Всеволод Шахрай - Память
— Страшный он какой-то, противный, непонятный, — отвечаю я ей, не зная, что ещё сказать.
— Да, согласна, некрасивый, не котёнок, но некрасивый не значит злой. Представь, что он как маленький старичок, который уже некрасив в своей старости, но зато очень добрый и мудрый. Как приятно послушать такого. Ну а теперь беги домой, а то ещё простудишься.
Я спускаюсь на одну ступеньку вниз.
— А вот этот на Толстяка похож, — говорит мне тётя Маша, вытаскивая из коробки одного котёнка, — у нас жил такой в доме моего деда.
— Шайба у Соломонова. Архипов.
Во всеуслышание звучит радостное «Гол»! Но даже оно не способно разбудить моего отца, спящего в кресле перед телевизором.
Я смотрю на потолок.
Под ногами валяется развёрнутая газета.
Помню календарь на стене за 1986 год, на фотографии Москва Река, Кремлёвская стена, прогулочный теплоход.
Утро, отец выходит из комнаты, но запах его одеколона ещё здесь, мама натягивает на меня колготки. Отец возвращается, он уже в брюках, открывает верхнюю дверцу шкафа и достаёт фотоаппарат, смотрю на него с любопытством, неужели будет фотографировать в такую рань?
— Ты скоро? — спрашивает он у мамы.
— Да, уже почти готовы. Сколько там градусов за окном? Не смотрел?
— Пятнадцать.
— Почему пятнадцать? — недоумеваю я.
— Минус, минус пятнадцать, сын. Эх, да ты ещё только в колготках! Давайте-ка я вас, хоть, сфотографирую?
— Опоздаете, — ворчит мама и усаживает меня к себе на коленки.
— Улыбайся! — говорит она мне. Раздаётся щелчок фотообъектива. На столе тикают часы.
Я люблю ездить на санках, пожалуй, это лучшее, что со мной может произойти в течение дня. По утрам — отец отвозит меня в детский сад, вечером — мама забирает меня из него. Мы проезжаем мимо, школьного стадиона, общежития, продуктового магазина. На стадионе мимо нас пробегает мужчина. Каждое утро я вижу, как он здесь наматывает круги вокруг футбольного поля, босиком по снегу, в одних трусах. Отец говорит, что это спортсмен.
— Минус пятнадцать, — думаю я. Трусы красные.
— Папа, а что значит — один, девять, восемь, шесть, год?
— Что? А! Это год сейчас такой — одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой.
— Одна тысяча? Это же очень много?
— Да, сын. А где ты видел такую надпись?
— На фотографии, на стене в коридоре, где кремль нарисован. А почему там цифры есть чёрные и красные?
— Это календарь. Цифрами обозначаются дни. Чёрные цифры — обычные дни, будни. Сегодня вот, например, какой день? — задал он вопрос и сам же на него ответил. — Третье Декабря! Цифра три в Декабре — чёрная. Праздничные же дни выделяются красными цифрами. Какие праздники ты знаешь?
— Новый Год.
— А когда у нас Новый Год?
— Первого Января.
— Правильно. Так вот, цифра один в Январе — красная, потому что это праздничный день. Ну? Понял?
— Да. А что такое календарь?
— Календарь это и есть все эти цифры, которые обозначают дни. Люди смотрят на него и узнают, какой сегодня день, месяц или число.
— Число?
— Ну, да. Третье Декабря или первое Января? А может быть восьмое Марта? А день, какой? Пятница? Суббота? Воскресенье?
— Понедельник.
— Правильно! Умница! Вот видишь, какой ты у меня молодец. Ну, а теперь будем фотографироваться?
— Да! — весело вскрикиваю я, забывая напрочь, обо всех этих числах, красных и чёрных днях.
Санки останавливаются ровно там, где кончается снег. Отец ссаживает меня и ставит на тёплую рыхлую землю.
— Видишь этот незакрытый канализационный люк? Я хочу сфотографировать тебя рядом с ним.
— Вижу уж, только вот зачем здесь фотографироваться? — думаю я, наблюдая за клубнями пара, вырывающимися из уличного колодца наружу.
— Встань-ка вот тут, — говорит мне отец.
Он держит меня за плечо и как будто бы даже пытается качнуть, точно я предмет, и проверяют устойчивость моего положения.
— Вот так. А теперь я отойду немного, чтобы сделать снимок, а ты ни шагу с этого места! Понял? — спрашивает он, но почему-то серьёзным тоном.
Такое происходит впервые. Обычно, когда мы фотографируемся, он весел.
— Ага, — произносит отец, не дождавшись ответа. Теперь он смотрит на меня через объектив фотокамеры.
— Попробуй, чуть-чуть нагнуться в сторону люка. Только очень-очень осторожно, медленно! Вот так. А теперь посмотри внутрь. Ага. Замечательно.
Разглядеть мне удаётся не многое — лестница на бетонной стене, ржавые вентиля и трубы, на дне колодца вижу лужу.
— Ой, папа, здесь котёнок.
— Что? Какой котёнок? Стой! Не подходи к люку! Ты что не слышал, что я тебе говорил.
— А я и не подхожу, вот смотри, котёнок чёрного цвета, он плачет — говорю я, подбежавшему ко мне отцу.
— Нет, он не плачет, кошки так разговаривают, он говорит тебе Привет! Ну, давай, поздоровайся и ты же с ним.
— Привет, как дела? — кричу я котёнку, а тот продолжает лишь мяукать в ответ.
— Он отвечает тебе, что у него всё хорошо, ему там тепло, у него там дом, смотри, как щурится от удовольствия, — нашёлся тут же отец.
— А ты, что же, понимаешь его?
— Да, конечно. Вот будешь взрослым, и ты научишься понимать их язык. Хочешь быть взрослым?
— Да! — вскрикиваю я с возвратившейся ко мне весёлостью.
— Ну, тогда, давай уже фотографироваться. Раздаётся щелчок фотообъектива.
В колодце капает вода.
Металлический забор детского сада весь в дырках, как решето. Как-то отец сказал маме, по большому секрету, что дырки эти остаются на листе метала после выпиливания каких-то деталей для снарядов, а делают такие заборы у нас на пороховом заводе. Отец может это знать, он работает архитектором в проектном институте, относящемся к оборонной промышленности страны.
Забор выкрашен в зелёный цвет.
— Пап, а у нас в детском саду один мальчик есть, который ходит в военной фуражке и называет себя маршалом. Это, правда, что главнее уже никого не бывает?
— Ну почему же не бывает? Ты ему скажи, что ты генералиссимус — вот этот-то уж точно самый главный.
— Генералиссимус? — переспрашиваю я, дивясь незнакомому мне слову. Уж больно звучит оно как-то смешно и нелепо, не по-русски.
— Да! Их не так-то и много было за всю историю, но звание такое есть, — произносит отец чуть ли не гордо.
В помещении раздевалки детского сада «Журавлик» нас встречает Таисия Ивановна — моя воспитательница.
— Здравствуйте, а вы сегодня немного запаздываете, у нас уже и занятия по аппликации начались, — обращается она к отцу, который уже успел снять с меня шапку и шарф.
— Доброе утро. Ну, надеюсь, мы не многое пропустили? — берёт он шуточный тон, но в тоже время всем своим видом даёт понять, что осознаёт, что опоздали, извиняется.
Отец расстёгивает на мне пальто, он торопится, одна из пуговиц падает на пол.
— Не волнуйтесь вы так, вы совсем даже ничего не пропустили, я ещё и задание не успела дать. Давайте я вам лучше помогу, — говорит, Таисия Ивановна и помогает снять с меня валенки.
— А почему это мы такие серьёзные? — обращается воспитательница уже ко мне.
Тут она надувает свои щёки и хмурит брови, пытаясь в шутку изобразить всю серьёзность пухленького детского личика. Она передразнивает меня, понимаю я по её глазам. Они зелёного цвета. Волосы рыжие. Голос хриплый и тихий. У неё красивое белое лицо, хотя она уже не молода, ей около сорока, но так часто бывает — человек всегда красивый, если он любит кого-то, Таисия Ивановна любит нас — детей. Она подносит свою руку к моей голове и разом взъерошивает на ней все волосы. Кожа на руке приятно холодная.
Отец ставит меня на деревянный детский стул.
— А можно я его сфотографирую, вот так? — спрашивает он виновато у воспитательницы. — Я очень быстро, честное слово, или давайте я вас вместе щёлкну? Вставайте-ка рядом.
— Ой, нет, нет. Мне бежать пора, там меня уже дети заждались. До свидания, — прощается воспитательница с моим отцом и сбегает в другую комнату.
Мы чувствуем себя покинутыми.
— Да, вы бы хоть причесали его. Посмотрите, что я с его головой сделала, — кричит она, закрывая за собой дверь.
— А ведь вас ни на одной фотографии нет, Таисия Ивановна, — неожиданно произносит отец куда-то в воздух.
— И то правда, — думаю я, как бы принимая его загадочный тон. Прошлой зимой на групповом фото детей и всех воспитателей детского сада её не было, болела. А когда нас фотографировали летом с клоуном и обезьяной, она тоже отсутствовала, но уже по неизвестным мне причинам.
— Готов? — спрашивает меня отец.
— Да!
Раздаётся щелчок фотообъектива.
Дневной свет заливает помещение старшей группы детского сада сквозь огромные окна. Они закрыты, и неизвестно, как сюда пробралась синица, которая летает как метеор по всей комнате, чуть-чуть не касаясь крыльями самого потолка. Дети возбуждённо наблюдают за её полётом. Наконец синица врезается на полной скорости в окно и падает на подоконник.
