Александр Ломтев - Ёжики кричат
— Дядя Арби, а ведь в пост и оружие нельзя в руки брать, а мы на задании. Сейчас убивать будем…
— Неверные не люди. Аллах их не знает… Пора.
Они поднялись, младший поправил на спине тяжёлый, по-видимому, рюкзак. Они выбрались из овражка и, держась теней деревьев, направились в сторону Посёлка. Через минуту скрип снега затих, и силуэты ушедших полностью слились с чернотой перелеска. Ночная птица вскрикнула где-то в переплетении ветвей, луна посветлела и поднялась выше на небосводе, и сонная тишина вновь запеленала землю.
Минут через двадцать в Посёлке ярко полыхнуло, и на мгновенье синий снег стал белым, а потом разом стало ещё темней. Через секунду донёсся звук оглушительного взрыва, и почти сразу раздался стрекот пулемёта, к которому присоединилось более тонкое, похожее на звук швейной машинки, стрекотанье автоматов…
Луна
ликом безучастного Будды,
ликом страдающего Христа,
ликом печального Аллаха
смотрела сквозь редкие облака
на эту сумасшедшую землю,
где только что одни люди
погубили других людей…
Васенька
Лежать Васеньке было почти удобно. Развилка корней, плавно выгибающихся к стволу, ровно легла под спину, а голова покойно пристроилась на выемке в столетней коре дерева. И если бы не странная слабость и проступающий через ткань куртки холод, было бы совсем уютно.
Дорога в этом месте круто поворачивала и уходила в чёрное ночное пространство. Если бы не движенье, она просто утонула бы в черноте. Но по асфальту прерывистой чередой тянулись огни: к Васеньке белые и жёлтые, от Васеньки — красные и оранжевые. Там, подальше, трасса шла в гору, и редкая гирлянда мерцающих огней, слегка извиваясь, шла вверх и пропадала во тьме, словно утекала в невидимый тоннель. Васенька знал, если подняться, из-за горизонта сквозь ветви придорожных деревьев покажется дрожащая россыпь алмазов — огни «приграничного» городка и большого КПП. В это дрожащее в ночи озеро огоньков и вела дорога.
Васенька любил ночную трассу. Ночью не было видно придорожной грязи, не было на обочинах случайных людей, лишних звуков и лишнего движения. Ночью водители, останавливавшиеся в кафе со странным названием «Омар Хайям», были задумчивее, сдержаннее и добрее. Ночью ритм жизни становился размеренным и не таким суетливо-суматошным, как днём. И хотя мать каждый раз ругалась, когда Васенька уходил от кафе к трассе, он постоянно бегал к этому повороту, чтобы посмотреть, как огненный змей очередной автоколонны всё ползёт и ползёт к своему мерцающему в ночи озеру.
Сегодня едва не случилось то, чего так боялась мать. Из-за поворота на обочину вывернул показавшийся Васеньке в ночи громадным грузовик и, кренясь, пошёл к кювету. Видно, задремавший за рулём водитель едва-едва вывернул эту махину на трассу, а Васенька в самый последний момент успел прыгнуть к придорожному дереву. Грузовик пролетел так близко и так быстро, что Васеньку словно приподняло воздушной волной. В лицо пахнуло маслом, бензином, разогретым железом вперемешку с запахом горящей резины, вихрем пронеслось облако жухлой листвы, взметнувшейся за горящими габаритами. Через мгновенье грузовик исчез в веренице огней, а Васенька привалился к дереву и всё никак не мог отойти от испуга. Он чувствовал такую слабость в ногах, что даже и не пытался встать.
— Вот сейчас посижу немного, и пойду к «Омару», — чтобы хоть как-нибудь приободриться, сказал он сам себе вслух и глубоко вздохнул.
Он представил себе, как придёт в кафе, горящее разноцветными огнями, как Толстая Дунька крикнет ему из-за стойки:
— Опять на трассу шлялся, вот вернётся мать, я ей расскажу.
А потом она кивнёт на дальний столик в самом тёмном углу «Омара» и добавит:
— Иди, там твой дружок приехал, Димедролыч. Я вам там кой-чего припасла…
И он пойдёт к столику, за которым, упёршись острыми локтями в стол, то ли задумавшись, то ли задремав, сидит Димедролыч. Никто не знал, сколько этому худому, высокому человеку лет, откуда он, где живёт и как оказался в «Омаре». Знали только, что он уж много лет работал на большую чеченскую семью, что настоящее отчество его — Дормидонтович, но и оно с лёгкой руки местного бесшабашного авторитета, который требовал, чтобы его называли эмиром, Герки, трансформировалось в Димедролыча. Почуяв Васеньку, Димедролыч встрепенётся и обязательно что-нибудь вытащит из кармана, который по всем понятиям должен бы быть дырявым, но был цел. И появлялись из этого кармана иногда весьма странные вещи. Однажды он вытащил оттуда красивую губную гармошку, вручил её Васеньке и, сказав лишь одно слово «учись!», весь вечер молча пил. В другой раз из кармана появилась совсем новенькая книжка, на обложке которой было написано «Габриэль Гарсиа Маркес. Сто лет одиночества». Читал Васенька плохо и поначалу хотел обменять книжку на что-нибудь у Толстой Дуньки, но как-то незаметно для себя начал читать и читал до тех пор, пока не дошёл до слов «…ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды». Книжка кончилась, почти ничего в ней Васенька не понял, но какой-то пряный вкус во рту, какие-то странные звуки в ушах, какие-то непонятные желания терзали его потом несколько дней. Книжку он спрятал под матрас, на котором они с матерью спали в задней комнате, и всё время хотел перечитать и почему-то не решался.
Однажды, когда мать уехала в очередной рейс, Димедролыч взял Васеньку в Грозный. Они долго добирались то на попутном «Урале», то на разбитом «пазике», а от поворота на Ханкалу их даже посадили на попутный БТР. В Грозном они пешком добрались до какого-то подземного проезда недалеко от площади «Минутка», и там Димедролыч, стоя у обшарпанной стены и нацепив на нос чёрные очки, виртуозно играл на своей скрипке. В шляпу, которую Димедролыч никогда не носил, летели монеты и бумажки. Если в кучку денег вдруг вертляво приземлялся доллар, брошенный увешанным аппаратурой иностранным корреспондентом, Димедролыч мгновенно его подхватывал и, задрав штанину, прятал в носок.
Грозный Васеньке не понравился. Большие, холодные, ободранные снарядными осколками и пулями дома, какие-то чужие, молчаливые люди, драчливые чеченские дети, непонятная Васеньке жизнь…
— Ты чё, пацан? — высунулось из притормозившей иномарки носатое, усатое полузнакомое лицо. — Смотри, блин, замёрзнешь…
«Да, пора идти, — подумал Васенька. — Мать, может быть, уже вернулась…»
Когда мать возвращалась трезвой, она привозила ему какой-нибудь «гостинец», кормила, отводила в душ, а потом они лежали на своём матрасе на чистой простыне и тихо разговаривали. Мать подробно описывала ему поездку: с кем и на какой машине ездила, что видела, какой на этот раз попался дальнобойщик или военный.
Иногда она приезжала в разодранном платье, с синяком под глазом и ссадинами на теле. В такие дни она уходила в душ одна, потом молча ложилась спать и не вставала сутками. Васенька носил ей еду и чай, но она лежала, уткнувшись в стенку, и еда могла простоять нетронутой целый день.
Чаще мать приезжала пьяной и весёлой. Она засовывала в Васенькины карманы какие-то мятые деньги, громко смеялась и требовала у Толстой Дуньки выпивки «на всех». Потом, правда, смех обязательно переходил в бурные рыдания; обливаясь слезами, мать обнимала Васеньку и рассказывала ему, как они хорошо жили раньше. Какая шикарная у них была квартира, была своя машина и даже дача за городам. И один раз они даже ездили на море, «на курорт». Что такое курорт, Васенька себе слабо представлял, но кое-что из туманных материнских рассказов словно брезжило у него в памяти: какие-то янтарные шторы на окнах, белая блестящая ванна и женское смеющееся лицо, обрамлённое седыми волосами. Бабушка… Что произошло потом и почему они с матерью оказались в «Омаре Хайяме», он не помнил, а мать не рассказывала. Как не рассказывала даже в пьяном бреду, кто и где его отец. И видя, как мать уезжает то с военными на БТРе, то с водителем какой-нибудь громадной фуры, Васенька решил, что отец его, скорее всего, дальнобойщик.
Дальнобойщики ему нравились, хотя попадались среди них всякие. Давно, когда он был ещё маленьким, один толстый лысый водитель КамАЗа дал ему пирог, и Васенька, откусив кусок, вдруг почувствовал, что рот его разрывается на тысячу кусочков и горит огнём. Сквозь слёзы, заглатывая воздух, он смотрел на ржущего шофёра, а тот показывал ему жгучий перец, который засунул в пирог. Сжалившись, он подал наконец стакан воды, Васенька с жадностью глотнул, но и тут был подвох: в стакане оказалась водка.
Толстая Дунька увела его на матрас, сунула в руки стакан ледяного сока, и сквозь стенку он приглушённо слышал, как она скандалила с толстым дальнобойщиком.
