Шервуд Андерсон - Уроженка Новой Англии
Покупая дом Рассела, Том руководствовался двумя соображениями. Он забрал себе в голову, что в Новой Англии Линдеры принадлежали к числу довольно именитых семей. Отцовский участок в вермонтской долине он помнил смутно, но, рассказывая о нем жене, не скупился на подробности.
— У нас, Линдеров, течет в жилах хорошая кровь, — говорил он, расправляя плечи. — Мы жили в большом доме и были видными людьми.
К желанию, чтобы отец и мать чувствовали себя на новом месте как дома, у Тома примешивалось и другое соображение. Ом не принадлежал к энергичным людям, и хотя его бакалейная торговля шла достаточно хорошо, своим успехом он был обязан, главным образом, беспредельной энергии жены. Она уделяла мало внимания семье, и ее детям, как диким: зверькам, приходилось самим о себе заботиться, но во всех вопросах, касавшихся лавки, ее слово было законом.
Том понимал, что, сделав отца владельцем дома Рассела, он тем самым возвысится в глазах соседей.
— Должен тебе сказать, она привыкли жить в большом доме, — говорил он жене. — Мои привыкли, должен тебе сказать, жить на широкую ногу.
Возбуждение, охватившее Элси в поезде, улеглось. Когда она очутилась среди серых безжизненных полей Айовы, но какие-то следы его сохранились в ней на многие месяцы. В большом кирпичном доме жизнь текла, в общем, так же, как в маленьком доме в Новой Англии, в котором она провела всю жизнь. Линдеры заняли три или четыре комнаты первого этажа. Через несколько недель прибыла мебель, отправленная малой скоростью; из города ее доставили в одном из бакалейных фургонов Тома. Два или три акра земли были заняты большими штабелями досок, которые неудачливый фермер предполагал использовать для постройки конюшен. Том прислал рабочих, чтобы убрать доски, и отец Элси готовился развести огород. Линдеры приехали на Запад в апреле, и лишь только они устроились в своем доме, на соседних полях начались пахота и сев. Привычки, выработавшиеся за всю прежнюю жизнь, вернулись к дочери. На новом месте не было искривленных фруктовых деревьев, окруженных полуразрушенной каменной оградой. Все ограждения полей, тянувшихся до самого горизонта к северу, югу, востоку и западу, были сделаны из проволоки и на черном фоне только что вспаханной земли напоминали паутину.
Впрочем, здесь тоже стоял дом. Он походил на остров, возвышавшийся над морем. Как ни странно, дом, хотя не существовал еще и десяти лет, казался очень старым. Его чрезмерная величина была проявлением древнего человеческого инстинкта. Элси это чувствовала. В восточной части дома была всегда запертая, дверь на лестницу во второй этаж. К двери вели две-три каменные ступеньки, Элси часто сидела на верхней ступеньке, прислонившись спиной к двери, и, никем не тревожимая, смотрела вдаль. Почти у самых ее ног начинались поля, которым, казалось, не было ни конца, ни края. Эти поля были как воды морские. Приходили люди пахать и сеять. Огромные лошади двигались вереницей по прериям. Молодой парень, правивший шестеркой лошадей, шел прямо к девушке. Элси была очарована всей этой картиной. Лошади, когда они приближались, изогнув шеи, походили на великанов. Мягкий весенний воздух над полями тоже напоминал море. Лошади казались великанами, шагавшими по дну моря. Своей грудью они гнали морскую воду перед собой. Они гнали воду из моря. Юноша, правивший ими, тоже был великаном.
Элси прижималась спиной к запертой двери над ступенями. Она слышала, как отец работал в маленьком огороде позади дома. Он сгребал в кучи сорную траву, расчищая землю, прежде чем вскопать ее под грядки. Он всегда работал на маленьком, ограниченном пространстве и только так мог поступать и здесь. На этом обширном открытом пространстве он будет работать, маленькими орудиями, с предельной тщательностью заниматься своим маленьким делом, выращивая маленькие, овощи. В доме мать будет вязать маленькие салфетки, Элси сама будет маленькой. Она будет прижиматься к двери дома, стараться, чтобы ее никто не увидел. Большим здесь будет только чувство, которое иногда овладевало ею, но никогда не облекалось в мысль.
Шестерка лошадей повернула у изгороди, и крайняя лошадь запуталась в постромках. Погонщик крепко выругался. Затем он обернулся, уставился на бледную женщину из Новой Англии, еще раз выругал лошадей и, резко дернув их за уздцы, направил упряжку вдаль. Поле, которое он пахал, занимало площадь в двести акров. Элси не стала дожидаться, пока он вернется, а вошла в дом и сидела в комнате, скрестив руки на груди. Дом, думала она, это корабль, плывущий по морю, по дну которого шагают взад и вперед великаны.
Наступил май, затем июнь. На обширных полях все время шли работы, и Элси привыкла видеть молодого парня на поле, подступавшем к ступенькам. Иногда, подгоняя лошадей к проволочной изгороди, он улыбался и кивал девушке.
В августе, когда наступает сильная жара, маис на полях Айовы вырастает такой высокий, что его стебли напоминают молодые деревья. Маисовые поля становятся похожими на лес. Время прополки маиса прошло, и между его грядами густо разрастаются сорняки. Люди, правящие огромными лошадьми, больше не появляются. Над беспредельными полями нависает тишина.
Когда в это первое лето после приезда Элси на Запад наступило время жатвы, сознание девушки, на какой-то срок пробужденное необычным путешествием по железной дороге, теперь пробудилось вновь. Она чувствовала себя не степенной худощавой женщиной, державшейся прямо, как вымуштрованный солдат, а каким-то новым человеком, столь же чуждым ей, как новая страна, в которую она переселилась. Некоторое время она не понимала, в чем дело. Маис в поле вырос такой высокий, что закрывал перед ней даль. Маис поднимался сплошной стеной, и дом ее отца на небольшом пространстве голой земли казался домом, построенным за тюремными стенами. Некоторое время Элси чувствовала себя подавленной, думая о том, что приехала на Запад с его широкими открытыми просторами лишь для того, чтобы оказаться в еще более тесном, чем когда-либо прежде, мире.
Что-то побудило Элси встать и, спустившись по ступенькам, усесться почти на уровне земли.
Она сразу же почувствовала облегчение. Она не могла видеть поверх маиса, но могла видеть понизу. У маиса были длинные, широкие листья, соприкасавшиеся между собой над междурядьями. Междурядья превратились в длинные туннели, уходившие вдаль, в бесконечность. Из черной земли росли сорные травы, образуя мягкий зеленый ковер. Сверху пробивался свет. Междурядья маиса были таинственно прекрасны, это были теплые коридоры, которые вели в жизнь. Элси поднялась со ступенек и, робко приблизившись к проволочной изгороди, отделявшей ее от поля, просунула руку между проволоками и ухватилась за маисовый стебель. Неизвестно почему, но, прикоснувшись к плотному молодому стеблю и на мгновение крепко сжав его в руке, она вдруг испугалась. Быстро отбежав обратно к ступенькам, Элси села и закрыла лицо руками. Она дрожала всем телом. Она пыталась представить себе, что пролезает сквозь изгородь и прогуливается по одному из коридоров. Мысль о подобной затее прельщала ее, но в то же время и ужасала. Элси поспешно встала и вошла в дом.
Как-то субботней ночью в августе Элси не могла заснуть. В ее мозгу теснились мысли, более определенные, чем те, что приходили ей в голову когда-либо раньше. Ночь была тихая и душная, и кровать Элси стояла у самого окна. Ее спальня была единственной комнатой, занимаемой Линдерами на втором этаже дома. В полночь с юга подул ветерок, и когда Элси присела в постели, она увидела, что простиравшиеся перед ее взглядом ряды маисовых метелок колышутся в лунном свете, точно поверхность моря, едва волнуемая легким бризом.
Шепот прошел по маису, и шепчущие мысли и воспоминания зароились в мозгу Элси. Длинные широкие сочные листья уже начали сохнуть под жаркими лучами августовского солнца и терлись один о другой, когда ветер шевелил стебли маиса. Казалось, вдали раздавался тысячеголосый зов. Элси мерещилось, что это голоса детей. Дети не походили на ребят ее брата Тома, беспокойных, шумливых зверьков, а были совсем иными — крохотными созданиями с большими глазами и тонкими, подвижными ручками. Один за другим они подползали к ней, и она прижимала их к груди. Эта фантастическая картина привела Элси в такое возбуждение, что она села в постели и, схватив обеими руками подушку, прижала ее к груди. Перед ней возник образ племянника, бледного, впечатлительного молодого Линдера, жившего со своим отцом в Нью-Йорке и умершего в возрасте двадцати трех лет. Ей показалось, что юноша внезапно вошел к ней в комнату. Она уронила подушку и сидела застывшая, напряженная, ожидающая.
Молодой Гарри Линдер как-то в конце лета навестил свою родственницу на ферме в Новой Англии и провел там около месяца. В следующем году он умер. Гостя на ферме, он почти каждый день уходил с Элси посидеть у камня в дальнем конце сада. Однажды после того, как они долгое время оба молчали, он начал говорить.
