Евгений Боушев - Колдовская книга (Grimoire)
Они перебрались через осыпающийся ров, прошли по заброшенному парку. Мельник с трудом открыл тяжелые, совсем заржавевшие двери.
Кругом была пыль и пустота. Замок выглядел покинутым много лет назад. Вся ткань превратилась в лохмотья, пищу растащили крысы, многие вещи рассыпались в пыль при первом же прикосновении. Колдуна нигде не было, лишь в каминах темнели покрытые паутиной горки пепла — всё, что осталось от колдовских книг.
— Где он? — спросил мельник.
— Не знаю, — ответила девочка.
Они вернулись в комнату, где дочка мельника впервые встретилась с колдуном. Там было больше всего пыли, а в камине — больше всего пепла.
— Его нигде нет, — сказал мельник. — Совсем нигде.
Дочка мельника подошла к окну. Как и колдун когда-то, прижалась к решётке, но не изо всех сил, а лишь слегка прикоснувшись к прутьям. Мельник стоял посреди комнаты и озирался по сторонам. Вдруг на одном из столов у себя за спиной он увидел покрытый пылью конверт. Мельник повернулся к дочери:
— По-моему, он оставил тебе письмо.
— Дай мне его, — сказала девочка.
Мельник потянулся за письмом, но увидел лишь пустые столы, покрытые толстым слоем пыли.
— Показалось, — пробормотал он.
Дочка мельника всё так же стояла у тёмного окна и смотрела на освещённый луной лес. Ей казалось, что ещё чуть-чуть, и она поймёт всё, что произошло в этом месте, всё от начала до конца. Девочка уже чувствовала у себя за спиной длинную сухую фигуру колдуна, слышала треск бумаги в камине, снова наблюдала за причудливой игрой тени и света
Мельник постоял ещё немного, глядя на пустые столы, затем повернулся и зашагал к выходу из комнаты. Обернувшись на пороге, он увидел, что его дочка всё так же стоит у тёмного окна.
— Пойдём домой, — позвал он её. — Что-то случилось?
— Нет, ничего, — ответила девочка. — Снег пошёл.
Через несколько дней мельник понял, что, если он не начнёт бриться, его седая борода скоро достанет до груди.
Шли годы. Мельник старел, а его дочь из угловатого маленького ребенка превратилась в настоящую красавицу. Однажды весной она ушла собирать ягоды, оставив отца сидеть на крыльце и плести корзины из прутьев. Старик ждал её весь день и всю ночь, а утром на непослушных ногах заковылял в лес, но скоро понял, что если зайдет слишком далеко, то не сможет вернуться обратно. Кусая губы, мельник добрёл до дома, упал на землю у крыльца и заплакал.
С тех пор мельник сидел тоскливыми вечерами на жарко натопленной кухне, считал жемчужины звёзд на запотевшем кусочке неба в окне, пёк на Рождество замечательные пироги с земляникой, и до самой смерти пытался убедить себя в том, что его дочка вышла из того странного места, где они жили с незапамятных времён, встретила достойного её молодого парня, и они поженились. Он пытался поверить в то, что живут они совсем рядом, в одной из маленьких деревушек за лесом, и обязательно как-нибудь заглянут к нему на Рождество, чтобы попросить его стать крестником для маленького сына.
— Да, — часто говорил он сам себе, пока однажды утром его сердце не перестало биться, когда он пытался встать с кровати. — Они обязательно придут, ведь не забыли же они про меня, в конце концов. Они придут сюда, как только подрастёт сын. А может, я как-нибудь сам навещу их, если позволит здоровье…
— Ведь это же рядом, — всякий раз говорил старик, засыпая, пока однажды не свалился на пол, как брошенная кем-то кукла, уткнувшись лбом в свои старые ботинки, — На юг или юго-восток. А, может, и на юго-запад — ведь это же совсем рядом, нужно только перейти через лес и реку. Перейти… К весне… За лесом…
И, коротко всхлипнув несколько раз, погружался в беспокойный старческий сон.
Перейти реку— Вам часто снятся сны?
— Иногда, — ответил полковник, сконфуженный тем, что уснул. — Я почти всегда вижу, что меня опутывает паутина.
— А у меня что ни ночь, то кошмары, — сказала женщина. — Хотела бы я знать, кто все эти люди, которых я вижу во сне.
Габриэль Гарсиа Маркес
Над водой клубился туман. Деревня еще спала, лишь в крайнем дворе завывала собака — то ли жалуясь на свою простую жизнь, то ли во сне. Петрович спустился к реке и вышел на мостик. Утренний холод проник под ватник, схватил за бока колючими лапами, но, не добившись никаких результатов, разочарованно выполз обратно.
Петрович присел, зачерпнул рукой прозрачную ледяную воду и плеснул на лицо. Сон мигом исчез. Старик выпрямился, приставил ладонь к глазам и посмотрел на другой берег. Там глухой черной стеной вставал лес, над которым висел бледный серп луны.
Давным-давно в самой чаще леса стояла мельница. Никто, кроме Петровича об этом не знал, а он и не собирался рассказывать. На то были свои причины. Сначала нужно было вспомнить все самому, все до конца, и лишь потом делиться с другими. Давным-давно в чаще леса стояла мельница… стояла мельница… Почему — в чаще? И когда было это "давным-давно"? Петрович не помнил ответов. Он лишь знал, что там, в лесу, раньше был еще кто-то. Кто-то, знавший правду.
Старик все стоял, глядя вдаль. Небо постепенно наливалось багрянцем, окрашивая траву, кусты и утренний воздух в теплые радостные цвета. Лес оставался все таким же темным. Давным-давно…но память не пробуждалась, лишь заныло сердце.
Туман рассеялся, и оказалось, что пространство между берегом и лесом покрывает полусухое болото, сплошь покрытое мелкими кочками. В сплетении веток на краю леса чувствовалось нечто живое. Казалось, кто-то смотрит на Петровича из темной громады, смотрит равнодушно и тоскливо.
В лесу стояла мельница. На мельницах обязан быть мельник, разве не так? Мельник…и еще был кто-то. Кто-то, кто знал, знал все с самого начала.
Месяц побледнел и вскоре исчез, уступив место розовому диску солнца. Стали слышны птичьи голоса, подул легкий ветерок, ожививший кусты у реки. Воздух прогрелся, и по спине Петровича, под ватником, поползли капли пота. Деревня тоже просыпалась: слышалось хлопанье калиток, кудахтанье, невнятные разговоры и еще множество знакомых звуков. Петрович вздохнул, оглянулся назад и полез в воду.
Река обожгла его холодом, впрочем, Петрович быстро справился с ним. Натянутые по грудь болотные штаны, сжав тело ледяным капканом, словно стали второй кожей. Старик чувствовал, как его огибает течение, как вода, обходя преграду, закручивается водоворотами. Он шел по обломкам моста, стоявшего здесь в незапамятные времена.
Может, "давным-давно" — это и были эти незапамятные времена? Нет, не так. Там, на мельнице в лесу, было еще что-то, из-за чего о времени можно было говорить только с одним смыслом. Там, в глухой чаще…Давным-давно…
Старик молча пробирался на другой берег. Он шел за ответами. Он больше не мог ждать.
Позавтракав, Дима взял вилы и вышел на улицу. Мельком глянул на дом Петровича — там было темно.
На гумне, как всегда бывало по утрам, собралась почти вся мужская часть деревни. В это время составляли планы на день, делились новостями, обсуждали ночные события.
— А Петрович-то снова ушел, — сказал Дима. — Что это с ним?
— Не знаю, брат, — ответил сосед. — Он у нас вообще человек странный. Появился невесть откуда, сам говорит, что не помнит. Повадился вот в лес ходить, за реку — зачем, одному Богу известно. Пропадет — попробуй найди его там.
— А что там, за рекой, дядь Семен? Сами там были?
— Никто из наших туда не ходит. Грибов там нет, ягод нет, вообще ничего нет. Одни болота кругом. Злое там место, нехорошее. Но ты Петровича не трогай — мало ли чего человеку нужно. Мужик он деловой, мастеровитый, не пьет почти. Со странностями, это верно. Но говорят ведь: чужая душа — потемки.
Старик шел по высохшему болоту. Солнце поднялось уже высоко и, хотя грело в полную силу, лес впереди оставался таким же темным и холодным. У него есть на то причины, подумал Петрович — там хранятся тайны. Тайны…и еще есть тот, кто поможет все понять. Старик не решался признаться себе, кого он ожидает увидеть в лесу. Он тяжело ступал, поднимая коричневую пыль, окруженный мелкими мошками, как глиняный Голем, потерявший всякое представление о том, куда идет. С каждым шагом в памяти открывалась очередная дверь, и Петрович с тоской подумал, как глубоко он спрятал самого себя. Старик шел, пытаясь хотя бы мысленно вернуться в прошлое, в место, где когда-то все было иначе. Давным-давно, в памяти, в глухой чаще леса, в месте, где с незапамятных времен стояла старая мельница, жил-был…
— Дядь Семен, а как зовут Петровича?
— Э-э-э, брат, так ты и этого не знаешь? Петровичем его зовут. А больше никак. Он ведь и имени своего не помнит. Появился как-то утром на краю села с котомкой, бородища вот такущая седая, идет и плачет. Ну, поселили его в Ефросиньину избу — она к тому времени уже год как померла. Так он спать не мог поначалу. Сколько не иду ночью — гляжу, сидит на крыльце и все на звезды смотрит. Нет, что ни говори, а тяжело у человека на душе.
