Мартин Мозебах - Князь тумана
— Явилась, а там никого. Ума не приложу, что там случилось!
И вот она, невольная жертва Лернера (согласитесь, что любой порядочный человек возьмет на себя ответственность за провинность шофера), попала в неожиданный переплет. Придется ей теперь с больной лодыжкой отправляться на поиски пристанища. Ничего такого она напрямую ему не сказала. Эта женщина не жаловалась, а просто сообщала, что вот видите, мол, как нескладно все получилось.
Затронув рыцарские чувства Лернера, дама могла с большой вероятностью рассчитывать на успех. В душе Лернер был рыцарем, вернее, хотел им быть. Ему нравилось думать о себе как о человеке исключительно рыцарственного склада. И в своей спутнице он встретил тонкое понимание. Эта дама умела по достоинству оценить рыцарскую галантность, пускай даже несколько показную.
— Ну так куда едем-то? — сварливо буркнул недовольный шофер.
Ехать решили в Вильмерсдорф, в пансион «Еловая шишка», где вот уже четыре недели жил Лернер. Там как раз появилась свободная комната, потому что многолетний постоялец капитан Рихтер, ветеран войны 1871 года, на старости лет вдруг взял да женился.
В моем пансионе все женятся, вон даже такой старый хрыч и тот нашел свою суженую, — сказала хозяйка Лернеру. — Вот увидите, и вы у нас долго не засидитесь в одиночестве!
Немного спустя в освободившейся комнате, из которой еще не выветрился дух капитана, за столом, накрытым скатертью с бахромой, под олеографической копией «Тайной вечери» Леонардо да Винчи (открытки с девицами в нижнем белье, прикрепленные на обоях, капитан забрал с собой), Лернер уже уютно чаевничал при свете лампы с новой жилицей.
Приступили к взаимному знакомству. Дама чрезвычайно заинтересованно отнеслась к работе Лернера. Она, мол, жить не может без прессы, с жадностью глотает газеты. Грудной голос. Комплекция тяжеловата, но вид элегантный. Одета в пышное платье из коричневой тафты. Густые волосы своей сединой напоминают пудреный парик времен рококо, так свеж цвет обрамленного ими лица. На вкус Лернера, она была старовата и слишком тяжеловесна, но почему-то это вдруг стало совершенно не важно. В ней не было ни капли кокетства.
«Как естественна», — подумал о ней Лернер, причем это «естественна» обрело вдруг какой-то дополнительный смысл, благодаря которому многое, о чем он минуту назад даже не помышлял, внезапно переместилось в область возможного. Беседа плавно текла, пока не перетекла в долгий поцелуй — нежное продолжение разговора.
Рука Лернера уже отправилась в путь. Ему удалось расстегнуть один крючок, который словно сам собой выскочил из петельки. Пальцы прикоснулись к ее коже, нежной, как желток, плавающий по стеклу.
Ее пальцы крепко обхватили его запястье и с неторопливой решительностью выдворили вон заблудившуюся руку.
— Мы испытываем взаимную симпатию, — сказала госпожа Ганхауз, — но далее этого не пойдем. У меня для вас более серьезные планы. А все это только помешало бы настоящему делу.
Эти слова были произнесены мягким, но твердым голосом и с дружеской улыбкой. Ее улыбка сгладила резкость неожиданного поворота. Лернер почувствовал благодарность. И правду сказать, вкус поцелуя был пресноватым. Сейчас это его не смутило, но могло бы стать камнем преткновения в будущем. Когда она проводила его до порога и он на прощание целовал ей ручку, в полутьме, на фоне слабоосвещенной комнаты обрисовался ее силуэт.
«Неужели это та самая женщина, которая приходила в приемную главного редактора?» — подумал он. вернувшись в свою комнату. Могут ли быть так похожи две тени? Госпожа Ганхауз появилась внезапно, возникнув словно ниоткуда! Внезапно? Быть может, она всегда была тут как тут, но только сама решала, в какой момент у людей должны открыться глаза, чтобы обнаружить ее присутствие. И лишь тогда она внезапно появлялась на сцене.
2. Завтрак в пансионе «Еловая шишка»
В госпоже Ганхауз чувствовалось что-то материнское, но, главное, она и в самом деле была матерью. После первой ночи, проведенной в пансионе «Еловая шишка», выяснилось, что не такой уж одинокой она осталась бы в Берлине, несмотря на странный поступок ротмистра Беплера из Груневальда. И не она вовсе, а ее сын провел эту ночь в Берлине всеми заброшенный, буквально один-одинешенек. Обаяние личности госпожи Ганхауз было так сильно, что, слушая ее, никто не мог усомниться в истинности ее слов. Так, пресловутые Беплеры, со всем их состоянием, с их виллой и светскими связями, в одночасье утратили былой блеск и значительность, обратившись в полный нуль. За этим внезапным безразличием не ощущалось никакой обиды, они просто перестали для нее существовать. Виллу в Груневальде полностью вытеснил пансион «Еловая шишка», занимавший квартиру на пятом этаже, вход слева.
Хозяйка пансиона фрау Грантцов была женщиной благодушной, она не отличалась подозрительностью или вздорностью, за ней не водилось зловредной привычки заранее наклеивать на людей какие-то ярлыки. Когда обнаружилось, что у госпожи Ганхауз, приехавшей без багажа, с одной только сумкой, не хватает кое-каких туалетных принадлежностей, она ее выручила. Глядя на госпожу Ганхауз, невозможно было даже представить себе, чтобы эта седовласая дама в платье из коричневой тафты, такая независимая и уверенная, могла путешествовать без специального чемодана, в котором лежит полный набор платьев на все случаи жизни. И наутро она вышла из своей комнаты нисколько не помятая, как это было бы с человеком, приехавшим с ночевкой и забывшим захватить свои вещички. Волосы были снова уложены в высокую прическу. Фрау Грантцов по-сестрински помогла новой жилице с туалетом, за этим занятием женщины разговорились, и в результате к тому времени, как в роскошные волосы была воткнута последняя шпилька, фрау Грантцов была окончательно покорена.
Впоследствии Лернер услышал от госпожи Ганхауз следующее наставление:
— Многие нынче делают одну и ту же ошибку — они одаривают своим вниманием только состоятельных и влиятельных людей, чтобы понапрасну не растрачивать свой порох на голодранцев, а приберечь его на тот день, когда надо будет произвести впечатление на власть имущих. А я говорю, что у таких людей просто не хватает этого самого пороха! Битвы — я имею в виду житейские битвы — можно выиграть, когда на твоей стороне будут рассыльные, продавцы табачных киосков, официанты, белошвейки, дантисты и хозяйки пансионов. Сколько раз бывало, что человек хвастается — я, дескать, знаком с самим бургомистром, а потом, глядишь, споткнулся на простом полицейском.
Покончив с прической, жилица вместе с квартирной хозяйкой и ее угрюмой деревенской служанкой приступила к перестановке мебели. Госпожа Ганхауз взяла себе за правило переставлять все по-своему везде, где бы она ни останавливалась, пускай даже на самое короткое время. Лернер проснулся от громогласного стона, исторгнутого из самой глубины истерзанной души, сопровождаемого небесной музыкой и пением неземных голосов. То был зеркальный платяной шкаф, который во что бы то ни стало решено было передвинуть с его места возле кровати к противоположной стенке.
— Вы чувствуете, как здесь сразу стало просторнее и как выгодно смотрится ваша мебель, если пониже опустить Леонардо, а «Позднее счастье» совсем убрать со стены? Должна вам сказать, что, на мой взгляд, никакое позднее счастье гроша ломаного не стоит и дожидаться его — значит попусту тратить время.
— Вы так думаете? — только вздохнула фрау Грантцов.
Госпожа Ганхауз затронула в ее душе больное место, но она делала такие вещи, как хороший врач, который, причиняя боль, одновременно лечит рану.
Когда Лернер пришел к завтраку, который подавался в продолговатой, темной проходной комнате рядом с кухней, там на малоаппетитном с виду столе, усеянном крошками, среди грязных кофейных чашек лежало несколько уже развернутых кем-то газет.
«Крупный пожар в Трептове» — увидел Лернер заголовок в «Берлинском биржевом курьере», «Анилиновый завод охвачен пламенем» — кричала надпись в «Ежедневной почте», «Взрыв в Трептове» — сообщала газета «Фоссише цайтунг». В «Берлинском городском вестнике» на первой полосе стоял заголовок: «Следует ли ожидать расширения берлинского зоопарка?»
Трясущимися руками Лернер начал листать перепутанные страницы. То, что он в них прочел, полностью перевернуло его представление о вчерашних событиях. Он вдруг понял, что действительно поверил вчера, что в Трептове не было и быть не могло никакого пожара. Оказывается, одного слова едва вскарабкавшейся на ноги после падения, насквозь мокрой от дождя, как ее зонтик, госпожи Ганхауз хватило, чтобы полностью разуверить его в самой возможности такого пожара! Эта мысль была так ошеломительна, что лишила его дара речи.
Госпожа Ганхауз с аппетитом завтракала. На рогалик в ее руке капнула коричневая капля яблочного сиропа. И тут онемевший Лернер удостоился чести слышать из уст госпожи Ганхауз приятную новость о ее сыне: она послала за Александром и он будет здесь к обеду. Лернер все еще пребывал в оглушенном состоянии. Да пусть она хоть всю семейку сюда привезет! Он здесь больше не останется. Вошла фрау Грантцов, в честь госпожи Ганхауз она надела нарядный передник, весь обшитый рюшками.
