Ольга Батлер - Золотой желудь
Собрав крошки, старуха протирает стол потемневшей страшненькой губкой. Дочь несколько раз выбрасывала эту губку, но Лидия Николаевна неизменно достает ее обратно. «Поразбрасываетесь», — ворчит она не столько на дочь, сколько на все новые поколения, не знавшие настоящих лишений.
Помойное ведро под раковиной выложено мусорным мешком. Дочка радуется, что мать начала использовать мешки вместо газет — ведь они стоят сущие копейки. Не замечает Света, что этот мешок несъемный.
Лидия Николаевна включает воду и начинает греметь тарелками, подбадривая себя пением. Голосок у нее серебристо-звонкий, словно у девушки, и в этот момент она похожа на пичугу, которая суетится в клетке. Скоро этот шум и грохот сменятся стуком массажного коврика в спальне. Ничто не должно нарушать однажды заведенный порядок.
Раздается телефонный звонок, но Лидия Николаевна не спешит к аппарату. В это время дня ей надоедает соседка, женщина многословная и недалекая, все разговоры которой — об очередной склоке в магазине да о чужих невоспитанных детях и собаках.
Недавно до Лидии Николаевны донесли сплетню, что соседка хвалится во дворе, как опекает слепую бабулю — это ее, значит.
— Без опекунов обойдемся, — объявляет Лидия Николаевна надрывающемуся телефону. Он не умолкает, и она раздраженно снимает трубку. На другом конце провода раздается незнакомый робкий голосок, но Лидия Николаевна голосам и голоскам больше не верит.
Вокруг полно желающих облапошить пенсионерку. В прошлом году она своими собственными руками вынула из под перины и отдала мошенникам тысячу долларов, думая, что спасает попавшего в ДТП Сережу.
— Ну говорите, говорите же! — строго приказывает старуха в трубку.
Девушка испуганно замолкает, но все же набирается смелости:
— Лидия Николаевна, я внучка Аси Грошуниной… Вы ведь в юности были Семилетовой? У вас голос такой молодой, даже не верится…
— Только голос и остался, — обрывает старуха надоевший ей комплимент.
Девушка приехала из северного городка и снимает угол на окраине города. У нее совсем нет знакомых в Москве. Кроме Лидии Николаевны.
— А мы разве знакомы? — с московской жестокостью спрашивает старуха.
Но девочке достаточно произнести всего одно имя из далекого прошлого — «Лижбэ», чтобы Лидия Николаевна сразу подобралась и помолодела.
— Неужели Ася жива? — она вдавливает трубку в ухо, чтобы не упустить ни слова.
— Бабушка умерла в ка… — голосок пропадает, на линии начинается треск, и связь обрывается.
Лидия Николаевна задумчиво кладет трубку обратно, но руку не убирает, напряженно ждет. Телефонные звонки бывают разными. Иногда судьба словно делает пальцами вот так — щелк! — и твоя жизнь никогда не будет после этого прежней. Когда девушка перезванивает, любопытство уже не на шутку одолело Лидию Николаевну.
— Маша, а вы не можете завтра приехать ко мне? — приглашает она девушку. — Я вас чаем напою…
И Лидия Николаевна жирным черным фломастером записывает Машин номер в потрепанную школьную тетрадку, где почти на каждой странице — по длинному ряду крупных неровных цифр с такими же крупно выведенным сверху именами: «Света», «Люси», «Сережа».
Закончив разговор, старуха спешит к телевизору, усаживается вплотную к экрану, и прикрывает глаза в ожидании сериала. Она часто засыпает, слушая его натужные, высосанные из пальца диалоги, но сериал хотя бы вносит осмысленность и распорядок ее одинокую жизнь.
Пока что передают сводку городских новостей. Трое пострадавших в аварии, водитель скончался. Сережа часто по этой улице ездит. «Господи, — умоляет Лидия Николаевна, массируя свою впалую грудную клетку, — спаси и сохрани Сереженьку. Лучше меня возьми!». Но она так же быстро успокаивается. Сегодня ее главными мыслями будут мысли об Асе Грошуниной.
2.«В эту страну можно попасть, топнув ногой возле замурованной лестницы черного хода, тогда лестница продолжается, сказала я, и Лида сразу попросила: „Покажи“. Мы полезли на чердак… не знает, что я подобрала ключ… и желудь из маминой пуговичной шкатулки. Мама говорит, он медный, но пусть это будет золотой желудь королевы. Я сказала Лиде, что мы должны его найти во что бы то ни стало.
На чердаке она ушибла коленку и испугалась, но потом ей понравилось. Вечером делали карты, писали расписки кровью в вечной дружбе. Айша и Лижбэ, охотницы за золотым желудем. Лидка отказывалась прокалывать палец, но я сказала, что если она такая трусиха…
Мария Ивановна посадила меня с Мальковым, чтобы я на него влияла. Он весь урок пугал меня перочинным ножиком. Дома плакала. Папа посмеялся, что я боюсь коротышку, который мне по плечо. Да не боюсь я его! Но не могу драться, мне жалко любого человека… Папа принес подушку, и я по ней колотила изо всех сил. „Вот, барышня, тренируйся пока. А завтра так поступишь, если он снова полезет. Никогда не уступай наглецам“».
«… На открытии станции „Парк культуры“ видела Сталина и Кагановича. Оба маленькие и желтые, а на парадных портретах кажутся такими здоровяками… Да, еще новость! Зиновьев и Каменев — враги народа. Мария Ивановна приказала зачеркнуть их портреты в учебнике…
… второй день гости, танцуем под новый патефон. Мама все время ставит „Гавайскую румбу“, а мне нравится „Арабелла“.
Я завернулась в покрывало, надела мамину шляпу, взяла лампу и исполнила „Тюх-тюх, разгорелся наш утюг“ из „Веселых ребят“. Лампа разбилась, и мама сказала: „Аська в своем репертуаре. Все пополам да надвое“. А я хотела, как Орлова…
Шумели сильно, и Домна своего Михеича несколько раз присылала. Папа налил ему водки, но Домна сама пришла, водку обратно со злостью на стол поставила, а Михеича утащила. Смешно, как он ее боится. Потом папа кружил меня… Обращается при всех, словно с маленькой. Мама пела: „И столяр меня любит и маляр меня любит, любит душечка печник, штукатур и плиточник“…. Не люблю, когда родители пьяные.
…. потому что не так сильно скучаю по Марсову полю. Хотя Ленинград все равно лучше. Папе в НКВД обещали подарить дрессированную овчарку — за то, что выдал им преступников, убежавших со стройки возле его хозяйства…».
— Старье берем, старье берем, — старьевщик стоит во дворе со своим огромным мешком. — Костей, тряпок, бутылок, банок!
Лида поднимает голову от разложенного на широком подоконнике домашнего задания и щурится на яркое солнце. Когда-то она боялась, что старьевщик утащит и ее.
Вот Насониха с первого этажа внесет ему галоши с красной подкладкой, и принимается торговаться, словно галоши имеют какую-то ценность. Неожиданно соседка вскрикивает: по улице пулей пронесся, ударившись о коленки Насонихи, дворовый рыжий кот, и вдогонку за ним — шпиц Кнопс.
Лида смеется и сажает кляксу на почти законченное домашнее задание: «Черт!» — она быстро оборачивается, не слышала ли мать. Хватает промокашку и, перед тем, как прижать ее к испорченному листу, сосредоточенно высовывает кончик языка, осушая чернильное пятно ее уголком.
Переулок называется Теплым. Вокруг — веками нахоженные, наезженные, намоленные места, стены Новодевичьего монастыря.
Дом Семилетовых стоит рядом с мрачными корпусами «Красной Розы». Из открытых окон фабрики несется беспрерывный шум станков. Мать Лиды успела поработать там ткачихой, когда фабрика еще принадлежала Жиро. Но потом она вышла замуж за такого же выходца из подмосковной деревни и стала «полукультурной», как сама себя называет, домохозяйкой.
В эту комнату без особых удобств родители въехали еще до рождения Лиды. После революции уже почти двадцать лет прошло, а Семилетовы до сих пор помнят, что живут в чужой квартире (авось, господа не выгонят, когда вернутся).
Комната перегорожена надвое. На одной половине — огромный сундук с пронафталиненными вещами, этажерка с Лидиными учебниками, покрытый белоснежными чехлами диван и круглый стол, на котором сейчас сидит отец, Николай Иванович Семилетов.
На другой половине — большая родительская кровать с горой подушек под белыми кружевами, икона с венчальными свечами за стеклом, видавшая виды швейная машинка «Зингер» с наваленной на нее грудой кусков черного драпа, на котором белеют наметки и линии, нарисованные острым сухим обмылком. Под стрекот машинки, управляемой умными отцовскими руками, эта беспорядочная груда скоро превратится в дорогое мужское пальто.
Из украшений в комнате — лишь настенная полочка, по которой не первый год шествует унылая процессия разнокалиберных слоников, и тяжелый мутноглазый стеклянный шар на комоде, рядом с таким же древним зеркалом, купленным по дешевке во времена нэпа. Лида разучивает в этом зеркале гримасы и улыбки.
В кроватке с плетеной сеткой спит маленький Алька — ему жарко, к его лобику прилипла прядка волос. Спал бы так ночью. Сегодня, когда она взяла брата на руки потетешкать, Алька разулыбался, внимательно посмотрел на нее, потом схватился пальчиками за ухо сестры и принялся его откручивать.
