Эмилиян Станев - Тихим вечером
— За что взяли?
— Обыск. Нашли запрещенные книжки.
— Винтовки?
— На месте.
— Где? — нетерпеливо спросил Антон.
— На мельнице, под полом.
Антон облегченно вздохнул.
— Били тебя?
— Не очень. Я им всегда сапоги чинил. Думаю, особенно бить не будут.
— Все отрицай.
— Ясное дело.
Конвойный поравнялся с ними, и они замолчали. Телега выехала за черту города, и на проселке бочонок громыхал уже не так оглушительно.
Через минуту они были уже возле чешмы, старой каменной чешмы, высокой и массивной, с длинным корытом, от которого тянуло затхлым запахом тины. Стояла засуха, воды было мало, и бочонок наполнялся медленно.
За чешмой тянулось ровное голое пространство — обширный выгон, а за выгоном — жнивье, в конце которого стояла несжатая кукуруза…
2
Если, допустим, на каждые сто метров нужно десять секунд, то он может преодолеть все расстояние секунд за тридцать пять — сорок, самое большее за минуту…
Антон вдруг вскочил, подошел к двери, прислушался. Слышно было, как храпят полицейские. Где-то скреблась мышь. Паренек-сапожник сидел в соседней камере, за стеной. Антон пытался с ним перестукиваться, но тот понятия не имел о морзянке.
Убедившись, что за дверью никого нет, он выпрямился, опустил руки и приподнял правую ногу. Потом резким движением отпрянул назад и вскинул руки к груди, как бы защищаясь от какого-то предмета, которым в него швырнули. Левая рука отбросила воображаемый предмет, а правая метнулась к бедру. Там она задержалась и, когда нога отсчитала еще два удара, вытянулась горизонтально.
Он стал размышлять. Резко очерченное лицо его с широким подбородком и тонким носом с легкой горбинкой стало озабоченным, недовольным. За все время, пока он проделывал эти манипуляции, нога отсчитала всего пять ударов. Выходило, что после того, как он бросит в конвойного ведром и пустится бежать, тому, чтобы выстрелить, потребуется всего пять секунд.
Он недовольно поморщился и огорченно покачал головой. Если б была возможность ударить полицейского по голове, то тяжелая, окованная медью воронка сослужила бы лучшую службу, чем простое ведро. Но если тот снова заберется наверх, на кладку самой чешмы? Снизу его не ударишь. Все дело случая. Может быть, на сей раз будет другой конвойный, может, этот не станет забираться наверх?
Он снова лег и попытался заснуть. Надо, чтобы завтра нервы были в порядке, чтобы тело было бодрым и отдохнувшим. Он укрылся одеялом и ощутил тяжелый запах пота и ружейного масла. В возбужденном воображении возник партизанский лагерь — такой, каким он был накануне вечером; сидя у потухшего костра, командир отряда Гетман, комиссар и он, Антон, втроем обсуждали предстоящую операцию: надо было доставить в отряд винтовки и патроны к ним. Эти винтовки были выделены для их недавно сформированного отряда, но в результате неожиданного провала десять членов подпольной молодежной организации городка попали в лапы полиции. Оружие найдено не было, и только хромой подмастерье-сапожник, чудом оставшийся на свободе, знал, где оно спрятано.
Потом он увидел темное поле, по которому шел прошлой ночью, поблескивающие во тьме скирды соломы, мягкую, как бархат, пыль безлюдных проселков, высокое дерево, овраг и, наконец, темный силуэт старой, заброшенной водяной мельницы, вокруг которой тоненько попискивали комары и квакали лягушки. Он подкрался поближе, лег на живот и, выставив вперед свой тяжелый маузер с прикладом, долго вглядывался в мрачный силуэт мельницы. Ни единого звука не доносилось оттуда, и, на всякий случай сказав пароль, он пополз по заросшей травой, высохшей канавке, чтоб удостовериться, действительно ли на мельнице никого нет…
Заметив прислоненную к двери палку, он успокоился. Это был условный знак: значит, встреча со связным состоится в городе. Тем не менее он тщательно осмотрел все вокруг и решил, что переночует не на самой мельнице, а в сторонке. Комары кусались нещадно, целые тучи их звенели у него над головой, так что пришлось повязать носовым платком шею и как можно ниже оттянуть штанины брюк-гольфов. Он пробыл там до рассвета, пока солнце не окрасило в розовый цвет скирды соломы на жнивье и верхушки деревьев. Тогда он решил зарыть револьвер в землю возле мельницы и выкупаться в речушке. В тех случаях, когда документы были надежные, он всегда поступал так: спрятав оружие, спокойно входил в село или город, где предстояла конспиративная встреча, и, если случалось, невозмутимо разговаривал с полицейским, заранее придумав убедительную причину своего появления здесь. Затем отправлялся в гостиницу и, пока кто-либо из полицейских чинов рассматривал его удостоверение личности, доставленное в участок владельцем гостиницы, спал спокойным сном.
…Он вышел на дорогу и вскоре оказался в городке. Вымощенная булыжником бесконечно длинная улица, освещенная утренним солнцем, повела его меж старых двухэтажных строений с низко нависающими крышами, похожими на широкополые шляпы, с лавчонками и длинными низкими оградами. При каждом доме — двор с широкими, на деревенский лад, воротами, перед воротами — чисто выметенная, выложенная плитняком дорожка. Ему не случалось прежде бывать в этом городке, так что первым делом следовало разобраться, что где расположено. Он догадался: за домами протекает речка — та самая, в которой он купался; увидел, что городок тихий, захолустный, но довольно далеко растянулся в длину. Ряд тополей с высохшими верхушками, четко вырисовываясь на фоне голубого утреннего неба, обозначал течение реки. На небольшой площади стояли два грузовика со снятыми шинами, колеса подперты большими камнями. Надо бы побриться. Бессонная ночь и долгая дорога вымотали силы и придали лицу тревожное выражение. Он вошел в первую попавшуюся цирюльню, где только-только успели побрызгать пол, и, пока его брили, рассматривал себя из-под прищуренных век. Расспросы любезного и любопытного брадобрея несколько смутили его.
Потом он отправился на базар, по пути разглядывая вывески сапожных мастерских, потому что ему нужно было отыскать сапожную мастерскую «Начало» и попросить починить башмак, специально для этого разодранный.
На базарной площади жарили пончики. Голодный, как зверь, он решил подкрепиться, прежде чем продолжать розыски мастерской. Вот тут-то и подошел к нему агент…
Быть может, эта ночь — последняя в его жизни… Дело случая. Рока нет — есть борьба, а в ходе борьбы — тысячи случайностей…
— Через десять секунд он будет в ста метрах от конвойного. Попасть из револьвера на расстоянии в сто метров не так-то просто. Короткий ствол отклоняется в сторону, и пуля пролетает мимо. Кроме того, он ведь побежит не прямиком, а будет петлять. И еще один фактор: волнение. Рука у полицейского наверняка будет дрожать^.
«Он может попасть в меня только случайно», — заключил он, отгоняя страх. Мозг, привыкший повиноваться воле, мгновенно переключился на самое главное, и Антон мысленно еще раз воспроизвел все движения конвойного, под одеялом отбивая ногой секунды. Он почти ощущал сейчас в руках тяжелую, окованную медью воронку, отчетливо видел ее.
Он укрылся с головой, поджал ноги, потом вдруг вскочил и скинул башмаки. Партизанская жизнь отучила его раздеваться перед сном. Снял пиджак, скатал, положил под голову вместо подушки. И когда снова лег, почувствовал, как ломит в висках. «Надо заснуть», — подумал он. Но, по-видимому, в таком возбужденном состоянии заснуть было невозможно. Нескончаемые вереницы образов и картин, вчерашняя дорога, неожиданный арест, обдумывание побега, сомнения и колебания — все это взвинтило нервы. На этот раз мысль его обратилась к тому ветхому зданию, где он сейчас находился.
Здание было двухэтажное. Внизу помещалась общинная управа, наверху — управление околии и полицейский участок. Это исключает возможность избиений в дневное время. Значит, допросы ведутся только по ночам. Но, может быть, внизу есть подвал? Наверно, там-то и истязали тех десятерых ремсистов…[2]
Чтоб успокоиться, он прибегнул к старому, испытанному средству, которое выручало его всегда, когда им с товарищами по отряду случалось в дождь заночевать в лесу, на кучах мокрого хвороста: заставил себя думать о чем-нибудь хорошем — например о том, как кончится война, о победах Красной Армии. Русские уже в Бессарабии. Недели через две-три вступят, значит, в пределы Болгарии. Даже если полиция дознается, кто он и зачем явился в город, можно рассчитывать, что он дождется прихода русских…
Эта мысль привела его в еще большее возбуждение, наполнила душу ликующей радостью, но он постарался тут же подавить ее, потому что это могло ослабить волю, и, повернувшись на другой бок, решил больше ни о чем не думать.
Вокруг стояла убийственная тишина. Казалось невероятным, чтобы в здании находилась еще хоть одна живая душа. Такая же тишина стиснула в темных своих объятиях весь город. Но вдруг раздалось грозное урчание грузовой машины, старое здание заходило ходуном, и машина промчалась дальше.
