Олег Лукошин - Каждый ублюдок достоин счастья
Кстати, ни хера никакой свободы не чувствую. Десять лет ждал, как на волю выйду. Мечтал, фантазировал. Дрочил на этот день. Лежишь на нарах ночью, тоска душит, отчаяние, считаешь, сколько тебе до откида осталось. Десять лет, девять, восемь. А дни тянутся медленно, словно застыли, за день столько передумаешь! Господи, как я вообще дотерпеть смог! Мне казалось, что этот день вообще никогда не наступит. Дождался — и что? И ничего. Как сидел, так вроде и продолжаю сидеть. Нет того чувства, которое волей зовут. Безволие гнусное, словно в клетке на прутья кидаюсь. Только одно ощущение — тоска.
И куда же мне теперь податься? На скамейке ночевать?
Сестра-вражина подложила свинью. Как я вообще без дома, без прописки? Мне и паспорт не выдадут. А без паспорта никуда. Ни на работу не устроиться, ни вообще по жизни топать.
Работа… Кто возьмёт меня после червонца отсидки? Грузчиком если только. Не, в грузчики не пойду. У меня позвонок сдвинутый. На зоне своё наразгружал, хватит. Пусть сдохну лучше, но не грузчиком. Людей буду грабить. Убивать если надо. Мне сейчас всё похеру, веры никакой не осталось. Да и не было никогда. Черту переступил.
В домах зажигались окна, в домах гнездился уют, тепло и сытная пища. Люди возвращались с работы, целовали жён, обнимали детей. Гнусные, смердящие люди по какому-то непонятному раскладу получили в награду покой и своё тихое идиотское счастье.
Я хочу такого же? Да, не надо себя обманывать. Я хочу. Я устал, я запыхался, я попросту выдыхаюсь. Я загнанная кобыла, которую пороли дюжиной плетей, а когда она покрылась пеной, её отпустили вроде как на волю. На что они рассчитывали, эти добрые знающие люди? Что я стану хорошим, что смогу зажить той же жизнью, что жили они? Я сел в двадцать лет, сейчас мне тридцатник. Я забыл, что такое нормальная жизнь, я не представляю как можно жить без гнёта и злобы. Во мне ничего не осталось, кроме злобы. Я ничего не могу предложить миру, кроме злобы. Кипящей, булькающей злобы — только она осталась во мне, только она заставляет меня шевелиться…
Ссукабля, разжалобил сам себя. Давай, Киря, давай, поплачь ещё. Уткнись какому-нибудь лоху в плечо и соплями его покрой. А он тебя пожалеет, по спине похлопает. Такой заботы хочешь? Такого внимания? Да ты слабак просто! Сла-бак! Я те отвечаю. Зуб даю. Ты в натуре слабак. Ходишь, стонешь, жалобишься. Радуйся, что ты никому не нужен! Радуйся, что никому до тебя дела нет! А то бы включили в систему, наложили обязанностей, привили чувство вины. Ты чувство вины хочешь, да? Ну, пожалуйста, хватай. Его вокруг сколько угодно, хоть жопой жри. В момент виноватым сделают. Ты от него всю жизнь избавляешься, всю жизнь уничтожаешь и снова к нему вернуться хочешь? Ну, давай, туз тебе в пасть.
Стою, прикалываюсь над собой. Повеселее стало. Не жалеть себя! Ни себя, ни других! Только так жить можно.
Стоп! А что это я брожу как шавка? Что не выясняю, куда сестра умотала? За два часа квартиру не продашь. Кто-то должен быть в курсах о её планах. Ведь есть же люди, которые её знают. Они должны что-то сказать. Так, а кого же я из них помню?
Вспоминал, вспоминал — пара морд в памяти всплыла. Подруга её самая близкая на Строителей жила вроде. Хотя какая подруга, у Гальки подруг не было. Как и у меня друзей. Так, тусовались они, вместе на блядки ходили. Такая же проблядь, как и сеструха. Как же её звали? Вера ли, Варя ли, хер проссышь… Ладно, спрошу на месте.
До Строителей недалеко, добрался пешком. Общественный транспорт не уважаю. За проезд платить — это лоховство полное. Потом люди вокруг со своими сифилитичными бактериями. Брр… передёргивает!
Вот этот вроде дом. Или тот? Не узнаю. Так. По проспекту вот так шли, потом сюда заворачивали. Ну этот, этот.
— Эй, кореш! Верку знаешь? Здесь живёт.
— Верку? — нахмурился парняга.
— Да. То ли Верка, то ли Варька.
— В каком подъезде?
— А я ебу? Найти её надо.
— Что-то не помню такую. Молодая что ль?
— Лет тридцать пять.
— С детьми?
— Да хер её знает! Наверное.
— Не, не знаю.
— Э, бля! Чё ты ваще знаешь? Скройся, пока я не разозлился.
Пенсионеров надо трясти. Они всю жизнь здесь живут, всех знают. Вон идёт тётка какая-то.
— Бабулька, ты давно здесь живёшь?
— Господи! — заморгала она часто-часто. — Что такое?
— Вопросы я задаю. Говори быстро, давно живёшь?
— Давно, давно.
— Всех в своём доме знаешь?
— Всех, сынок. Всех знаю.
— Верка здесь жила. А может Варька. Найти её нужно.
— Верка… Ой, даже и не знаю…
— Ну есть такая, нет?
— Ой, дай бог памяти… Не помню. Нет, вроде.
— Да как нет! Здесь она жила. Ну, проблядь местная, все её знали.
— Ой, не знаю, не знаю…
— Не зна-а-аю. Иди на хуй, овца тупорылая!
Плохо дело. Может, и вправду не здесь? Да как не здесь? Что я, шизанулся? Этот дом, этот. Просто люди гнилые, не хотят помогать. Хотят, чтобы только им с неба счастье падало, а помочь если — соси вялого.
Потоптался ещё минут пятнадцать, поспрашивал. Глухо. Люди тупые, упёртые. Ничего не видели, ничего не знают. Понял, что надо догоняться.
Взял ещё чекушку, не радостно с деньгами расставался. Ещё чуть-чуть и на полную, обширную мель сяду. Сидеть буду, ручонками махать и кричать проезжающим кораблям: «SOS, вашу мать, SOS!»
Выжрал. Опять не то. Опять куда-то в пустоту. Да что ты будешь делать, водка не торкает! Докатился.
Правда мысль пришла в тему. Съездить на Галькину работу, в магазин. Там наверняка должны знать, куда она смоталась. Хоть кто-то да должен. Правда, это далеко, на другом конце города. Не на автобусе же добираться.
Минут через десять поймал такси. Шофёр, мудила, меньше чем за сто пятьдесят вести не захотел. Я согласился. Я бы и за десять тысяч согласился, всё равно отдавать не собирался.
Сел, едем. Этот ухарь строит из себя кого-то, наколкой на ладони сверкает. Блатняк врубил. Типа срок топтал, типа в авторах ходил. Терпеть не могу блатняк! И вообще все зоновские понятия ненавижу! Сажают зачем-то этих уродов в тюрьму, деньги на них тратят. Расстреливать их сразу, и точка. Меня? Ну, пусть бы и меня расстреляли. Не парился бы сейчас. Бакланы, типа этого водилы, только на воле блатовать начинают. А на зоне сидят как дрессированные медвежата и благодарности от начальника отряда завоёвывают, чтобы он им лишнюю свиданку разрешил. Гнилые, суки.
Я? Я на зоне был ниже травы, тише воды. С плохими дядями не общался. Нахер мне нужно шестёркой под авторитетами ходить?! Я сам по себе. Шестёрки подыхают под забором.
И я так сдохну? Ну, не знай, не знай, мы ещё поцарапаемся. Поборемся ещё за жизнь эту мерзкую.
— Приехали, — тормознул ухарь.
— Спасибо, братан! — кинул я через плечо и вылез.
— Браток! — это он мне в спину. Стоит у машины, весь такой из себя. — Ничего не забыл?
Ухмыльнулся ему. Ах, какие мы непростые, ах, какие мы серьёзные.
— Да неужели?
— Может, деньги на базу подгонишь?
— А может лучше выебать тебя?
— Чё?!
Я достал пику. Вот она, красавица! Вот как в ладошке ей хорошо! Вот как блестит она лезвием своим острым! Нравится, фуфел?
Он дрогнул. Я видел, дрогнул. Хоть и пытался казаться стойким, как скала.
— Блатной что ли?
— Нет, интеллигент.
— Отвечаешь за свои поступки?
— У тебя разрешения спросить?
Он постоял, сплюнул на снег. Я вижу — очко играет.
— Ладно, — типа небрежно, — встретимся ещё. Морду твою запомнил.
— Зря запомнил. Спать плохо будешь.
Он сел в машину, тронулся. Я харкнул ему вслед.
Магазин электротоваров. Так и называется: «Электротовары». Светильники, розетки, лампочки. Такой тупорылой суке, как Галька, никогда ничего большего не светило. Долго она здесь работала. Удивительно, что он и через десять лет сохранился. Ну а хули, лампочки нужны.
Посетителей нет, три затрапезного вида продавщицы, скучковавшись, скучали в зале. Типичные стервы. Нелюбимые мужья, случайные дети, паскудная жизнь.
— Привет, девчонки! — оскалился я им. — Как жизнь молодая?
— Живём, — глухо отозвалась одна.
— Это… — начал я, — тут девушка одна работала некоторое время назад. Может, знаете. Галей звали.
— Я Галя, — пробасила другая.
Все трое заржали.
— Да нет, ты не то, что мне нужно. Другая Галя требуется.
— Как фамилия-то? Здесь полно Галь работало.
— Кобякова.
Реакция оказалась какой-то странной. Бабы напряжённо переглянулись, словно говоря: «Эге, чувачок, да ты вон куда клонишь!» И в следующую секунду попытались своими некрасивыми мордами изобразить, что они не при делах. Что про Галю слыхом не слыхивали.
— А чё надо-то? — выдавила одна. — Ты кто ей?
— Брат, — я решил не блефовать.
— Брат? — удивилась она. — Кирилл?
— Он самый.
— Освободился что ль?
