Дэвид Гутерсон - Богоматерь лесов
В Норт-Форке Энн продавала грибы Бобу Фрэйму, механику с лесозаготовок, который подрабатывал, торгуя грибами. Всегда веселый и словоохотливый, он опасался откровенничать с прессой и с первым же вышедшим на него корреспондентом держался весьма холодно и сдержанно. Грибы, которые приносила эта девушка, по словам Фрэйма, были всегда аккуратно очищены от мусора и грязи, в ведре не было почти никаких отходов. Лишь раз, когда лил сильный дождь, она согласилась выпить кофе, которым он всегда потчевал грибников. Она немного посидела у электрообогревателя, прихлебывая кофе из одноразового стаканчика и наблюдая, как он раскладывает грибы на газете и взвешивает дневной улов. Взглянув повнимательнее на ее одежду, он подумал, что, должно быть, она не стирана уже несколько недель. Деньги девушка складывала не в карман джинсов, а в кожаный мешочек, который висел у нее на шее. Он заметил, что ее кроссовки сильно потрепаны и через дырку над полуоторванной подметкой виднеется мокрый шерстяной носок. Даже у него в доме она не снимала капюшон и держала руки в карманах своей трикотажной куртки.
Фрэйм умолчал о том, что у нее не было номера социального страхования, который он обычно вносил в свой журнал. Он платил ей наличными и не регистрировал суммы, выплаченные Энн Холмс, в своих книгах. Именно из-за этого неприятного обстоятельства он был вынужден помалкивать про Энн Холмс и злился сам на себя. После первой беседы с журналистом он больше не подпускал к себе представителей прессы и во всеуслышание заявил, что не желает участвовать в спектакле, который устраивают средства массовой информации. На самом-то деле он не хотел рассказывать про Энн, поскольку боялся проверок со стороны налогового управления. Впрочем, несмотря на это, он под строжайшим секретом рассказал своей жене, что, когда девушка извлекла из-под куртки кожаный мешочек, вместе с ней она нечаянно вытащила ожерелье с распятием, которое, по словам Боба, сверкало, как золото.
Каждый вечер, выйдя из дома Фрэйма, Энн шла в супермаркет за покупками. Одна из кассирш припомнила, что обычно она покупала сахарные вафли, маленькие пакеты шоколадного молока, готовые буррито[2] и карамель с начинкой. Помимо этого, никто не вспомнил о ней ничего определенного, кроме того, что она никогда не снимала капюшон и всегда пересчитывала сдачу. Она чаще других покупателей просила ключи от туалета и долго мыла руки хозяйственным мылом, которое лежало в мыльнице. Иногда она совала несколько центов в жестянку Фонда помощи пострадавшим лесорубам.
В начале ноября в лесу, к востоку от города, с Энн столкнулись две школьницы из Норт-Форка, которые отправились за лисичками. Это были подружки-семиклассницы, всю осень под предлогом сбора лисичек они бегали после уроков в лес покурить травку. Кроме ведерок и перочинных ножей у них с собой был пакетик с марихуаной, маленькая трубка и спички. Девочки были очень осторожны и страшно боялись, что кто-нибудь застукает их с поличным. Они непременно брали с собой жвачку, глазные капли и дешевые духи. Сделав по паре затяжек, они начинали безудержно хихикать, однако при этом приходили в ужас от малейшего шума: услышав пение птицы, гул самолета над головой или мотор грузовика вдалеке, они замирали, распахнув испуганные глаза.
В тот день они покурили примерно с полчаса и занялись сбором лисичек, по обыкновению дружно хихикая, когда увидели Энн Холмс. Та сидела на бревне и наблюдала за ними, сунув руки в карманы и натянув капюшон, который затенял ее лицо. Сначала девочки приняли ее за мальчишку, своего сверстника, решив, что это просто незнакомый парнишка из приезжих, и даже когда они подошли поближе и увидели, что ее ведро доверху полно лисичек, ни одна ни другая не поняли, что перед ними не мальчик, хотя теперь они могли разглядеть ее лицо. Обе помнили, что одурманены наркотиком, и беспокоились, заметно ли это со стороны. Они изо всех сил старались держаться как ни в чем не бывало.
— Ого, — сказала одна. — Тебе повезло.
— Надо было взять второе ведро.
— Потрясающе.
— Обалдеть.
— Ты замечал, что «лисички» рифмуется с «яички»?
— Кристел!
— Извините.
— Господи, Кристел!
— Но ведь это правда! Рифмуется!
— Кристел, ты точно свихнулась.
Они что было сил старались перестать хихикать. Обе прикрывали рот руками, пытаясь сдержать смех. Энн развязала тесемку под подбородком, сняла капюшон и провела рукой по волосам. У нее были короткие волосы цвета лежалой соломы, тусклые и нечесаные. Теперь подружки увидели, что Энн не мальчик, с которым было бы приятно поболтать о школе.
— Ты вообще откуда? — спросила одна.
— Из туристского городка.
— Типа живешь там, что ли?
Подруги снова расхохотались, прикрывая рты. Одна из них чуть не упала.
— Девчонки, да вы пьяные, — сказала Энн.
— Мы не пьяные, мы под кайфом.
— Мы обкуренные.
— В полном отрубе.
— Во-во.
Они, скрестив ноги, уселись на землю. Та, которую звали Кристел, достала колоду карт. Другая вытащила пакетик с марихуаной.
— Будешь? — спросила она.
— Пожалуй, чуть-чуть, — ответила Энн.
Они курили травку, играли в карты и ели конфеты. Энн спросила, верят ли они в Иисуса.
— Ага, — сказала одна из девочек. — Ты повернута на Иисусе?
— Я просто спросила, верите ли вы в Иисуса.
— Иисус ест арбуз.
— А Христос — абрикос.
Они снова захихикали, прикрывая рты.
— Моисей вкладывает, а Иисус хранит, поэтому у евреев всегда полно денег.
— Они скупили весь Голливуд.
— Подчистую.
— Мне пора домой.
— Который час?
— Пора идти.
— Но мы собрали так мало грибов.
— Нам нужны грибы, которые вызывают глюки.
— Лучше уж собирать грибы, чем обкуриваться до одури.
— На сегодня с меня грибов хватит, — сказала Энн.
Она отсыпала девочкам лисичек из своего ведра, чтобы их не ругали родители.
— Благослови вас Господь, — промолвила она. — Бог любит вас.
— Вот и прекрасно.
На следующий день подружки рассказали в школе про сумасбродную поклонницу Иисуса. Наверное, она лесбиянка. И уж точно извращенка. Какие-нибудь «Лесбиянки за Иисуса» или что-нибудь в этом роде.
— «Благослови вас, Господь», «Храни вас, Иисус». Настоящая психопатка!
Три недели спустя они увидели в газетах ее фотографию, а рядом — большую статью.
— Это та сумасшедшая из леса, — сказала Кристел.
— Точно, она.
— Ни фига себе!
— Видно, забалдела от грибов или обкурилась.
— Наверняка у этой шлюхи-лесбиянки просто начались глюки. Решила подзаработать.
Они убеждали всех, что ей нельзя верить:
— Эта сучка не могла видеть Деву Марию. Она просто перебрала ЛСД.
— Насмотрелась клипов Мадонны.
— Вот-вот.
— Что делаешь после уроков?
— Надоело все до чертиков.
— До чего же она меня взбесила!
— Меня тоже.
— Меня просто трясет.
— Вот сучка. Лесбиянка.
— Ничего она не видела.
Первое видение — дело было десятого ноября в три часа пополудни, вслед за двумя странными снами Энн, которые сама она впоследствии определила не как сны, но как исполненные глубокого смысла знаки свыше, — случилось, когда Энн чистила лисичку. Она вытащила из кармана джинсов носовой платок и, сложив из него подобие гигиенической прокладки, пристроила к себе в трусы. Затем, взобравшись по крутому склону на холм, она углубилась в заросли гаультерии и орегонского винограда, где искать грибы было бесполезно. Потратив с четверть часа на то, чтобы продраться через густой кустарник, она вышла в мшистый лес. Пахло сыростью. Кое-где виднелись лисички, но их было немного. Она нехотя собрала их — простуда сделала ее апатичной и вялой, а ведро было наполнено почти доверху.
Очищая очередной гриб от мусора, она заметила в лесу странный свет. Впоследствии она определила увиденное как светящийся шар размером с баскетбольный мяч, который, не издавая ни звука, парил между двумя деревьями. Источник света был внутри, а не снаружи, — зеркало, драгоценности и стекло отражают свет по-иному; больше всего этот свет напоминал галогеновую лампу. Он не дрожал и не колебался, как пламя свечи; подобно воздушному шарику, наполненному гелием, не подвластный силе притяжения, он свободно висел в воздухе. Его окружал ореол — что-то вроде дымки или тумана. Она подумала, что, наверное, он вращается, как крохотная планета или Луна.
Когда Энн поняла, что это не мираж и не обман зрения, она подхватила ведро и бросилась бежать. Несколько лисичек вывалились из ведра сразу, еще десяток выпало, когда она споткнулась о бревно, но она бежала без остановки, пока хватало дыхания; обессилев, она опустилась на землю, прислонившись спиной к дереву, вытащила четки, осенила себя крестом и тихо прочла по памяти «Апостольский символ веры». К счастью, свет не преследовал ее, и она прочитала «Отче наш» и трижды «Радуйся, Мария…» Устроившись поудобнее между толстыми корнями, она наконец почувствовала себя в безопасности и стала торопливым шепотом читать оставшуюся часть Розария.
