Евгений Будинас - Перловый суп
Торчим в гостинице. Вдруг раздается грохот и в комнату вваливается Салманов, а с ним его парторг Санаров. Причем Санаров держит перед собой на предплечьях полные бутылки, как вязанку дров, и предлагает ехать к нему в экспедицию в Горноправдинск, с концертом. Я говорю, что ведь нелетная погода.
— Салманов сказал «летим», значит, будет погода!
Лететь-то далеко, но нас волновало еще и то, будут ли люди на концерте. Одно дело Ханты-Мансийск или Салехард, а тут какой-то Горноправдинск... Салманов уверил нас, что все его шестьсот человек будут присутствовать.
Договорившись, мы опорожнили все бутылки.
Я никогда не забуду, как Салманов плакал, когда мы запели песню:
Иду и размышляю не спеша,
То ли стать мне президентом США,
То ли взять окончить школу ВПШ...
Салманов, ничего не понимая в других словах, в этот момент и прослезился, так как «ВПШ» ему было знакомо — он окончил-таки высшую партийную школу.
Дисциплина
Назавтра в шесть утра мы должны были быть в аэропорту.
В пять часов парторг Санаров растолкал нас и предупредил, что мы даже себе не представляем, что будет, если мы опоздаем.
А что будет? А сами посудите: Салманов в экспедиции, у него там шестьсот человек. Без пятнадцати восемь утра каждого дня он выходит к воротам, становится спиной к входящим. Все вынуждены обойти Салманова, обернуться и поздороваться. Ровно в восемь он разворачивается. Кого видит за воротами — выговор, у кого уже есть — строгий выговор, а если есть строгий, то больше не работаешь, до свидания. И поэтому опаздывать нельзя!
Наш автобус внесся прямо на летное поле без пяти минут шесть, без двадцати секунд шесть мы все были в самолете, и ровно в шесть поднялся на борт Салманов, дверь захлопнулась, и вертолет МИ-6 взлетел, несмотря на 55-градусный мороз.
Салманов спросил:
— Тайгу видели?
Конечно же, не видели. Нас всех привязали, и в вертолете открыли люк. Мы медленно и на маленькой высоте летели над тайгой, открыв рты, восторгались необыкновенной природой. Это было неповторимое, захватывающее, эксклюзивное зрелище!
И вот мы прилетели. Салманов стоял в дверях актового зала, как при входе в экспедицию, и считал всех приходящих. Когда он произнес «пятьсот девяносто девять», то вопросительно посмотрел на Санарова, а тот улыбнулся и, показывая на него самого, досчитал — шестьсот.
Застолье
Когда мы давали концерт, зал был полон, мы даже сначала не могли в него попасть, и нас на руках, вместе с аппаратурой, передали на сцену. Концерт продолжался шесть с половиной часов, а после концерта нас ждал ужин.
Мы были совершенно потрясены! Я был сбит с толку. Меня с детства приучили продукты съедать в своё время. И хлеб я ел всегда черствый, потому что, по логике моей мамы, сначала нужно съесть черствый хлеб. Но за это время и свежий хлеб становился черствым! А тут мы увидели шикарный стол со свежими ананасами, виноградом, помидорами, яблоками, огурцами...
Мы садимся за стол. Нас тринадцать и тринадцать представителей Салманова. Причем садимся так: Салманов, напротив него я, Санаров, напротив него мой комиссар Сергей Мороз, и так далее. На столе стоит двадцать шесть бутылок коньяка, по бутылке напротив каждого. Встает Салманов, произносит тост, я произношу ответный, затем Санаров, а Мороз в ответ... Аленка Попова говорила последней, но ее уже никто не слышал. В этот момент кончился коньяк, двадцать шесть пустых бутылок убрали и поставили двадцать шесть новых. Больше я ничего не помню.
Проснулся я от дикого крика нашего гитариста Женьки Коновалова, который вопел:
— Следы! Следы!
При всей шикарности гостиницы, туалет стоял во дворе. В это время на улице было пятьдесят пять градусов мороза, Женька Коновалов, проснувшись утром, оделся и пошел в туалет. И увидел следы босого человека, ведущие от гостиницы до туалета и обратно. Вбежав в гостиницу, Женька кричал от ужаса. Мы быстро выяснили, чьи это были следы, так как только один из нас спал мертвым сном — Вовка Блохин. И у него были абсолютно черные пятки.
В это утро Салманов отдал распоряжение Санарову немедленно закупить холодильник с морозильной камерой, вырубить кусок льда с отпечатком ноги Елохина, и поместить в морозильную камеру на вечное хранение, в память о подвиге минских студентов.
Мандриченко
Я никогда не забуду, как познакомился с Толей Мандриченко, начальником, как тогда говорили, Светлостроя, чемпионом Украины по боксу, закончившим два института -строительный и физико-технический.
Летом я приехал в Тюмень в командировку, в газету «Тюменский комсомолец». Первый секретарь обкома комсомола Виктор Шмаль предложил проехать по всей области, посмотреть своими глазами, что происходит. Я согласился.
Меня поселили в гостиницу. В номере, помимо меня, проживало еще человек двенадцать — журналистов-жлобов из Киева, которые с самого начала на меня косились не по-доброму.
У Шмаля появилась идея познакомить меня с Мандриченко. Для этого он отправил его ночевать ко мне в номер. Среди ночи раздался стук в дверь, а киевляне не открывают, да еще и комментируют, что не собираются открывать. Потом из-за двери послышалось:
— Это я, Мандриченко!
Его все знали, но открывать так и не захотели. Тогда я вскочил, чтобы открыть, но они возмутились, чего, мол, я вскакиваю, кто я тут такой. Я ответил:
— Неважно, кто я. Но там— точно Мандриченко. И я открою!
И открыл. После приветствия Толя произнес:
— Сейчас я их буду выбрасывать по одному.
И действительно всех по очереди вышвырнул в коридор. Назавтра с утра они уже сидели в обкоме комсомола и катали жалобу. А я поехал к Мандриченко писать материал и завис в Светлом на полтора года.
Светлые идеи
Жизнь в Светлом мы начали с того, что зимой привезли в тайгу рояль, поставили, и вокруг него стали строить город.
Первым объектом было кафе «Комарик». В Сибири, кстати, ни одного кафе до этого не было. «Комариком» назвали потому, что на крыше здания кафе сделали вертолетную площадку, и когда вертолет садился, он был похож на огромного комара. Это кафе было построено вместо целого ряда подсобных сооружений, здесь было все — и столовая, и туалет, и кладовки. Таким образом, мы даже сэкономили выделенные на строительство деньги,
У нас все держалось на остроумных идеях. Чего стоили незамерзающие тротуары! Мы придумали класть теплотрассы на глубине шестьдесят сантиметров, утепляя трубы мхом. После расчетов увеличили вдвое давление в трубах. Вода не успевала остыть, но все же утечка тепла была. В результате бетонные плиты, которые клались сверху, подогревались, и снег не только таял, но и высыхал. И всю зиму у нас были сухие тротуары, о чем писали все союзные газеты.
Сибирская школа
«Самодельная» школа давалась нам тяжело. Учебники для нее я получил, когда приехал на комсомольскую конференцию в тюменский пединститут, и мне предоставили слово. Я рассказал про наше житье-бытье, а закончил выступление так: мол, болтать можно сколько угодно, а лучше сейчас всем встать, временно прекратить конференцию, разойтись по домам и общежитиям, и принести сюда все учебники, которые использовали, когда учились в школе и готовились к институту. Призыв прошел на ура, все проголосовали и разбежались.
Через два часа мы загрузили полный самолет учебников, у нас появились все необходимые комплекты. Все люди тогда жили в такой манере, помогая друг другу, понимая друг друга. И я имел право так смело выступить, потому что был уверен, что меня прикроет Шмаль.
Тогда я, несмотря на достаточно юный возраст, был единственным и последним в СССР комиссаром комсомольско-молодежного управления, у меня в кармане была соответствующая корочка. Я гордился тем, что продолжаю семейные традиции — мой папаша Доминик был первым революционным комиссаром Жемайтии.
Так как учителей в школе не хватало, я еще и преподавал математику и русскую литературу. А как я преподавал! Как я рассказывал про мнимые и комплексные числа!
Представьте: человек отработал на сорокаградусном морозе десять или двенадцать часов, после этого съел в кафе «Комарик» тарелку щей, потом пришел в теплый вагончик... А его расталкивают и силой отправляют по дороге мужества (так мы называли тропинку до школы). Люди приходили туда в полутьме. И должны были высидеть, потому что в нашем уставе было записано, что учатся все как один.
У нас жили все «оборвавшиеся из дому» — с одной стороны, доктора наук, а, с другой стороны, пацаны и девицы, начитавшиеся газет и удравшие от родителей. Полная социальная разруха, не было ни одной нормальной семьи, но все с любовницами. Однажды в «Огоньке» появился большой фоторепортаж, а на обложке поместили трогательное фото: вагончик, на его фоне стоят муж и жена, молодые строители, и, судя по комментарию, внимательно читают письмо из дома. Что может быть невиннее? Но две семьи из-за этого разрушились, были и скандалы, и разбирательства. Потому что на фотографии были чужие муж и жена, и никакого письма из дому они не могли читать. И вскоре из обоих домов пришли не письма, а телеграммы с требованием удовлетворить заявления о разводе.
