Лола Елистратова - Бог ищет тебя
– Нет. Общаемся по-английски. Хотя я хотела бы выучить испанский. Знаете, ведь «Ворота Альгамбры»… – она запнулась и взглянула на Диму.
Он непонимающе улыбнулся.
– Так называется одна из пьес Клода Дебюсси, – сказала Лиза поспешно, не желая задеть собеседника.
– А, мы перешли к моему музыкальному образованию?
Я диссертацию пишу про Дебюсси, – объяснила Лиза. – Все пишу, пишу и никак не напишу… А вообще-то я неудавшаяся пианистка. Мои родители – знаменитые музыканты. Отец – Малинин.
– Как, тот самый?
– Да.
– Значит, Лиза Малинина?
– Была раньше. Теперь Лиза Кораблева.
– Кораблева? – словно удивился Дима.
– Да, по мужу. Но скоро я разведусь и возьму назад девичью фамилию.
Он никак не отреагировал: то ли из деликатности, то ли подумал о чем-то и не хотел говорить.
– А моя мама – Галина Олейникова, – продолжала Лиза, – тоже та самая. Меня учили, учили, но природа, видимо, решила на мне отдохнуть. Я получилась ни то ни сё. Играю средненько, музыку не сочиняю. Толку от меня никакого.
– О каком толке речь? – сказал Дима. – Вы могли бы оставаться в неподвижности со своими золотыми волосами. Люди молились бы на вас, как на Богоматерь.
– Я не Богоматерь, – ответила она. – Я Снегурочка.
– Почему? Вы сделаны из снега?
– Нет. Изо льда.
Зависла длинная пауза – пустой музыкальный такт.
– Расскажите мне про Дебюсси, – он опять ушел в сторону. – Что вы про него пишете?
– Ну, как сказать… пытаюсь определить его стиль. Обычно говорят, что это импрессионизм, а мне кажется, это скорее стиль модерн. Именно Дебюсси и открывает это направление в музыке. Впрочем, вряд ли вам это интересно.
– Почему нет?
– По-моему, вы слишком далеки от этого.
– Неважно, – ответил он. – Мне приятно слушать о том, что интересно вам.
Лиза на мгновение смутилась, опустила и снова подняла глаза. Встретилась с Димой взглядом.
– Я ищу параллели между музыкой и живописью, архитектурой, поэзией, – сказала она, опять быстро отводя взгляд. – Хочу создать цельную картину стиля модерн. Даже название придумала подходящее – «диссертация в стиле вермишель». Название тоже должно быть броское, вычурное, как и сам стиль.
– А почему вермишель-то?
– Это французское название модерна. – Тут Лиза вздохнула и добавила: – Но мама прочитала и сказала, что поражать должно не название, а содержание.
Рассказывая, она жестикулировала, встряхивала светлыми волосами. Дима слушал не слишком внимательно – больше любовался ею. Она заметила это:
– Я же говорила, что вам будет неинтересно.
– Нет-нет, – спохватился он, – я слушаю. Так что там с Дебюсси?.. Нет, правда-правда, мне интересно.
– Это музыка намека, рассчитанная на создание определенного настроения, – сказала Лиза, помолчав. – «Смелая незаконченность», как говорил Дягилев. Не действие, а состояние.
– Боже, как сложно, – проговорил Дима.
– Не сложно, а грустно. Представьте зыбкий мир шагов на снегу. И еще чувство невосполнимой потери. Хотя потери, может быть, и не было.
Они говорили негромко, то и дело замолкая. Стык звука и паузы. Праздный, пустой разговор: мелкие колебания чувства, переливы, нюансы настроений, тонкие оттенки переживаний. И ощущение утраты, которой не было.
– Сначала я хотела взять несколько композиторов начала XX века, – сказала Лиза. – Не только Дебюсси, но еще Мориса Равеля и Эрика Сати. Но их музыка слишком отличается. Равель – это «Болеро», страсть, а Сати – ностальгическое ехидничанье, всякие «Арии, от которых все сбегут» и «Засохшие эмбрионы». Я решила ограничиться Дебюсси. Правда теперь, когда выбор уже сделан, мне жаль того, от чего я отказалась. Жаль упущенных вариантов.
– Лучше бы сразу всего и побольше?
– Да нет уж, выбрала, значит выбрала. Буду писать об опере «Пеллеас и Мелизанда». Дебюсси сделал ее по пьесе Метерлинка.
– Никогда о такой не слышал, – признался Дима. – О чем там речь?
– Грустная принцесса плачет у воды. Там ее видит король, Голо. Он намного старше ее. Женится на ней и увозит к себе в замок. А в замке в Мелизанду влюбляется младший брат короля, Пеллеас, и она в него тоже. Ночью он стоит под окном башни и просит Мелизанду дать ему руку, она наклоняется, ее длинные золотые волосы падают и накрывают Пеллеаса.
– Грустная принцесса с золотыми волосами, – сказал Дима. – Наверное, вы и есть Мелизанда, а не Снегурочка. Лиза-Мелизанда. И пишете о себе. Да?
– Наверное.
– Давайте поужинаем сегодня вместе, Мелизанда, – предложил он, и снова странное выражение его лица поразило Лизу, как при встрече у входа в гостиницу: напряженная усталость, бессильная нежность.
– Давайте, – она отставила чашку и поднялась из-за стола.
Они прошли через гостиничный холл к лифту.
– А кстати, – спросил он, – чем все кончилось-то? Там, в опере?
– ПЛОХО КОНЧИЛОСЬ, – ответила она. – Они оба погибли.
– Ну вот, – сказал Дима, выходя из лифта на своем этаже, – как обычно. Все покалечились и умерли.
2
ПЕЛЛЕАС И МЕЛИЗАНДА
Ужинали в ресторане «Дворянское гнездо», сиявшем золотыми ободками фарфора в свете свечей.
– Вам подходит это место, – сказал Дима. – Лиза из «Дворянского гнезда». Прямо по классике. Хоть вы и любите стиль модерн, но сами совершенно не похожи на героинь немого кино. Они все роковые брюнетки, лицо выбелено, глаза обведены черным. А вы совсем другая. Вы ведь тургеневская барышня, а, Лиза?
– Нет. Я бедная Лиза, – ответила она.
Вечер был долгим, тягучим. Вялый разговор то и дело прерывался. Лизе казалось, что ее новый знакомый смотрит на нее каким-то отрешенным взглядом, словно на Снегурочку, к которой боятся подойти деревенские ухажеры, потому что от нее веет холодом. Не поднимая глаз от скатерти, она попросила вина.
– Вы же не пьете, – удивился Дима.
– Боитесь, что растаю? – усмехнулась она.
От вина закружилась голова, серебряные приборы метнули по стенам радужных зайчиков. Но и только; зайчики быстро растворились в темноте за окном, блики на палевых стенах погасли.
– Ну что, веселее стало? – спросил он, когда они выходили из ресторана.
Нет, веселее не стало. Но привычный петербургский пейзаж словно сдвинулся с места, перешел в иную плоскость. Солидные, устойчивые дома пели и таяли причудливыми изгибами по берегам извилистых каналов. Гранитная облицовка расцветала рваными линиями хризантем, похожими на след от удара длинного бича. Весна, слишком долго и слишком медленно подступавшая к городу, все же захватила его, пропуская пейзаж через влажную дымку: здания плыли, видоизменялись, какие-то детали исчезали, другие, наоборот, становились виднее.
Впервые за многие месяцы Лизе было не холодно. Возвращаться в гостиницу не хотелось.
– Может быть, погуляем? – спросил Дима.
– Вы читаете мои мысли.
И они пошли по улице Декабристов в сторону, противоположную «Англетеру», через Крюков канал – к дому Александра Блока на Чухонской речке, к Матисову острову. Над городом лежал туман, было сумрачно и тихо: зыбкая созерцательность, отсутствие внешних эффектов.
Пение вполголоса.
Главный герой – чувства.
Молодые люди почти не разговаривали. Ненужные слова разрушили бы тонкое звучание тающего снега: так, по крайней мере, казалось Лизе. Но Диму, возможно, это молчание тяготило, потому что он неожиданно попросил:
– Скажите мне хоть что-нибудь, Лиза.
– Что?
– Не знаю, – усмехнулся он. – Стихи какие-нибудь почитайте.
«Ему хочется поиграть в романтику, – подумала она. – Бизнесмен, бледнеющий от любви под окном Александра Блока: Незнакомка, Роза и крест. Бизнесмен, прижимающий руки к сердцу и читающий стихи при лунном свете. Смешно».
Она взглянула на него: все то же усталое, напряженное, недоверчивое лицо, глаза пристально смотрят перед собой.
– А какие стихи? – спросила она. – Серебряный век?
– Такое странное название – Серебряный век, – сказал он, не отвечая на вопрос. – А сейчас тогда какой? Медный?
– Не знаю. Нет, не медный. Наверно, серебристый, – она резко свернула с набережной Пряжки на Мойку и пошла вперед. Остановилась у решетки обветшавшего Великокняжеского дворца: в полутьме он был похож на романтическую руину, полуразрушенный замок Спящей Красавицы. Театральная сцена, оформленная для истории про грустную принцессу с золотыми волосами, про Снегурочку, Мелизанду, льющую слезы у воды.
Лиза вспрыгнула на постамент решетки и оттуда тоненьким голосом продекламировала:
– Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени отлетевшего дня.
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Он поднял руки и снял ее с выщербленного постамента:
– Поскользнетесь.
На мгновение легонько сжал талию, но, поставив на землю, сразу же отпустил. Играет в Мечтателя из «Белых ночей» Достоевского, который гуляет с барышней по набережной?
