Михаил Пак - Натюрморт с яблоками
Вот такая историйка произошла. С тех пор он ее больше не встречал. В электричку Ли-Маров уже садился почему-то в самый последний вагон. Выпал снег. Стало слякотно, холодно, неуютно.
* * *Он получил какие-то денежки за две фотографии, которые решилась опубликовать одна вечерняя газета. А этого было очень мало, чтобы держаться на плаву. Дмитрий и не держался, он медленно шел ко дну, а спасательный круг ему перестал сниться. Что было делать дальше в этом городе? Торговлей он не занимался, челночным бизнесом тоже, не говоря уже о том, чтобы вести банковское дело. Ли-Маров уже подумывал закрыть дачный домик друга на замок, повесить ключ в сарае на гвоздь под старый кургузый ватник, да сесть в поезд, идущий в теплые края. Но тут он угодил в одну переделку, которая заставила его изменить намерения. Недалеко от станции «Проспект Мира», шагая по улице, фотограф увидел человека, очень похожего на него, — двойник стоял на крыльце какого-то магазина с яркими стеклянными витринами и снег, косо валивший с неба, бил того по щеке. Дмитрию захотелось вдруг предложить ему выпить в соседнем кафе по чашке чая, и шагнул, протянув руку, чтобы хлопнуть человека по плечу, со словами: «Послушай, приятель, что ты скажешь, если…» — тут нога Ли-Марова, ступившая на кафель крыльца, резко скользнула точно смазанная салом и он упал, но очутился на земле ничком почему-то вместе с двойником, видно, падая, он машинально ухватил того за руку. «Вот же, — с досадой проговорил Дмитрий, растирая себе ушибленное колено. — Какой я неловкий. Ну, вставай, друг…» Но в этот момент чьи-то сильные руки подняли фотографа с земли, ударили его в скулу, заволокли в помещение магазина, протащили по узкому коридору, и он очутился в светлой комнате директора. Ли-Маров сидел на стуле растерянный, — оказалось, он дал промашку — принял манекен за своего двойника. Дюжие молодые охранники занесли и манекен, одетый в куртку, с поврежденной головой и объясняли что-то женщине, сидящей за столом. Потом все обратили свой взор на фотографа.
— Я виноват, — произнес медленно Дмитрий. — Вышло недоразумение… Вы не поверите, я принял ваш манекен за своего давнего приятеля… Готов возместить порчу имущества, но в данное время у меня нет денег. Я заплачу при первой возможности… А пока в качестве залога могу внести свой фотоаппарат.
— Какой фотоаппарат?! — возмутился один из охранников. — У него ничего нет. Это же бродяга, бомж, Анна Алексеевна. Надо вызвать милицию и пусть там разбираются.
Женщина за столом смерила бродягу и бомжа строгим взглядом своих синих глаз. За ее спиной в окно заглядывала ветка сосны, вся зеленая, с белой шапкой снега.
— Как вас зовут? — спросила Анна Алексеевна.
— Ли-Маров, — ответил Дмитрий. — Дмитрий Ли-Маров. Через черточку.
— Вы кореец? — спросила женщина, записывая на бумаге.
— Да, наполовину. Мама у меня кореянка, а отец русский.
— Где вы живете?
— На даче друга, в сорока минутах езды на электричке от Ярославского вокзала.
— Где работаете?
— Я фотограф, у меня нет постоянного места работы.
— Покажите ваш паспорт.
— Я не ношу с собой паспорта, боюсь потерять.
— Да у них сроду никаких документов, Анна Алексеевна! — встрял все тот же охранник. — Это ж сброд.
— Почему вы свалили манекен? — спросила хозяйка магазина.
— Я поскользнулся, — сказал Дмитрий. — Он стоял как живой… Вам, наверное, покажется странным, но в первую минуту я принял его за себя.
— Вы, что, с луны свалились?
— Я заплачу.
— Почему я должна вам верить? Отпусти вас — и ищи потом ветра в поле.
— Пусть один из ваших сотрудников пойдет со мной на дачу.
— Да врет он все! — вскричал тут второй охранник, стриженный под ежик и с усами. — Никакой дачи у него. Пусть заплатит! Тут в супермаркете торгует салатами кореянка Алевтина, пусть займет у нее денег и дело с концом.
— Вы разбили манекену голову, — сказала женщина, — а она стоит сто долларов.
— Пусть возьмет у Алевтины! — настаивал охранник. — Они же земляки.
Фотограф молчал.
— Идите, — неожиданно выразила свое великодушие Анна Алексеевна, — и больше так не делайте.
— Спасибо, — проговорил Дмитрий. — Очень сожалею, что причинил вам неприятности. Всего доброго! До свиданья!
И он покинул кабинет директора магазина с чувством, вовсе не облегчения, а тяжелого осадка на сердце.
Кореянка Алевтина стояла за стойкой овощного отдела в супермаркете, на лацкане ее голубого халата было вышито — Алевтина Ким.
— Как поживаете? — спросил ее Дмитрий. — Как идет торговля?
— По всякому, — ответила Алевтина. — День на день не приходится. Что, хотите купить салат?
— Нет. Я сам делаю несколько видов. Я ведь тоже кореец.
— Кореец? Не похожи. Ах, вы метисс?
— Метисс — это смесь индейца с мексиканкой. Я — полукровка.
— Ну так все говорят. Извините. Хотите, я вам положу салатов? Без денег. Я угощаю.
— Нет, благодарю.
* * *Он шел по улице, глазея по сторонам, уж это ему нравилось делать всегда — обозревать окрестности. Серые очертания городского пейзажа раскачивались в такт медленным шагам. И высокие каменные дома с холодными окнами, тускло отражающие сизо-фиолетовое небо. Покачивались вереницы машин, с забитыми комьями грязного снега вокруг колес и под днищем, катили по улице в обе стороны нескончаемым потоком, являли необычно красивую картину неземного миража. Ли-Маров придерживал шаг, щурил глаза, собирал изображение в некоем экране, фокусировал композицию в кадр и мысленно, плавно нажимал затвор. Да, всю эту развернувшуюся картину стоило запечатлеть на фотографии. Ведь такое уже не могло повториться дважды! Сколько упущенных мгновений! Сколько утрат! А за дальним высоким домом, сквозь пелену густых облак сочился розоватый, призрачный свет уходящей зари. То было неописуемое зрелище. Через десять секунд картина сменилась, освещение загустело и дома приобрели другие очертания. Это состояние вернется на прежнее место только спустя сто лет! Фотограф должен держать фотоаппарат всегда при себе, а он оставил его дома! И все из-за экономии пленки. Дмитрий знал в городе пару магазинчиков, где продавали черно-белые пленки и химические реактивы к ним. Но ему приходилось, как говорится, туго затягивать пояс. А еще необходимо купить зимнюю обувь. Ботинки уже изрядно прохудились, а толстые носки мало защищали ноги от холода.
С неба сыпал мелкий снежок. Блестящие сахаринки садились на головы прохожих, на крыши домов, на деревья. Он зашел погреться в кафе, и оттуда продолжал наблюдать за происходящим на улице, сидя с чашкой чая у окна. И хотя у него с собой не было фотоаппарата, Дмитрий представил его здесь на столике, рядом с дымящимся чаем и вел с ним беседу. Фотоаппарат был что надо, крепкий еще, немецкий «Фуихтлендер» одна тысяча девятьсот двадцать пятого года выпуска. Такой аппарат нынче представлял собой музейную редкость. А если даже кому-то он попал по наследству, аппарат сей доставил бы ему немало хлопот, потому что он был не так прост в обращении. «Фуихтлендер» закреплялся на штатив-треножник, резкость наводилась путем выдвижения кожаного меха с объективом, при этом необходимо было накинуть на голову черную материю. Затем устанавливалась выдержка и диафрагма. Следующим этапом к аппарату насаживался кассетник с пленкой, на кассетнике вытягивался шибер — стальная тонкая пластина и только после всего этого нажимался затвор. Может быть, вся эта операция с накидыванием на голову черного капюшона считалась старомодной? Но Дмитрию все это нравилось делать, именно самый процесс работы приносил удовлетворение. А началось все давно, когда он был еще юнцом. Ли-Маров тогда заканчивал школу. В память о школьных годах всем выпускникам полагалось иметь фотографию. Пришла снимать класс молодая женщина-фотограф, с красивым загаром лица и рук, в джинсовых брюках и белой тонкой кофте. Ее звали Эмилия. Она повесила в спортзале серый холст, поставила софиты, треножник с аппаратом и отщелкала всех — одиннадцать безусых парней и семнадцать девчат. Когда подошла очередь Дмитрия, он сел на табурет и смотрел не в объектив фотоаппарата, а на женщину, на ее привлекательное круглое лицо, карие большие глаза, точеную шею, открытые изящные руки. Светлые длинные волосы были сплетены в одну косу и собраны на затылке. Отснять всю ораву тоже было не так просто и Эмилия, время от времени, смахивала с запотевшего лба игривую почти девчоночью челку. Лоб ее был ровный, гладкий, без единой морщины. Ли-Марову хотелось дотронуться до него пальцем и легонько погладить. Все движения Эмилии были упруги, точны, и исполнены женственности. Даже когда она, склонясь, накидывала на голову и аппарат черный капюшон, чтобы выверить кадр и резкость, вся ее застывшая фигура излучала необъяснимую трогательную тайну.
