Мири Яникова - Форпост для всех
Он посмотрел на Рафаэля. Тот подмигнул ему и ободряюще улыбнулся.
Но Ицик был серьезен. Обращаясь к своему спутнику, он произнес:
— Спасибо большое. Правда, спасибо. Я обещаю вам, что буду очень-очень хорошо учиться в этой школе!
Ицик, Йони и их мама
Маму Ицика звали странным русским именем Женя. Это было неудивительно, поскольку мама и папа когда-то давно, еще до рождения сыновей, приехали в Израиль из России. Папа сейчас жил отдельно от них в Иерусалиме, а Ицик с мамой и братом Йони – в Петах-Тикве.
Йони, а точнее Йонатан-Гирш бен Барух Рогов, был старше Ицика на полтора года. Он учился в школе-ешиве рядом с Петах-Тиквой, а перед этим закончил восьмой класс в другой школе, где ученики носили вязанные кипы. В нынешней же школе Йони почти все его одноклассники совсем недавно приехали из России, а это значит, что все они совсем-совсем недавно начали соблюдать еврейские традиции. Йони в этом смысле их сильно обогнал, поскольку родился в Израиле и с самого начала учился в религиозной школе, да и дома они все соблюдали. По субботам мама зажигала свечи, а кто-нибудь из мальчиков делал киддуш, потом, после омовения рук, разламывал и раздавал всем сидящим за столом – членам семьи и гостям – субботнюю халу. Затем, вгрызаясь в приготовленную в духовке курицу, наперебой излагали то, что узнали в школе по поводу событий недельной главы Торы. Мама тоже участвовала в обсуждении недельной главы, рассказывая о том, что она прочитала по этому поводу в Интернете на русском языке, или услышала от лектора на занятиях в городской общине. Таким образом, у них получалась развернутая картина, и персонажи, события и законы Торы представали перед ними сразу с нескольких сторон.
Каждый из членов их маленькой семьи, естественно, видел мир со своей собственной стороны. Йони, который в прежней своей школе часто ездил с одноклассниками в Хеврон, а все прошлое лето принимал участие в борьбе за Гуш-Катиф, представлял себе историю своего народа так, как будто видел ее целиком с какого-нибудь холма Иудеи или Самарии. Он любил оранжевый цвет и носил большую вязанную кипу. Его младшему брату Ицику пока что нравилась история просто как предмет изучения, поэтому еврейский народ виделся ему скорее в черно-белом староевропейском одеянии.
Что же касается их мамы, носящей странное русское имя Женя, то она, будучи взрослым человеком, умела совмещать разные точки зрения. Ей, вообще-то, было некогда заниматься выработкой этой самой своей точки зрения, да и вообще теоретизированием. Еще с тех давних пор, когда она водила двоих своих малышей за ручки в парк или на детскую площадку, она хорошо знала, что у них, родных братьев, совсем разные ладошки – у Йоника пухлая, а у Ицика твердая. Ее дети были разные. А она была посередине. Всегда – посередине.
Но она-то понимала, что и в прошлом, и в будущем жили те же самые люди, которые были братьями из одной семьи. Поэтому картина мира получалась четкой и не двоилась. Особенно после того, как она наносила на нее последний штрих, дополняя рассказы своих мальчиков о недельной главе Торы двумя-тремя деталями, вычитанными на русскоязычном интернет-сайте.
Разгромленная синагога
Йони знал, что он никогда в жизни не забудет событий последнего лета. Он не забудет августовских дней, сразу после поста Тиша бе-Ав, когда они с приятелями и с множеством других людей, молодежи и взрослых, сделали последнюю отчаянную попытку спасти Неве-Дкалим, поселение Гуш-Катифа, которое пришли разрушать солдаты их собственной армии.
Они попали в поселение за день до разгрома. Уже на следующее утро вокруг было полно солдат в черном. Йони и его друзья закрылись вместе с другими в синагоге и молились, отчаянно, сосредоточенно, как только могли. Синагога была окружена этими самыми одетыми в черное солдатами – солдатами их армии. Мир перевернулся с ног на голову.
Когда распахнулись двери синагоги и их начали вытаскивать по одному наружу, то несколько раввинов, которые были с ними, старались оградить их от ударов и от проявления жестокости со стороны солдат. Они всецело были заняты этим.
И только один из раввинов, одетый не по погоде в черное пальто и меховую шапку, не принимал ни в чем участия. Он отошел в сторону и, как показалось Йони, стоял и плакал. До самого Йони солдаты пока еще не добрались, и он, воспользовавшись суматохой, прошел внутрь помещения синагоги и оказался рядом с этим раввином, не вступавшим ни в какой контакт с солдатами. Возможно, он стал единственным, кому удалось разглядеть человека, который вышел, как казалось, прямо из стены, — а на самом деле, конечно же, из темной ниши в глубине помещения, — и подошел прямо к раввину в меховой шапке, стоящему отдельно от всех. Сразу стало ясно, что эти двое давно знакомы.
— Так ты все еще ждешь, когда разольются источники? – обратился раввин глухим голосом к подошедшему к нему незнакомцу. – Ты слышал, как молились эти юноши? Неужели этого мало?
— Мало, — произнес глухим голосом его собеседник.
— Все еще мало? Почему?
— Ты же знаешь – источники должны распространиться наружу. Наружу в буквальном смысле, то есть за стены синагоги. И тогда она останется стоять.
Йони увидел, что с этими словами таинственный незнакомец отступил в тень, в сторону темной ниши, — впрочем, он не мог бы сказать с уверенностью, что там, во тьме, была какая-то ниша. Он вгляделся, чтобы понять, из какой двери вышел этот человек, но так и не увидел никакой двери, поскольку отвлекся, услышав заключительные слова уходящего, обращенные, конечно же, не к нему, а к раввину в меховой шапке, — хотя, как знать, может быть, и к нему тоже:
— Надеюсь, ты помнишь основные правила, и знаешь, как отменить погром. Правило гласит, что отменить его может молитва миньяна, целиком состоящего из вернувшихся к традициям и раскаявшихся в грехах.
С этими словами незнакомец исчез. Йони перестал вглядываться в темноту и искать дверь, понимая, что, даже если он ее увидит, он не может сейчас устремиться вдогонку за этим человеком. Это – не его путь.
И он обернулся, чтобы встретить свою собственную судьбу в лице полицейского, который грубо накинулся на него и с помощью подоспевших солдат потащил его к выходу из синагоги. Он успел еще поглядеть назад, чтобы выяснить, какая участь постигла раввина в меховой шапке. Но он не обнаружил никого на том месте, где только что стоял раввин. Видимо, подумал мальчик, он ушел вслед за своим таинственным собеседником. Хотя ниши в стене, а тем более, двери он так и не увидел…
ЧАСТЬ 2
Страх
Ицику Рогову очень нравилось в новой школе. Хотя здесь говорили на совсем новом для него языке – на идише, который он радостно принялся изучать, — здесь знали и его родной иврит, хотя почему-то считали его настолько святым, что боялись говорить на нем между собой. На иврите только молились и учились.
Его новые товарищи были, в общем-то, похожи на его прежних одноклассников. Они тоже были разными, озорными и серьезными, веселыми и сосредоточенными, маленькими и большими. Они любили учиться, но в перерывах между уроками самозабвенно играли в снежки и в прятки.
Но кое-что отличало их от мальчиков из Петах-Тиквы. Он вначале не мог понять, что именно, и это его настораживало и занимало.
Нельзя было сказать, что они были в целом серьезнее. Нет, они любили игры и подшучивания друг над другом не меньше, чем его прежние приятели. Не были они и более грустными – они умели веселиться точно так же, как и израильские дети. И уж точно их нельзя было назвать более ограниченными, — их кругозору могли позавидовать многие в его прежней школе.
Однажды, когда серым зимним утром в синагоге обнаружился странник, пришедший издалека, и люди, столпившись вокруг, хмурясь, слушали его рассказ, до Ицика донеслось слово «погром». И, вглядевшись в лица взрослых и детей, своих соучеников, он понял наконец, что именно присутствовало здесь – из тех явлений, которые в прежней его школе, в прежней жизни были ему незнакомы.
Здесь жил страх.
В тот день, садясь в классе на свое рабочее место, он взял тетрадку и долго не мог сосредоточиться на словах учителя. Он думал о том, должен ли он тоже бояться. И знает ли мама о том, что здесь страшно. Он вспомнил вдруг, совсем не к месту, казалось бы, как прошлым летом его брат Йонатан пришел домой ночью, и его одежда была очень грязной. Он бросил на пол рюкзак, весь обвязанный запачканными оранжевыми ленточками. Пока Йони ехал домой, мама почти все время говорила с ним по телефону, поэтому сейчас она просто села рядом и ничего ему не сказала. Мамины глаза были заплаканы, потому что весь вечер она смотрела по телевизору передачу в прямом эфире о разгроме поселений Гуш-Катифа. Ицик знал, что Йони приехал оттуда. Его старший брат, который, собственно, был ненамного его старше, посмотрел на них очень серьезно и произнес: «Мама, это был погром». И Ицик тогда не испугался этого слова. Он тоже смотрел телевизор вместе с мамой, и тоже почти плакал. Ему было очень горько. Но страшно ему тогда не было.
