Юлий Самойлов - Хадж во имя дьявола
Свобода же понятие относительное, особо, если на Колыме… На север пойдешь — Северный океан, на восток — северные моря, на юг — не далее первых погранпостов.
Остается путь на запад — в Россию. Но колымчане, говоря о земле на западе, за тундрами, называли ее материком. Когда кто-то уезжал, он уезжал на материк.
Колыма обложена со всех сторон: морями, мертвыми тундрами, дьявольским семидесятиградусным морозом и еще — человеческой злобой. Моря можно переплыть, тундры и пустыни — пройти, мороз превозмочь, но ненависть и злоба, ставшие барьером, непроходимы.
Итак, Султан-Гирей был первым… Впрочем, однажды близ озера Танцующих Хариусов, которое на карте впоследствии стало называться озером Джека Лондона, я наткнулся на избушку из крупных бревен. Место, где она стояла, совсем глухое. Откуда же бревна? Из древесины колымских лесов досок на гроб не вытешешь, уж очень мелковата знаменитая колымская тайга. Внутри избушки все стены были в два-три слоя обиты оленьим мехом, в правом углу — старинные иконы, целый иконостас, а на сером от времени столе с чисто выскобленной столешницей лежали книги, в основном дореволюционные, некоторые на французском языке.
Жил в избушке небольшого роста коренастый старичок со смуглым морщинистым лицом и жутковатыми пронзительными глазами. Очень подвижный и многознающий. Его так и звали — Чертознай. О нем рассказывали всякие байки: якобы он знал особые тайны золота, знал, где находятся склады, оставшиеся от русско-американских кампаний, и многое другое. Кроме того, старик стрелял без промаха. Только вот по-французски с кем бы ему говорить? Разве со своими собаками. А с кем же еще, если и по-русски говорить было не с кем?
Однажды я слышал, что старик — сын колчаковского офицера, и избу эту построил его отец со своими приятелями. Но в один прекрасный день они перестрелялись. По другой версии офицеры ушли, увозя на оленях золото. Но в общем-то Чертозная знали приблизительно столько же, сколько современные зоологи — динозавров. Старик был из далекого, почти забытого прошлого, а Султан-Гирей — из настоящего.
Когда на Колыму пришли первопроходцы, эта земля могла бы называться — Терра Инкогнита. Но после того, как открылись богатства: золото, коститерит, киноварь и еще кое-что, о чем в те времена говорили только шепотом, — она получила новое название — Терра Сакраменто — земля проклятия.
Дьявол был щедр, но любил жертвоприношения, и в наскоро построенный морской порт начали приходить пароходы с рабами в трюмах.
Пятерками сходили они с палубы и шли, шли, шли…
Казалось, что люди идут прямо со дна моря на колымское имени И. В. Сталина шоссе. Вокруг верхом на конях — конвоиры, на сворках[1]— свирепые волкоподобные псы.
Все правильно: вели-то кого? Врагов народа. Конвой так и рапортовал: «Врагов народа из-под охраны сдал… Врагов народа под охрану принял».
Вчера мы схоронили двух марксистов.
Но их не покрывали кумачом:
Один из них был правым уклонистом,
Другой, как оказалось, ни при чем.
Были, конечно, и виновные, но не настолько, не так. Ибо для того, чтобы законно, в виде возмездия, проехаться на Колыму, надо быть чем-нибудь вроде доктора Кальтенбрунера или около того.
Здесь неудобно жить: зима десять месяцев, и мороз под семьдесят. Весной земелька оттаивает только на штык, а ниже — вечная мерзлота. Удобное место для вечного упокоения. Никакие фараоны не могли получить таких гарантий сохранности своих бренных тел!
И ничего не растет, кроме ягеля, но это для оленей. Впрочем, там, где не было людей, было очень много ягод. Но там, где жили и работали люди, — ничего. И вот тогда начиналась цинга, пеллагра, дистрофия. Злодей, доставленный этапом, добыв запланированные граммы металла или еще чего-то, отправлялся на вечное хранение в мерзлоту, уступая место свежему злодею, который должен был выполнить свой план.
Так просто и гениально был решен вопрос, кто такой человек и для чего он родился, для чего живет. Это же ясно — для выполнения плана, все остальное — несерьезно.
Колыма — какое-то инквизиционно-экономическое учреждение. Пройдя ее, любой самый отъявленный мерзавец и негодяй получает на том свете полное отпущение грехов и попадает прямо в рай, где, по сведениям, живут одни святые.
Колыма — это страшнее чумы и холеры вместе взятых. Человек уже не человек, не объект, содержащий в себе целый мир, а инструмент планов и прожектов. Это порождает полное отсутствие всякого присутствия, тупое равнодушие и безразличие. Это способы, которыми живая материя — душа — защищается от планирования и прожектирования.
Однако я очень далеко ушел от цели — от Султан-Гирея, а о нем стоит рассказать. Он был профессором, доктором золотоискательских наук. У него были замечательные учителя, фанатики своего дела. А Султан-Гирей оказался талантливым и памятливым учеником. И вот чуть позже, когда появились те, которые все же освобождались (правда, без паспорта и без права выезда), они вливались в старательскую артель Султан-Гирея. А это было ни много ни мало, а равно попаданию в лейб-гвардию. Султану были доступны карты с грифом «С. С.» (совершенно секретно), он добывал, получал, покупал особо ценное оборудование и взрывчатку.
А что такое взрывчатка, всем ясно. Если вручную — киркой, лопатой, ломом — надо было работать месяцы и даже годы, то тут: «Сезам, откройся!» — и Сезам открывался.
Султан был вхож к людям, чьи имена упоминались шепотом, как имя знаменитого Джунаит-хана, прославившегося своей жестокостью в период басмачества, но это в Кара-Кумах.
Был в Магадане особняк, обнесенный высоким забором, с угловой вышкой и часовым, с вахтой и вахтерами. Жил в особняке его высокопревосходительство заместитель министра Цветмета горный генерал-директор первого ранга, генерал-лейтенант войск МВД СССР особоуполномоченный на Дальнем Северо-Востоке и прочая, и прочая, и прочая… Ну а если короче, начальник Дальстроя МВД СССР.
Не правда ли — странное словосочетание «Дальстрой» и «МВД». Но этому альянсу были свои причины. Чтобы строить, нужны человеческие руки, а у МВД в распоряжении миллионы голов, подсчитайте сколько рук и ног. Вот и можно строить.
Султан-Гирей был вхож даже в этот особняк.
Возможно, высокий господин принимал его, так сказать, для экзотики, как какой-нибудь американский миллиардер принимает знаменитого индейского вождя. Но тем не менее.
Руководя артелью, Султан уподоблялся вожаку волчьей стаи, ибо люди, прошедшие школу колымского гуманитария, приобретали ряд особых качеств, привычек и, кроме того, имели всякого рода заскоки, пунктики, как впрочем и полагается полусумасшедшим. Но авторитет Султан-Гирея был непререкаем и абсолютен. Внешне он был очень ровен и даже добродушен, я никогда не слышал, чтобы он повышал голос, но дважды он никогда не говорил. Любая стычка, драка мгновенно прекращалась, едва только он появлялся. Те, кто становились у него на пути или пытались хотя бы встать рядом, бесследно пропадали.
И Колыма с тысячами старых шурфов, подвалов, провалов, наполненных водой, надежно хранила тайны.
Султан был одинаково близок и с черной коалицией воров, и с сотрудниками особых отделов. Кроме того, ходили легенды о его богатстве и ловкости. Говаривали, что он скупает золото не только у отдельных старателей, но и у артелей.
И вот однажды под вечер меня позвали к нему.
Султан-Гирей сидел в своей огромной, похожей на юрту, палатке и пил чай. Он молча налил мне в деревянную черного лака пиалу чай и, пока я пил, начал набивать свою длинную прямую трубку из большого мехового кисета, расшитого бисером.
Несмотря на свой возраст (а ему пошло за шестьдесят), он был сухощав, осанист, строен. В иссиня-черных волосах не намечалось седины, и лишь глубокие, как шрамы, морщины на смуглом горбоносом лице говорили о пройденном пути. Это лицо, раскосые черные глаза, прямые волосы, каменная неподвижность в иные минуты делали его похожим на какого-то северо-американского индейца — не хватало только убора из орлиных перьев на голове. Кстати сказать, по национальности он был цыганом, а прозвище Султан-Гирей дал ему один из той знаменитой тройки геологов-первопроходчиков, моясь с ним в бане и заметив некую физическую особенность. За этим прозвищем забылось настоящее имя, данное когда-то в таборе.
Закурив, он подвинул ко мне набитую до отказа полевую сумку и, кивнув на нее, начал говорить, по обыкновению путая ударения, из-за чего его вполне грамотная речь становилась похожей на тарабарщину:
— Здесь деньги. Я обещал их Примаку. Надо отнести.
Я пожал плечами:
— Какой разговор, Султан? Надо, значит, надо.
Султан сунул руку куда-то в сторону и положил на сумку новенький вороненый наган:
— Это возьмешь с собой — твой будет. Скоро сам бугром станешь.
