Зинаида Шедогуб - Такая короткая жизнь
– Изверг! Предатель! Опозорыв, гад, и бежишь! – рыдая, орала она.
– Ненавижу! Шоб ты сдохла, зараза… Отвяжись: пристрелю… – размахивая батогом, пугал её Прокоп.
Именно в ней, своей жене, искал он причину своей неудавшейся жизни. Что принесла она ему? Кучу детей. Бедность. Глупо прожитую жизнь. И только с немцами чувствовал себя счастливым: брал, что хотел, спал с кем хотел, его боялись. Теперь же всё для него рушилось, и он ненавидел весь мир.
– Ох, ружья нэма… Убила б паразита, – с ненавистью произнесла
Елена, глядя на бегство полицая.
– Раз Миска тикае, значит, конец фашистам… Нажрались нашего кубанского хлиба, – глядя вслед удаляющейся арбе, тихо сказала Надежда.
Еще стонала от разрывов земля, а уже из хаты в хату неслась весть: наши в станице! Эту новость женщины узнали от соседки Натальи.
– Вы знаете, бабоньки, – весело тараторила она. – Наши уже у школы, и у мельницы, и на хуторах. Побежим на пятачок!
– Шо мужичка захотелось, – насмешливо бросила Елена. – А если
Сергей с войны вернется? Спросе, дэ дитенок еще один взявся? Шо отвечать-то будешь? – с осуждением глядя на ладную фигурку соседки, ворчала она.
– Не порть настроения, – горько промолвила Наталья. – Два года прошло, и ни весточки… А я женщина… Да и шо ему дитя помешае? – дерзко сверкнув глазами, усмехнулась она. – Ну вас, монашки скучные… Разве не интересно? Наши пришлы! Чула, у Дашки Горбихи мужик вернувся… Був в разведчиках…
Наталья говорила так, что ее голосок то журчал, как весенний ручей, то звенел звонкой песней жаворонка.
– Я, Наташа, – словно оправдываясь, заговорила Надежда, – буду ждать сына дома. А Люба нэхай с тобой пойдет. Посмотрит – и нам расскажет.
Станица поразила Любу: будто ураган пронесся по её улицам: всковырял землю, с корнем повырывал деревья и расшвырял их.
В центре был тот же непривычный беспорядок. Поваленные деревья.
На огромной акации повисли чьи-то останки. У ерика стоят облепленные грязью танки и пушки, нагруженные телеги и машины. Возле них деловито суетятся солдаты и офицеры.
Вдруг кто-то сзади закрыл Любе шершавыми ладонями глаза и произнес:
– Угадай… кто?
Девушка дернулась вперед, пытаясь вырваться, но это ей не удалось.
Терпкий запах пота, бензина, табачного дыма и еще чего-то незнакомого ударил ей в нос.
– Отпустите меня: я вас не знаю, – обиделась Люба.
Ладони разомкнулись – и она увидела возмужавшего двоюродного брата Ивана. Наверное, улыбка не покидала его в это утро. И шапка, лихо сидящая на голове, и кучерявый, выбившийся чуб его, и даже нос, победно поднятый к небу, – все было радостным и счастливым.
– Вот ведь повезло… Ну, и повезло же мне… – шумел Иван. – В родной станице я, дома… А как там тетя Надя? А мать моя жива? – не дожидаясь ответа, расспрашивал он.
– Матери живы, а батьки…
– Эх, война… Смерть и увечья… Насмотрелся… – зло выговорил
Иван. – Вот раненых привез и на передовую… Передай моим, что я тут. Если удастся, забегу к ним повечерять…
– Тебя и сейчас могут угостить, – засмеялась Люба, указывая на толпу станичан.
– Солдатики! Кому борща? Нашего кубанского борща, – предлагала чернобровая казачка.
– Выпьем, хлопцы, едят вас мухи с комарами, за победу, шатаясь меж воинов, кричал дед Степан. – Самогончику для вас припас. Думал: не дождусь вас, голубчиков…
– Не вирю, не вирю, шо Юра погиб, – причитала у плетня низенькая молодичка.
– Ну, мне пора, еще свидимся, – попрощался Иван.
Он уехал, а Люба, как завороженная, стояла на месте: смех, плач, шутки, крики – все это рождало какое-то необычное настроение. Как в калейдоскопе меняются узоры, так и в девичьем сердце то было весело, потому что выжила, дождалась прихода советских воинов, то грустно до того, что хотелось плакать: ведь погиб отец, да и вернутся ли родные… Раздумья прервал взгляд, который неотступно следил за нею.
Люба занервничала. Смущаясь, она быстро пошла по тропинке домой, но солдат преградил ей путь.
– Куда бежишь от меня? Я вот давно за тобой наблюдаю, а ты меня не замечаешь.
Испуганные карие глаза невольно взглянули на говорящего.
Взглянули и заметались, сломленные силой направленного на них взгляда таких же карих, но еще более смелых и настойчивых глаз.
Обветренные, упрямо сжатые губы, широкое, смуглое, со здоровым румянцем лицо, на открытом лбу мохнатые и густые брови, прямой, чуть длинноватый нос – все было вызывающе ярким и одновременно таким близким и родным, будто девушка и впрямь знала этого парня.
– Я давно тебя ждал и искал, – не стесняясь окружающих, проговорил солдат.
Он освободил дорожку и пошел рядом.
– Любая ты девушка. Люба. Любушка… – играл он словами. – Тебя, наверное, Любой зовут? Если угадал, то будем с тобой всегда вместе.
Девушка улыбнулась уголками губ, исчезла скованность, и она весело сказала:
– Да, вы угадали: меня зовут Люба.
– Неужели так бывает, – думала она. – Не знаю ни имени, ни откуда он родом, а кажется, что мечтала лишь о нём.
Страх перед неизведанным и никогда прежде не испытанным ею чувством влечения к юноше вдруг овладели девушкой.
– Люба, почему ты не говоришь со мной? – прервал затянувшееся молчание погрустневший солдат. – Неужели тебя пугает перевязанная рука? Так это пустяк: у вас в станице малость поцарапало… Везучий я: тебя вот встретил…
Парень замолчал, но через несколько минут вновь обратился к Любе:
– Ну, а ты угадаешь мое имя?
– Не могу.
– Николаем меня зовут… С Украины я, Люба… Приходи вечером к школе, – попросил он девушку.
Люба долго не решалась войти в хату, так как боялась, что мать сразу поймет ее состояние, но Надежда бесцельно переставляла с места на место посуду и плакала.
– Ты знаешь, шо наш Митро наробыв, – обратилась она к дочери. -
Сказав, шо домой его не затащим, шо буде воевать… За батька вси слезы выплакала, а теперь опять… Не жизнь – одно страдание. И корова голодна, и сил нэма…
Люба напоила корову, принесла ей душистого сена, но работа не успокоила ее.
– Не пойду, ни за что не пойду,- думала она. – И знать его не хочу. Он уедет, забудет… Ишь какой смелый! Не пойду, – твердо решила девушка, а сердце стучало: " Пойдешь… Пойдешь… Пойдешь…"
Когда начало смеркаться, Люба потихоньку выскользнула из хаты и берегом пошла к школе. Они встретились на полпути.
– Как же ты узнал, где я живу? – удивилась Люба.
– А я уже все знаю, – рассмеялся Николай. – Вот слушай. Огород у ерика. Сад. В нем большая старая груша. Хата, крытая черепицей.
– Точно, – удивилась Люба. – Кто ж тебе рассказал?
– Военная тайна.
Они рассмеялись и забыли обо всем: что идет война, что встреча коротка, что скоро расставание. А сейчас были только он и она. Да ерик. Да калина. В воде отражались вечные звезды. И приятно было смотреть на них, а еще лучше прижаться друг к другу и согреться под видавшей виды шинелью. Казалось, весь мир принадлежал им, и даже редкие огненные зарницы в небе на западе не могли разрушить этого ощущения.
– Кохана моя, – шептал Николай, ласково целуя девушку. -
Единственная… Солнышко мое дорогое…
Затаив дыхание, Люба прильнула к солдату. Вдруг Николай встал и легко поднял ее.
– Ты только посмотри, – восхищенно произнес он. – Мы одни…
Никто, наверное, не венчался под звездами… Ты только верь мне: я никогда не предам тебя, не изменю, не забуду. Я берег себя для тебя и должен знать, что у меня есть самый близкий человек на земле – моя жена.
Девушка смущенно молчала.
– Люба, – горячо прошептал Николай, – любимая, ты моя навсегда, моя и только моя…
– Да, – тихо ответила она.
Он обнял ее, стал целовать, и девушка позабыла обо всем на свете.
Расстались они на рассвете.
– Люба, я люблю тебя, – прощаясь, сказал ей Николай, – но сидеть тут из-за пустячной царапины не стану. Стыдно. Но ты не волнуйся: мы будем вместе. Только жди меня, жди…
В станице бушевала весна. Ожили лиманы, луга покрылись нежной, как кожа новорожденного, зеленью, набухли на деревьях почки.
С раннего утра Люба трудилась в саду. Она выгребала прошлогодние листья, вырывала почерневший бурьян и складывала все в кучи, чтобы потом сжечь. Работа двигалась медленно, так как девушка, задумавшись, застывала где-нибудь под деревом.
Люба больше не видела Николая и ничего не слышала о нем, и теперь она вновь и вновь вспоминала встречу с ним, его поцелуи и клятвы, верила и сомневалась, но если бы все можно было повторить снова, то поступила бы так же.
Она испуганно вздрогнула от прикосновения холодных материнских рук.
– Шо с тобой, дочка? – озабоченно спросила Надежда. – Кричу.
Кричу. Не чуешь…
– А что случилось? – удивилась Люба, заметив на матери праздничную юбку.
– Собирайся быстрей! Всих гукають на митинг. Вон уже бабы идуть…
