Богу не стыдно взглянуть.
Декабрь вольничал оттепелью в завершение Рождественского поста. Метели закружат из Саян по Кану в Сретенье, как водится. До перелома февраля покуражится еще зима, а там до масленицы, до сырной недели — белый день силы наберет. Тогда можно и считать, что год прожит.
По хозяйской деревенской привычке Дарья Митрофановна год распределяла по делам — по крестьянскому календарю. Пока же до Нового года дожили. Фиму хоронили теплым днем, Господь на ласку людям старым не поскупился. Обмывала летней водой покойницу и обряжала в черное шерстяное платье, приготовленное Фимой на смерть Дарья Митрофановна. Петр Еремеевич открепил с дверей в горницу пригвоздоханное рейками ватное одеяло. Дом построен в свое время просто, за прихожей горница. Чтобы экономить тепло, по просьбе Фимы, после смерти Васея Белоуса, Петр Еремеевич и забил одеялом проход в горницу.
За русской печью на кухне лежанка Васея, туда и перебралась Фима после смерти старика мужа. Жизнь распорядилась так, что и наследников у нее не остается. Сын служил в Афганистане и погиб. Жениться не успел. Родные сестры думать о Фиме забыли, раскидала жизнь каждую куда. И будто нарочно, никого не оставила рядом, в Сибири. За мужьями уехали в свое время, теперь доживают век или дожили его за «границей». Не приехать к ним не ухать от них. Разорвали бездумно и безумно Россию на куски, разъединили силой народы и родственников.
В старости уже нет злобы в душе на время и на плохих людей. Покорно и смиренно принимала Фима разлуку с сестрами. Васеевы родственники в городах и никто стариками последние десять лет не интересовался, в гости не приехал. Старость обременительна для самого человека, но еще большим бременем эта старость для тех, кто обязан старикам своим появлением на свет.
Покойница Фима скорого конца своего не предвидела. Жить она еще могла самостоятельно не один год. Гроб пришлось делать Петру Еремеичу. Об убиенной односельчанке немногочисленные жители села уже к обеду узнали. Горе сплачивает русских людей. Старухи прибрали от многолетней пыли горницу, протерли влажной тряпицей стекло иконы Казанской Божьей Матери, поставленной в красный угол давно, молодой когда-то Фимой. Икона старого письма и досталась Фиме от бабушки, которая привезла икону из «Расеи, когда ехали на новые земли обживаться».
После смерти старика Белоуса, забитой горница простояла при закрытых ставнях пятнадцать лет. Круглый стол на точеных балясинах с центра убрали. Поставили две табуретки под гроб.
Лампадку под иконой Дарья Митрофановна заправила подсолнечным маслом. И затеплилась лампадная светлица в полумраке над покойницей, над скорбными ликами стариков и старух.
Связи с центральной усадьбой нет никакой. Гнать свой трактор «Белорусь» Петру Еремеевичу времени не оставалось. Все легло на его плечи: и руководство над Пронькой Вертолетом с копкой неглубокой могилки, долбить мерзлую землю помогли и старики.
И гроб тесовый сколачивать, кроме него тоже оказалось некому. Старики, конечно, запаслись каждый для себя домовиной заблаговременно. Но свой гроб никто не пожелал жертвовать одинокой Фиме. В голову никому не пришло.
Петр Еремеевич много лет работал управляющим отделения совхоза, строить умел, землю знал, тайнами тайги ведал, добывал и тайменя в Кану, когда был годами моложе. Остальные старики тоже не безрукие, но гроб сладить не каждый возьмется.
В заботах с похоронами Фимы, Петр Еремеевич не забывал ждать сына. Не хватало его молодых рук в столь скорбном деле.
Похоронили Фиму на другой день после ее гибели. И как водится, вечером приехал сын. Привез Павел и гостя. Дарья Митрофановна сыну рада, гостя постороннего не ждала. Умаялась с похоронами и поминками в доме Фимы. В своем доме некогда было приготовить. Но дом Петра Еремеевича полная чаша. Из погреба поднялись и груздочки и домашняя колбаска. Картошку отварить недолго. Перед ледоставом Петр Еремеевич сеть ставил в протоке. Рыбы набилось, спасаясь шуги, плотно. Попалась и щука, и харюзья, сорога крупная. Ведро рыбы засолил для сына Павла.
Сына расстраивать убийством Фимы, старики, решили, не станут. Ночевать сын не оставался, привез матери и отцу новогодние гостинцы, да спешил увезти таежные гостинцы в Красноярск. Все как-то бёгом, не по-людски, но спорить с сыном Петр Еремеевич не стал. Машина у Павла добрая, «иномарка», утром в Красноярске будут. Последний день старого года сын желал дома быть.
