Дэвид Гутерсон - Богоматерь лесов
Обзор книги Дэвид Гутерсон - Богоматерь лесов
Дэвид Гутерсон
Богоматерь лесов
Посвящается Чане, Джону, Мэри и Бену
I
Благовещение
10-13 ноября 1999 года
В тот день она по обыкновению отправилась в лес, чтобы набрать ведро лисичек и вечером продать их в городе. По словам самой девушки и по рассказам прочих обитателей туристского городка в Норт-Форке, с которыми беседовали впоследствии епархиальная комиссия, отец Коллинз из церкви Святого Иосифа в Норт-Форке, представитель епископа и репортеры, в том числе корреспонденты бульварной прессы (надо сказать, что последняя отнеслась к случившемуся так, словно речь шла о нашествии марсиан или рождении младенца о двух головах), девушка вышла из туристского городка около восьми утра и в одиночку отправилась в лес. На ней была трикотажная куртка, капюшон натянут на лоб. О своих планах она не сказала никому. Она шла куда глаза глядят, пересекла поросшую кленами низину, миновала ольховую рощицу, перебралась через ручей по гнилому бревну, поднялась на холм, поросший густым, сырым лесом, и принялась искать грибы.
По дороге она ела чипсы, запивая их водой из лесных ручьев, и приняла таблетку от аллергии. Она собирала грибы, слушала пение птиц и — как призналась она потом отцу Коллинзу — пару раз остановилась, чтобы по-мастурбировать. День был безветренный, ни дождя, ни тумана; в лесу царила такая тишина, что казалось, время остановилось. Девушка то и дело оглядывалась, чтобы удостовериться, что никто не нарушает ее уединения. Прежде чем направиться по лосиной тропе туда, где она до сих пор не бывала, она опустилась на колени, чтобы прочесть Розарий[1], — была среда, десятое ноября, и в своей молитве она упомянула радостные тайны. Лосиная тропа вела на равнину, что поросла пихтами и кленами, покрытыми лишайником. Живые деревья стояли вперемешку со своими мертвыми собратьями, часть из которых повалил ветер. Девушка легла на зеленый мох, и ее сморил сон. Ей привиделось, что она лежит во мху, а сверху камнем падает что-то большое — то ли хищная птица, то ли светящийся человек.
Поднявшись, она обнаружила, что изо мха в буреломе торчат лисички. Она принялась срезать их и, аккуратно очищая, укладывать в ведро. Она увлеклась и забыла о времени, довольная, что день выдался без дождя и она отправилась в лес не напрасно. Как зачарованная, девушка уходила все дальше и дальше.
В полдень она немного почитала карманный катехизис, потом помолилась — «Хлеб наш насущный дай нам на сей день» — и, перекрестившись, съела еще немного чипсов и два шоколадных пончика. Отдыхая, она услышала, как вдалеке еле слышно запел дрозд. Теперь солнечные лучи пробивались через макушки деревьев почти под прямым углом. Девушка отыскала широкую, теплую полосу света, в которой плясали пылинки и тени листьев, и легла на спину, обратив лицо к небу. Она снова уснула, и на сей раз ей приснилась женщина: она стояла в ярком луче света, точно выхваченная из темноты прожектором, и уговаривала ее подняться и продолжать поиск лисичек.
Девушка встала и пошла дальше. Она давно сбилась с пути, и два недавних странных сна не давали ей покоя. Вновь ощутив смутное желание, она, не останавливаясь, машинально положила руку между ног. Она чувствовала, что подхватила что-то вроде гриппа или простуды. К тому же снова напомнили о себе ее аллергия и астма. У нее начались месячные.
В газетах писали, что ее звали Энн Холмс, в честь бабушки с материнской стороны, которая умерла от пневмонии и сепсиса за неделю до рождения внучки. Энн и ее мать, которая родила дочь в пятнадцать лет, жили с дедом Энн, водителем-дальнобойщиком, по уши увязшим в карточных долгах, и беспрестанно переезжали с одной съемной квартиры на другую. Однако в газетах не было ни слова о том, что приятель матери Энн, подсевший на метамфетамин, при любом удобном случае насиловал Энн, с тех пор как той исполнилось четырнадцать. Сделав свое дело, он ложился подле нее, и его длинное безволосое лицо искажала страдальческая гримаса. Иногда он плакал или просил прощения, но чаще грозился убить ее.
Когда Энн исполнилось пятнадцать, она поступила на курсы вождения и пропустила занятия только один раз, в пятницу, из-за того что делала аборт. Девять месяцев спустя в уборной мини-маркета после приступа рвоты она исторгла из своей утробы второй плод. В свой шестнадцатый день рождения она купила за триста пятьдесят долларов, вырученных за продажу трюфелей и лисичек, старую побитую малолитражку. На следующее утро она уехала из дома.
Энн была миниатюрной и тонкокостной, и когда она натягивала на голову капюшон трикотажной куртки, ее легко было принять за мальчика лет двенадцати с задумчивым, нежным лицом. Дышала она с астматическим присвистом, постоянно чихала, тихонько шмыгала носом и покашливала в кулак. По утрам ее джинсы были сырыми от дождя и росы с листьев папоротника, а покрасневшие руки покрыты ссадинами. От нее пахло древесным дымом, опавшими листьями и грязной одеждой. Вот уже месяц она жила в брезентовой палатке у реки на территории туристского городка в Норт-Форке. Обитатели городка рассказали репортерам, что рядом с палаткой она соорудила навес и, сидя под ним, прислонившись к бревну, читала при свете костра. Большинство считали ее молчаливой и скрытной, хотя никто не говорил, что в ее замкнутости было что-либо неприятное или угрожающее. Те, кто видел ее в лесу в ту осень — в основном это были такие же грибники, как и она сама, не считая нескольких охотников на лосей и оленей и одного лесного объездчика из Компании Стинсона, — удивлялись ее странностям и настороженному взгляду из-под низко надвинутого капюшона.
Сборщица грибов по имени Кэролин Грир, что жила в автофургоне в туристском городке Норт-Форка, рассказала, что как-то раз в середине октября она ужинала вместе с Энн Холмс. Они ели суп с хлебом и консервированные персики и разговаривали о том о сем, избегая, однако, говорить о себе и о своем прошлом. Энн была немногословна. Она помешивала суп в котелке, слушала и смотрела на языки пламени.
Она была расстроена, что у нее сломалась машина, — полетела коробка передач. Машина стояла за палаткой, усыпанная кедровыми иглами, переднее и заднее сиденья были забиты пластиковыми и бумажными пакетами и картонными коробками с пожитками.
Кэролин не сказала представителю епископа, что, пока суп закипал, они курили марихуану. Во-первых, это никого не касалось. Во-вторых, речь шла и о ней самой. Кэролин курила травку регулярно. Ее удивило, что, сделав несколько затяжек, Энн не разоткровенничалась, как случалось с большинством жителей туристского городка. Ее лицо скрывал капюшон. Она односложно отвечала на вопросы, была вежлива, но сдержанна и беспрерывно ворошила угли костра. Говорила она только о своей сломанной машине.
Оставшись без машины, Энн была вынуждена пользоваться маршрутным автобусом — он останавливался у магазинчика в полумиле от туристского городка и за восемьдесят пять центов подвозил ее к супермаркету «МаркетТайм» в Норт-Форке. Водитель автобуса сказал, что она всегда платила мелочью, иногда давала даже центовые монетки, и всегда вежливо здоровалась в ответ на его приветствие. Однажды он похвалил ее грибы — крупные и золотистые, и на выходе она протянула ему несколько лисичек, завернутых в газету, найденную на одном из задних сидений. По дороге она спала, прислонившись головой к оконному стеклу. Она часто читала книгу в бумажной обложке, в которой водитель в конце концов распознал катехизис. Выходя из автобуса, она говорила спасибо или до свидания. Капюшон она не снимала даже в автобусе.
Несколько раз ее подвозил грибник по имени Стивен Моссбергер. У него была густая борода, он носил очки в роговой оправе и маленькую шерстяную шапочку. Однажды утром, увидев на дороге Энн с ведром лисичек, Моссбергер опустил окно своего пикапа, сказал, что, как и она, живет в туристском городке и тоже собирает грибы, и предложил подвезти ее. Энн вежливо отказалась: «Спасибо, — ответила она, — я пойду пешком».
В следующий раз он увидел ее в конце октября. Шел дождь, было темно, он подъехал к обочине, и она, не раздумывая, согласилась. Перегнувшись через сиденье, он открыл ей дверь, и она уселась в машину, наполнив ее запахом грибов и промокшей одежды, пристроила ведро с лисичками у себя на коленях и сказала, что на улице немного сыровато.
— Откуда ты? — спросил Моссбергер.
— Из Орегона. Недалеко от побережья.
— Как тебя зовут?
Она назвала свое имя. Он представился, назвав имя и фамилию, и протянул ей руку. В ответ она сунула ему свою ладошку.
Потом он убедил себя, что эта минута была исполнена особого духовного смысла и, пожав руку Энн, он ощутил десницу Божию, — именно так он описывал случившееся епархиальной комиссии и представителю епископа. Это была не просто рука, сказал он; прикоснувшись к ней, он ощутил связь с чем-то большим, чем его собственная жизнь, хотя в глубине души понимал, что его чувство едва ли отличалось от обычного легкого волнения, которое испытывает мужчина, пожимая руку женщине.
