Игорь Савельев - Вельская пастораль Рассказы
Пятидесятыми годами от них веет за версту, и этим они очаровательны.
Вся морда электровоза в архитектурных излишествах, звезды да пудовые стальные росчерки. А в вагонах почерневшие заклиненные рамы, сложенные из досточек сиденья с ручками (лак!), толстенного стекла колпаки под потолком…
До конечной станции часа два всего, но, может, для старичков и это тяжело, особенно когда садисты-огородники штурмуют. Впрочем, этим утром буднего дня народу было мало, и поезд весело катил, и восходящее солнце еще не жгло в слепенькие стекла.
Наша прогрессивная компания (три молодых человека и две девушки), едва появившись в вагоне, одним видом своим эпатировала, что было несложно, здешнюю преклонно-огородную публику. Так, например, друг
Вовчика (Анна никак не могла запомнить имя этого типа) умудрялся читать журнал “Птюч” в глухих солнцезащитных очках.
– Сынок, а тебе не темно? – вклинился живенький дед, как это принято, “с лукавинкой”.
Ни один мускул не дрогнул на лице героя.
– Он у нас слепоглухонемой, – ответил Вовчик с такой клинической серьезностью, что дед пересел.
Эдик слушал цифровой плеер, туманно глядя куда-то в проносящиеся кусты со скелетинами-мачтами, а Анна сидела рядом, ничем не выдавая
“чуйств”, обеспокоенная только, что духи сестры не совсем выветрились из понтовой толстовки. Впрочем, пару раз она своего героя потревожила.
В первый – задумчивым рассуждением якобы в никуда:
– Ну найдем мы, допустим, кости. И что мы с ними делать будем?
Эдик озадачился и даже наушники снял.
– А куда журналисты НТВ девали? – только и нашелся он.
– Может быть – сдали властям? – Вовчик, шутливо-патетически.
Эдуард надел наушники, подумал и опять снял:
– А если будет целый череп, я его дома залью оловом и поставлю на стол. Концептуально же.
Как это и бывает с женщинами, Анна, с одной стороны, ужаснулась, а где-то в глубине теплою волной восторга: ах, какой он…
Во второй раз она всполошилась, когда контролерша, толстая, тяжеленным никелем обвешанная, сделала Вовке замечание: нельзя в вагоне пиво пить. Тот потягивал из модной бутылки, чей силуэт заполнил в тот год все рекламные щиты города.
Вовчик встал не торопясь. Отдал “слепоглухонемому” бутылку. Взял толстуху под локоток и отвел ее в тамбур.
– Эдик, Эдик! А что происходит, а?
– Да нормально все, даст ей сотню, и разойдутся. Зато допьет спокойненько. Он в транспорте всегда так…
На третий раз (послушать музыку толком не дали) Эдик сам выключил плеер:
– Так, подъезжаем к Улу-Теляку. Кажется. Вы смотрите налево, а вы направо. Ищите место крушения!
Там, наверное, памятник? Или как оно выглядит, через десять лет?
Анна не знала, но послушно таращилась в пыльную зелень, в ноту провода за окном, то провисающего, то взлетающего вновь.
VI
В Улу-Теляке электричку отправили на самый дальний, читай, второй путь почему-то, и приходилось прыгать с высоких порогов, больно чувствуя щебень подошвами.
Едва поезд отошел, набирая “э-э-эр” (не потому ли так назвали электровоз), нашим героям открылась панорама Улу-Теляка во всей его красе. Психологом Анна себя не считала, но тут прямо кожей своей ощутила, как кто-то из ребят сейчас издевательски протянет: “Вот моя деревня…”, и точно – этот, друг Володьки, “слепоглухонемой”. Какой писклявый голос, вот поди же ты.
Куда-то вдаль ныряла дорога, по которой, вздымая пыль, грохоча бидонами и всеми своими составляющими, ныряла же пятитонка времен завода имени Сталина. Еле шли колченогие бабки. Вот машина их подобрала. Косые заборы, крыши, крыши, куда ни кинь. “Прадам козу.
Улица Горная, 100”.
– “Продам” через “а” написано… – заржал Вовчик.
– Надо взять еще провизии, – постановил Эдик.
Магазин (тут же, на платформе) поразил полупустыми стеллажами, кокетливыми пирамидками консервов (одной марки) и желтоватым кубом на почетном месте – с ценником “Жир говяжий”.
– “Amsterdam” есть у вас? – спросил Эдик на всякий случай. – Это пиво.
– Мальчики, из пив только “Шихан”.
“Мальчики” оторвались по полной, возмущенно-потрясенно переглядываясь и наигранно так, что глаза чуть не повыскакивали из орбит.
После минутного немого спектакля “Ну и дыра” (исполняется не впервые) ребята пожалели тетушку, чего-то взяли, а когда вернулись на платформу, Вовчик задал сакраментальное:
– Ну и куда нам идти?
Действительно, где знаменитый лес и место катастрофы, знать никто не знал. Понятно, что под Улу-Теляком, и ясно даже, что куда-то по путям (благо направления всего два). Но как далеко? И хотя бы в какую сторону?
“У нас все окна повыбявало”, – вспомнил Эдик слова старушки из телевизора, жительницы поселка, и это обнадежило: значит, хоть рядом где-то.
– Щас все узнаем, – заверил Эдик.
Здесь же, за станцией, ухоженность домика (а уж во вторую очередь мощные вывески) выдавали поселковую администрацию, куда молодежь и направилась. В приемной дама с желтенькой завивкой щелкала клавишами пишущей машинки.
– Здравствуйте, – Эдик набрал серьезности в голос. – Мы из уфимской молодежной газеты. Готовим материал к десятилетию вашей железнодорожной катастрофы…
Дама сунулась в ящик стола и вынырнула с печатью:
– Куда?
– ???
– Куда ставить? Командировочное давайте!
– Нет, вы не поняли. Мы просто спросить хотим, как пройти до… того места.
Дама поднапряглась и объяснила, что вроде в сторону Уфы, километров несколько, а там увидите.
Все уже выходили, когда Эдик внезапно вспомнил и даже не поленился вернуться:
– Скажите, к вам ведь приезжала съемочная группа НТВ?
– Да-а… – и сразу видно: для дамы печати им ставить – событие было.
– А кости они куда дели? Вам, в администрацию, сдали?..
Ужас с недоумением в глазах, и брови, не такие желтенькие, ползущие вверх.
VII
И наши друзья, с открытыми солнцу лицами, отправились бы навстречу новым приключениям, и было бы счастье, не дерни Эдика зайти напоследок в станционный сортир. О чем он пожалел сразу же, увидев все то, что в приличном издании описывать не будем. А хлорка странно-белыми буграми покрывала все, как будто Эдуард пришел мочиться на Луну.
“Надо было за кустики отойти”, – он бормотал, как можно аккуратнее ставя ноги, а под потолком танцевали какие-то неправильно-громадные комары…
Когда в сортир вошли еще двое, Эдик сразу понял: попал, хотя на него
(он уже заправлялся) сначала даже не смотрели, а лениво кончили свой разговор, из “б” и прочих междометий. Местные пацаны мало того что были одеты в чумазые тряпки, как будто автомеханиками работали (а может, и работали), у них были совершенно типичные рожи. Вот у даунов лица одинаковые (сбой генома), и у подонков малолетних, токсикоманов и прочего “цвета общества” хоть и другие, но одинаковые тоже. И почему-то все прозрачно-белобрысые, почему?..
– Э, пидор, ты чо сюда приехал?
– Я не пидор, – Эдик хотел ответить жестко, как отрезать, но вышло предательски дрогнувшим голосом.
И тут его хлопнули по роже.
Это совершенно потрясло Эдуарда и выбило из всякой колеи, потому что редкие мажорские “стрелки”, на которые он попадал, не выходили из сфер вербальной распальцовки, если выражаться в том стиле, в котором там принято… Здесь били сразу, и били больно.
Местные все-таки не за тем в уборную пришли, и один, вытащив, помочился прямо на пол, вспенивая хлор, и с особым цинизмом прошелся струей Эдику по ногам. У того даже мелькнуло в мозгу, с потрясающей рассудительностью, что хорошо, он обулся по-походному, а не в сандалики от Сarnaby. Бред какой-то…
– Слышь, пидор, а бабки у тебя есть?
Сказать было нечего, и Эдик понимал, что рыпаться поздно, и спокойно-спокойно смотрел на комара, тонконого плясавшего в паутине.
Ему раз хлопнули по роже, и еще, и еще. Именно хлопнули, потому что звук был такой, будто раз от раза бросали об пол картонную коробку.
Эдик не сразу понял, что в итоге произошло, а понял, когда чужие руки колдовали вокруг шеи: с него снимали наушники. Забрав плеер и что-то из карманов, подонки врезали на прощание и преспокойненько удалились.
Осталась тишина и вонь намоченной хлорки, которая так прочищала мозги, что ни одной мысли больше не было.
Сколько он так стоял, Эдик не помнил, было только сознание случившейся катастрофы. Увы, он слишком хорошо знал, какой плеер с него сейчас сняли и что исправить ничего уже ничем нельзя. Что он скажет Аньке? Что он скажет народу? Пустота в башке…
За стеной уже взбивал воздух поезд, тоскливо-бесконечный, видимо, товарный; а в сортир зашел Вовчик, потянул носом, сморщился:
– Ну и долго же вас, сударь, ждать? Эй, ты в порядке вообще?
– Ага. Нормально. Пошли.
Они выбрались из мрачной хлорной пещеры на свет божий, Эдик, как всегда, впереди. Улыбаться было больно. Физически.
