Мюриэл Спарк - Аббатиса Круская
Монахини звучно выпевают стихиры и ответствия, перекликаются антифоны:
Перед лицом Господа трепещи, земля, перед лицом Бога Иаковлева,
Превращающего скалу в озеро воды и каменные горы—в источники вод.
Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, ибо Ты милостив
и праведен.
Но аббатиса, как известно, предпочитает латынь. Говорят, иногда она поет псалом по-латыни, а сестры — его же в новом исправленном переводе на родной язык. Ее возвышение отстоит от хора, и монахиням слышно только ее соло. А сейчас ее губы шевелятся не так, как у других. Мать аббатиса, надо полагать, возносит нынче моленья по-латыни.
Она сидит в отдаленье, лицом к монахиням, белея у алтаря. Перед изножием ее зеленая череда мраморных плит, а под ними серая череда погребенных сестер. Там лежит Гильдегарда, там лежит Игнатия; кто следующий?
Аббатиса поет, ее губы шевелятся. На самом деле она поет не по-латыни, а на том же языке, что и прочие; но поет она не псалмы воскресной вечерни, у нее свои песнопения. Она глядит на строй могил, думает о ком-то из мертвецов былых или будущих и напевно выговаривает:
И прелесть предадут земле,
И эхо песни, канув в склеп,
Замрет; и черви будут есть
Твою нетронутую честь...{1}
Туча монахинь возводит горе белые лица, чтобы ангелы слышали заключительную антифону:
Но Господь творит все, что хочет, на небесах и земле.
— Аминь, — ответствует ясная, как свет, аббатиса.
За порогом часовни рыщут собаки и расхаживают молчаливые патрули. В синих сумерках аббатиса ведет стадо свое из храма в жилое здание. Монахини — старшие инокини, младшие инокини, певчие, послушницы и еще кое-кто, всего пятьдесят,— следуют попарно и строго по чину: приоресса и наставница за аббатисой, а в хвосте безликого шествия — смиренные послушницы.
— Вальбурга,— говорит аббатиса вполоборота направо, к приорессе,— Милдред,— обращается она влево, к наставнице,— пойдите отдохните, вы мне будете обе нужны между заутреней и хвалитнами.
Заутреню поют в полночь. Мало теперь монастырей, где возносят хвалитны в три часа утра; но в аббатстве Круском это делается, как издревле заведено. Между заутреней и хвалитнами — излюбленные часы аббатисы, часы совета с наперсницами. Вальбурга и Милдред едва слышно соглашаются явиться за полночь, склоняясь перед горделивой аббатисой, ибо она — твердыня высокая.
Община за вечерней трапезой. Снаружи заливаются псы. В Соединенном королевстве передают семичасовую хронику, и если бы рядовые монахини были допущены к радио или телевизору, они узнали бы последние скандальные новости о Круском аббатстве. Но переступив порог аббатства Круского, монахини отрешаются от мира: они сидят за трапезными столами и молча едят рыбный пирог, а дежурная старшая инокиня стоит в углу за кафедрой и читает им вслух. В ее родных местах главным делом была лисья охота, оттуда, от брошенных сородичей, ее темный румянец и высокомерно-гнусавый выговор. Стоит она как вбитая, сама себя не слушает и еле пережевывает слова. Читается великий и древний Устав святого Бенедикта о началах праведности:
Страшиться судного дня,
ужасаться геенны,
стремиться всей душою к жизни вечной,
ежедневно предвидеть неминуемую смерть,
постоянно следить за собственной жизнью,
везде и всюду знать всечасно, что Господь взирает на нас,
ежели посетят нас дурные мысли, немедля прибегать ко Христу и открывать их своему духовному отцу,
воздерживаться от злословия и блудословия,
чуждаться лишних разговоров,
не празднословить и не насмешничать,
чуждаться частого и буйного смеха,
охотно внимать благочестивому чтению.
Вилки постукивают по мискам и отправляют куски рыбного пирога во рты трапезующих. Чтица продолжает:
не потакать плотским похотям,
ненавидеть собственное своеволие,
повиноваться аббатисе во всем, даже если она сама будет по несчастью творить недолжное, памятуя заповедь Господню: «Что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте».— Евангелие от Матфея, глава 23.
За столом младшие инокини, старшие инокини и послушницы одновременно подносят к губам стаканы с водой; чтица делает то же. И ставит стакан на место...
И если была с кем размолвка, помириться до заката.
Чтица не спеша закрывает книгу на подставке и открывает другую, рядом. Увещевания продолжаются.
Частотой называется количество повторов одного и того же явления в единицу времени.
Частота электромагнитных волн выражается в герцах или, для высоких частот, в кило- и мегагерцах.
Отклонением по частоте называется разница между максимальной мгновенной частотой и постоянной несущей частотой частотно-модулированной радиопередачи.
Звукозаписывающие системы делятся на разные типы в зависимости от изменения намагниченности вдоль непрерывной ленты из ферромагнитного материала либо с нанесением ферромагнитного материала, либо пропитанной им.
При записи лента протягивается с постоянной скоростью через воздушный зазор электромагнита, возбуждаемого от микрофона током на звуковой частоте.
И на том чтению конец. Deo Gratias{2} .
— Аминь,— отзывается трапезная.
— Сестры, трезвитесь, бодрствуйте, ибо диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить.
— Аминь.
Приемная аббатисы Круской разубрана пышно и ярко, и ярче всего сверкает двухфутовая статуэтка Пражского Младенца Христа. Младенец облачен, как ему и подобает, и в его епископской митре и ризе столько крупных мерцающих драгоценных каменьев, что, наверно, все они поддельные. Но нет, они все настоящие.
Сестра Милдред, руководствующая послушниц, и сестра Вальбурга, приоресса, сидят с аббатисой. Уже час ночи. Хвалитны поют в три, и к трем конгрегация восстанет от сна, как во дни оны, дабы соблюсти древний ритуальный час. «Конечно, это несовременно,— говорила аббатиса своим двум старшим инокиням, когда затевала реформы с милостивого одобрения покойной аббатисы Гильдегарды.— В наше время просто нелепо два раза поднимать монахинь среди ночи — к заутрене и хвалитнам. Но наше время существует соизволением истории, а история меня не касается. Здесь, в аббатстве Круском, мы упразднили историю. Мы, дорогие сестры, вступили в сферу мифологии. Моим монашенкам это нравится. Кто же не захочет пожертвовать любым комфортом, лишь бы войти в миф? По всему миру в монастырях, подвластных истории, царит смятение. Здесь, в области мифологии, мы обрели высшую усладу, на нас снизошел покой».
Со времени объявленного нисхождения покоя прошло больше двух лет. Аббатиса сидит в обитом шелком кресле; она только что после заутрени наново переоблачилась в белое. Перед нею сидят две старшие черницы, и она обсуждает с ними последнюю телепередачу, вечерние новости, и пресловутую сестру Фелицату, которая недавно сбежала из аббатства Круского к любовнику-иезуиту и поведала свою от века знакомую историю зачарованному миру.
— Фелицата,— говорит аббатиса двум верным,— публично заявила, что она убеждена: вся наша территория усеяна подслушивающими устройствами. Она требует расследования, комиссии Скотланд-ярда.
— Ах, она опять нынче выступала по телевидению? — говорит Милдред.
— Да, и была по-прежнему обаятельна. Она сказала, что прощает нас всех и каждого и все же считает полицейское расследование делом принципа.
— Но она ничего не может доказать,— замечает приоресса Вальбурга.
— Кто-то выболтал всю подноготную вечерним газетам,— говорит аббатиса,— и Фелицату сразу пригласили на студию.
— А кто мог выболтать? — спрашивает Вальбурга, сложив у колен неподвижные руки.
— Кто же как не гнусный и болтливый иезуит,— говорит аббатиса, и лицо ее отливает жемчугом, а белоснежное облачение ниспадает на ковер.— Тот самый Томас,— говорит аббатиса,— который валяет Фелицату.
— Значит, кто-то все выболтал Томасу,— говорит Милдред,— и это либо одна из нас троих, либо сестра Уинифрида. По-моему, это Уинифрида, дура стоеросовая, не удержала язык на привязи.
— Конечно, она,— говорит Вальбурга,— но почему?
— «Почему?» — это тонкий вопрос,— говорит аббатиса,— А в применении к любому поступку Уинифриды слово «почему» становится мутным компонентом бурого месива. У меня свои планы на Уинифриду,
— Ей ведь внушали, ей разъясняли официальную версию, что наша электроника — просто лабораторное оборудование для обучения послушниц и монахинь в духе времени,— говорит сестра Милдред.
— Покойная аббатиса Гильдегарда, мир праху ее,— говорит Вальбурга,— была не в своем уме, когда приняла Уинифриду в послушницы, не говоря уж о постриге.
