Ник Хоакин - Guardia de honor
Наталия Годой застыла перед зеркалом, которое понемногу стало светлеть, но из комнаты, отраженной в нем, исчезло все привычное: она узнавала лишь собственное помертвевшее лицо и дальний колокольный звон. Наталия не заметила, как упали на пол мантилья, гребень, ручное зеркальце; голоса еще звучали за ее спиной, но Наталия больше не слушала, что они говорят. Потом голоса смолкли, раздались удаляющиеся шаги, хлопнула дверь. Наталия знала, что она не одна в незнакомой комнате, отражение которой, колыхнувшись, изменилось, когда она встретилась взглядом с глазами, смотревшими на нее.
— Привет, — сказала Джози ослабевшим голосом. — Значит, ты Наталия.
Обе девушки стояли так близко одна к другой, что их белые платья и бледные лица почти соприкасались.
— Как ты напугала меня! — продолжала Джози. — Я уронила зеркальце.
Они посмотрели на осколки у своих ног.
— Это я уронила, — возразила Наталия.
— Ну, может, мы обе уронили. На нас, по-моему, одни и те же изумруды.
— Только у меня две серьги!
— Ты слышала, что говорила мама…
— Не будет этого!
— Не будет? Ты хочешь сказать, что это еще не случилось? Разве ты не…
— Нет, Джози, это ты призрак. Взгляни, это моя комната. И колокольный звон, и пони, и скрип колес — все это мир, в котором живу я. И этот полдень — я в нем живу сегодня. Ты же, дорогая Джози, обрела плоть на один только миг!
— Уверяю тебя, я уже давным-давно живу во плоти!
— Но этого не может быть!
— Смотри. Это белое платье мы с мамой купили на прошлой неделе в торговом центре. Попали под дождь, еле поймали такси, машина оказалась старая, и с потолка капало. Год назад я окончила школу, месяц назад познакомилась в кино с одним человеком, вчера ходила с ним в ресторан, а сегодня получила письмо… Наталия, мы что, живем с тобой в одно и то же время?
— И может быть, поэтому меня иной раз посещает странное чувство…
— Будто то, что происходит, уже было раньше?
— Но ты пока в будущем, Джози. И то, что с тобой происходило, должно произойти еще раз.
У Джози расширились зрачки и побелели губы.
— Ну уж нет, — выдохнула она.
Наталия смутилась и спросила с осторожностью:
— Это так ужасно?
— Мое время?
— И то, что с тобою происходит.
Джози отвела прядь волос со лба и без всякого любопытства оглядела старинное убранство комнаты.
— Ужасно там или не ужасно, — проговорила она, — должно же что-то происходить. Я стараюсь не очень-то переживать. Пусть себе происходит.
— Но ты чем-то встревожена, Джози.
— Да изумруды эти…
— Ты их боишься?
Джози с улыбкой крутила кольцо на пальце:
— Ничего я больше теперь не боюсь.
— Но я слышала, ты говорила, что боишься.
— Изумрудов — нет. Я символов боюсь.
— Для тебя они просто изумруды — и только?
— Просто безумно дорогие побрякушки. — Джози продолжала крутить кольцо, рвала его с пальца.
— О Джози! Мне чудится, будто ты меня хочешь вырвать из этих украшений!
— Вот именно! — крикнула Джози. — Хочу вырвать, выдавить, вытряхнуть тебя. И не тебя одну — маму тоже и всю эту традицию. На камушках должен остаться только ценник!
— Но почему? Зачем это тебе?
— А потому, что я должна, я не могу иначе. Я слишком глубоко увязла, обратного хода нет, и толку нет сопротивляться! И вообще жизнь не спрашивает — хочешь ты или не хочешь! Она диктует. Что бы ты ни делала, делаешь по принуждению, нравится тебе это или нет.
— Вздор какой! Всегда можно остановиться или заняться чем-нибудь другим.
— Если я даже займусь другим — все равно это будет делать все та же Джози. Я остановлюсь, а Джози будет продолжать. Я не могу перестать быть Джози.
— Разве Джози так нехороша?
— Бедняжка Джози совсем нехороша, Наталия, собаке не пожелаешь того, что происходит с ней!
— Происходит, происходит, вечно что-то происходит! Но почему ты позволяешь, чтобы происходило с тобою?
— А что делать?
— Совершать поступки!
— Какой ты ребенок, Наталия! Но вот сегодня на тебе две серьги, а завтра останется только одна, и ты сразу станешь старше меня.
Наталия вскинула руки к ушам.
— Я сохраню обе серьги! — объявила она, горделиво откинув головку, сияя улыбкой, сверкая изумрудами.
— Но ты ничего не можешь изменить! — охнула Джози. — Пойми, мне известна твоя судьба!
— А мне не известна твоя, зато известно, что все считают меня упрямой. Ты знаешь, что такое любовь?
— Еще бы мне не знать! Кто-то идет?
— Тетя Элиза. Она тоже влюблена — в Андонга Ферреро. И она не умрет, Джози!
— Да как ты можешь помешать тому, что уже произошло?
— Куда девалась мантилья? Тетя, тетя, как вы долго!
— Я поднялась наверх, как только твой отец позвал меня.
— Они еще внизу?
— Кто?
— Эстебан и Марио.
— Внизу.
— Спуститесь к ним, тетя Элиза, скажите Эстебану, что я прошу извинения, я передумала: мы не поедем с ним. И спросите Марио, не будет ли он любезен отвезти нас в церковь.
— Да что случилось?
— У меня предчувствие.
— Какое?
Наталия открыла было рот, но не нашлась что сказать. В смятении она резко повернулась, взметнув юбками. В комнате все оставалось на своих местах, но что-то неуловимое кружилось и кружилось, ускользая от ее глаз. Наталия еще раз повернулась, пытаясь различить, что это, и тут взгляд ее упал на разбитое зеркальце.
— Я разбила зеркальце, — сказала Наталия и прислушалась, все еще ощущая чье-то присутствие.
— И только-то? — Тетка улыбнулась.
— Нет-нет! — Наталия сжала теткину руку. — Не только зеркало, тетя Элиза, что-то еще, я чувствую, вот-вот случится что-то ужасное. Мы не можем ехать с Эстебаном, нам нельзя с Эстебаном! Скорее, милая тетя, скажите ему, скорее, спешите же!
Услышав торопливый стук теткиных каблучков по лестнице, Наталия почувствовала, как отлегло у нее от сердца. Она улыбнулась, с победоносным видом выпрямилась, вернулась к зеркалу, накинула черную мантилью, приколола ее гребнем и медленно огляделась, неосознанно ища Джози. А Джози стояла рядом с ней, перед тем же зеркалом, и страх все жестче стискивал ее сердце оттого, что она видела глаза Наталии, ищущие и не замечающие ее. Оцепенев от ужаса, Джози хотела крикнуть, но не могла, а Наталия взяла со столика веер, четки, молитвенник и направилась к двери. Помедлив на пороге, она оглянулась, дерзко и весело махнула веером в сторону сумрачной комнаты и закрыла за собой дверь, оставив ошеломленную Джози наедине с прошлым.
Но было ли это действительно прошлое? Или Джози его себе вообразила?
Нет, не прошлое, но и не плод воображения — просто длился сегодняшний день. Все было настоящее, прочное: безвкусная двуспальная кровать под балдахином, дурацкие качалки, нелепые тумбочки с лампами и цветочными вазонами, забавная арфа под литографией святой Цецилии в раме. С балкона открывался глазу круглый внутренний дворик, заполненный синеющим сумраком, как прохладный колодец, над ним голубиное кружение. Все тихо, ничто не шелохнется, но в тишине нет ничего призрачного и ничего мертвенного в неподвижности. Жизнь просто сделала паузу, которая была частью ее естественного хода. В праздничный вечер дома опустели и ждали возвращения своих обитателей, как ожидали они их год за годом, не замечая смены поколений, пока в центре города сияющая Пречистая Дева, покачиваясь, плыла в прохладном воздухе и перезвоне колоколов. Но вот закончится шествие, разбредется толпа, во дворах начнут распрягать, растопят плиты, загремят горшками и сковородками, понесут наверх в спальни заснувших детей, семьи рассядутся за праздничными столами — и это все еще будет сегодняшний день, говорила себе Джози, бродя по темнеющей комнате, дотрагиваясь до стен и до вещей, а сегодняшний день из той, другой жизни приснился мне. Наталия права, говорила себе Джози, здесь призрак я, и изумруды, и белое платье, и мы с мамой в торговом центре, и протекающая крыша такси, и окончание школы, и встреча с ним в кино, и вчерашний тоскливый обед в ресторане, и письмо, которое пришло сегодня… При мысли, что все это, все, что составляет ее самое, случится еще в нескором будущем, Джози испытала бурное чувство облегчения — не ужас, как в то время, когда глаза Наталии смотрели, ее не замечая, «будто меня и нет», а радость освобождения от гнета. Ведь пройдут века, прежде чем она проснется и затоскует; пройдут века, прежде чем тесно заставленная комната опустеет и приобретет модный вид — станет обтекаемо-просторной и кокетливо-гигиеничной, а Джози будет корчиться в ней от боли и проливать юные слезы. Джози молила: время, не торопись, помедли, помедли, сейчас вещественными и реальными были арфа, качалки, пышная кровать, и она двигалась среди них отстраненным призраком, ни к чему не причастным, ни в чем не замешанным, получившим отпущение.
